- Сигмундур…
Маленькие, опасливые пальцы поглаживают кожу на его плече. Пытаются привлечь внимание, дозваться. Что-то теплое, горячее даже, с неровным выдохом прижимается к левому боку.
Китобой морщится. У него нет сил сейчас просыпаться.
- Сигмундур!.. – сорванно, громче. Уже не с опасением, уже с настоящим страхом. Обвивается вокруг его плеча, вжимаясь в него. Прячется.
Мужчина, с трудом поборов сонливость, кое-как продирает глаза.
- Что такое, Берислава?
От звука его хриплого, уставшего голоса над ухом она вздрагивает. Почти всхлипывает.
- Слышишь?..
Ничего не слышит.
Но не спешит отвечать. Глубоко, тяжело вздохнув, прислушивается.
В доме царит ночь. Отблески пламени камина играют на деревянной двери в желто-оранжевую чехарду со вспышками красного, Кьрвалль, подергивая лапками, дремлет на своей подстилке, по деревянному полу, по темным стенам стелется тишина. Это ее королевство.
Но это внутри. Это в доме.
А снаружи, похоже, разыгрывается очередная снежная буря. Ему сразу же видится Эскифьордюр, домик у океана, стук маленьких лапок по деревянному полу, острые зубки… такие кинжально-острые… такие ледяные…
Снежинки летят в окна безумным хороводом, ветер задувает в щели, а впереди, в прихожей, у двери… слышен скреб. Когтями. О твердое надежное дерево.
Берислава всхлипывает вполне явно, когда скреб прерывается еле слышным потявкиванием, затем воем. Сигмундур чувствует на своем обнаженном плече девичью слезинку.
- Волки… - когда поворачивается к ней, мягко заглянув в глаза, в оправдание шепчет девушка.
- Они постоянно здесь, Берислава, когда такой холод, - китобой как может нежно приглаживает ее растрепавшиеся, перемешавшиеся с его, рыжеватые волосы, - все равно нас никто не достанет. Не бойся.
- Ты уверен?
- Конечно. Я сам колотил эту дверь, - его брови сходятся на переносице, когда свободная от Бериславы ладонь накрывает живот, - не волнуйся.
- А утром они приходят? Или днем?.. Я не слышала.
- Днем – нет. А утром, только если очень ранним, - китобой тянется вперед, со вздохом чмокнув влажный лоб девушки, - отпустишь меня на секунду?
Она пристыженно хмыкает.
- Если не отпущу – не уйдешь?
- Лучше отпусти… - отвратительное, уже знакомое чувство накрывает его с головой. Вчера он успел познать все его грани.
- Не надо… может, не сейчас?
Сигмундур с силой зажмуривается, а затем смотрит вокруг снова. Болят глаза.
- Ты мокрый, - вдруг неудовлетворительно подмечает девушка. Притрагивается нежными пальцами к его лопаткам, проскальзывает к ребрам, - и горячий. Что такое?
В ответ недоумевающий китобой, потерянный из-за стаскивающего желудок спазма, ничего не говорит.
Дрожь его красноречивее.
- Ты замерз…
Для нее это не становится чем-то вопиющим. Она не понимает. Зато забывает про волков, уж точно на них не реагируя.
Наоборот, как существо верное и заботливое, преданное, выпутывается из своей части одеяла, накидывая ее ему на плечи. Гладит уже через ткань.
- Я сейчас принесу градусник.
Китобой едва успевает перехватить ее руку.
- Не надо.
- Почему не надо? – Берислава оглядывается на него в темноте непонятливым взглядом. Она уже полностью проснулась.
- Не надо, - кое-как сглотнув, морщится он. Уже не уверен, что может встать сам. Ни в чем не уверен.
Пламя на двери вдруг оживает, опалив свои жаром, а его самый длинный и острый огонек, самый юркий, метким копьем ударяет под ребра. Справа.
- Сигмундур, не глупи, - девчонка поднимается. Уже, откинув с лица свои длинные, разметавшиеся ото сна волосы, намерена идти в ванную. Она знает, что градусник нужно искать на самодельной полке над умывальником, сверху. И что он ртутный, как в ее детстве.
- Ведро…
- Что?
- ВЕДРО! – второй раз рявкает китобой, склонившись к боку постели. - Быстрее…
Берислава, ошарашенно выдохнув, оглядывается по сторонам. В замешательстве, она искренне не знает, где взять то, о чем просят. Хоть уже и догадывается, почему.
Сигмундур сдерживает себя из последних сил. Желудок сжимается в спазме, отказываясь повиноваться, горькая волна желчи поднимается по пищеводу. И чертов недостаток воздуха…
- Держи.
Китобой не уточняет, что перед ним. Он в принципе не в состоянии это сделать. Просто заслышав такие желанные слова, отпускает себя, свесившись с края постели, и сжимает каменными пальцами деревянную основу мебели. Не щадит ее.
Его рвет двумя долгими позывами, успевающими выкачать весь кислород, какой только есть в легких, и не дающими пополнить его запасы. С отвратительным звуком, от одного существования которого уже сложно унять рвоту, он заходит на второй круг.
- Ничего, ничего, - бормочет Берислава, придерживая его волосы, что давно пора обрить, когда медленно, слишком медленно, с трудом разжав пальцы, снова садится на простынях. Она, к его неожиданности, чересчур близко. Из ниоткуда взявшимся краешком жесткого полотенца вытирает его рот. – Это сейчас кончится. Все кончится.
Приметив боковым зрением, что в качестве «ведра» девушка подсунула ему единственный таз в доме – для стирки и, как потом выяснилось, обтираний – Сигмундур морщится. Как его отмыть-то?..
- Вдохни поглубже и выдохни, - советует Берислава, убирает пряди со взмокшего лица, - я принесу воды.
Китобой ее не слушает.
Он снова, подползая к краю постели, свешивается вниз.
…Этот спектакль с участием одного актера длится целых три раза. Он уже перестает верить, что наступит конец.
Но то ли Берислава видит истину, то ли уже даже у желудка мужчины нет никаких сил, но рвотные позывы ослабевают, а спазм утихает.
Все еще дрожащий Сигмундур буквально накидывается на свою подушку, вжавшись в нее лицом.
Его одеяло сбилось, сползло. Кожа, влажная после кошмара и развернувшегося действа, липка от пота.
Девочка просительно гладит его плечо.
- Тебе нужно попить воды.
- Тогда все сначала… - он почти стонет. Так мучительно, что сам пугается.
- Но и легче иначе не станет, - упрямая, наверняка качает головой, - ну же, Сигмундур. Два глотка.
Оборачивается к ней. Привстает на локтях. Смотрит – глаза в глаза. Но, не пугаясь, взгляда она не отводит.
Порадовавшись его согласию, добровольно-принудительному, пусть и выраженному безмолвно, Берислава легонько целует бледное плечо.
- Молодец.
Накрывает китобоя одеялом, ловко разровняв его, помогает прогнать дрожь. Встает-таки за злосчастным термометром.
- Я принесу градусник.
Сигмундура раздражает и злит вся эта ситуация. Вся, целиком и полностью, без исключений. Она не должна просыпаться из-за него ночами, не должна терпеть все это, видеть… это не по-мужски, это даже не по-человечески.
Как прозаично – он боялся оттолкнуть китовой вонью. Все стало проще – блевотой оттолкнет.
А потому он искренне противится, как бы не было херово. Китобой не намерен измерять температуру. Ему, грозно занявшему оборону на постели, подобное просто претит.
- Это невозможно, Берислава.
- Ты его выкинул? – останавливается в дверях уборной, оглянувшись через плечо.
- Нет… это, - и кивает на себя, на одеяло, поежившись от горьковатого привкуса во рту, - не может быть…
- Все нормальные люди иногда болеют, - не удержавшись, она возвращается на шаг назад, чтобы поцеловать его. Тепло, в аспидные волосы, чем сразу же будит новую дрожь. – Ничего страшного.
- Я не болею, - он решительно скидывает одеяло с плеч. Разминает их, помотав себе головой, садится, хоть и с опаской. – Болезнь равносильна смерти…
- Сигмундур, не говори ерунды, - смирившись с тем, что пока цифры не станут из воображаемых реальными, Берислава достает с верхней, самодельной полки в ванной градусник. – Все будет хорошо. А может, я вообще ошиблась. И ничего нет.
- Не зажигай, - обрывает ее низким басом, когда тянется к выключателю, - иди сюда, Берислава.
- Тебе мешает свет?
- Иди сюда! Давай этот чертов градусник…
Китобой нехотя устраивает термометр под мышкой, поджимая губы. От контакта кожи с холодным стеклом ему не удается удержать неровного выдоха. Правда холодно.
Берислава осторожно, с нежностью, но подкрепленной убеждением, поправляет его одеяло. Гладит плечи уже поверх него.
На своей постельке в их ногах поскуливает Кьярвалль. Влажными глазами-льдинками он присматривается к хозяевам.
- Уйми ты эту дрянь!
- Он за тебя тоже волнуется, - присев перед щенком, девушка успокаивающе гладит его, не забыв почесать за ушком, - тише, маленький. Все хорошо.
Китобой сильнее стягивает на себе одеяло.
- Чтобы увидеть, мне нужен свет, - Берислава забирает градусник обратно, вопросительно взглянув на мужчину, - ты позволишь?
- Ладно…
Она тянется к выключателю. Лампа вспыхивает.
Сигмундур сразу же щурится, отчего на его лице проступают морщинки на лбу и у глаз, кожа покрасневшая, тоже влажная. А глаза, что теперь так усиленно прячет от девчонки, совсем больные.
- Высоковато, - протягивает она, отложив термометр. – Давай попробуем сбить.
- Еще рано…
- Ты ждешь определенной цифры?
- Меня тошнит, - и, больше не в состоянии сказать ни слова, с отвращением к своей слабости, Сигмундур заново выплескивает желчь в таз.

* * *

Ближе к утру, вроде бы согревшись под одеялом благодаря спавшему жару, больше не испытывающий тошноты Сигмундур засыпает.
Берислава сидит на постели рядом, гладит прикорнувшего у ее бедра Кьрвалля, которого тревожат волки, все еще рыскающие где-то рядом, и следит за дыханием китобоя. Сама не понимает, почему, но считает его вдохи. Не может спать.
Рассвет приходит в их дом в четко установленное время, как по расписанию. Первый лучик такого редкого на подобные дары солнца стучится в окно, бродит по груди Сигмундура, что впервые за все время их знакомства спит в темной хлопковой майке. Берислава подмечает, что путь луча лежит ровно по линии шрама китобоя.
Девушка не уверена в том, что делает. И абсолютно точно не убеждена, что делает все правильно. Она признает, что теряется, порой не видит очевидного и, наверное, просто не допускала прежде мысли, что все может так быть.
В жизни ей еще не приходилось заботиться самостоятельно о дорогом человеке… а это ответственность. И это страшновато.
Но, сколько бы сомнений не одолевало, в одном Берислава убеждена на сто процентов – на работу Сигмундура отпускать нельзя.
А он просыпается по будильнику. А он, так же убежденно мотнув головой на ее запрет, поднимается. Пьет, правда, два стакана воды, чтобы доказать, что все нормализовалось… но потом, бледноватый, с россыпью морщинок, все равно идет к комоду.
- Тебе нужно отдохнуть.
- Берислава, я в первые дни на корабле блевал двадцать четыре часа в сутки. Это – не показатель, - он почти рычит. Угрожающе. Ему явно нехорошо. На лице написано.
- У тебя жар был ночью. И сейчас, я уверена, есть, - она тянется к его лбу, привстав на цыпочки, но мужчина просто отодвигает девочку от себя. Выставляет вперед каменную руку, не дозволяя.
- Этот вопрос не обсуждается. В семь я выйду в море.
Берислава замолкает. Отходит, как он и требует, тем самым китобоя удивив. Не мешает.
Но зато у входной двери, уже раскрытой, становится мертво. Смело глядит на него, вздернув голову, поджимает губы. Воинственно подрагивающие от холодного воздуха волосы, все ее подрагивающее от холода тело… все на обозрение.
- Волки нападают со спины.
- Мне ты важнее.
- Берислава, - он хмуро, устало вздыхает, до предела застегнув свою куртку. Никогда такого не было. Ему все еще холодно. – Что за игры? Если так хочешь сопротивления, ночью я тебя прямо отсюда унесу в спальню.
- Будь здравым, Сигмундур. Хоть раз. Ты не дойдешь до базы.
- Ты меня недооцениваешь…
- Я за тебя боюсь, - она не чурается этого, не замалчивает. Говорит глаза в глаза, твердым тоном, с горящим взглядом, - ради меня, останься дома. Хоть на день.
- Я был неделю… препирательства все равно ничего не дадут. Уйди с дороги, - еще пять минут, и он точно опоздает. А Рагнар, и так за вчерашнего кита обглодавший ему все кости, обязательно на этом отыграется.
Отчасти, это причина его столь ярого упрямства. Капитан не должен усомниться. Капитан все равно в проигрыше. Последнее слово за Сигмундуром.
Берислава неровно выдыхает.
- Отшвырни меня.
Своими маленькими ладошками, детскими почти, с мертвой хваткой цепляется за дверной косяк. Раздвигает ноги, его перекрывая. Игнорирует жуткую дрожь, что терзает тело в пижаме, когда стоит почти на улице в такой мороз. На волосы цвета красного дерева налипает снег. Синеют губы.
Китобой, по-своему восхищенный ее решимостью, сегодня все же намерен побороться.
Он мрачно усмехается, прищурившись, и протягивает к Бериславе обе руки.
Она пугается, побледнев, но не отступает. Просто кусает губы.
- Я не сделаю больно, - тихо клянется он, ужаленный ее проклюнувшейся боязнью.
Мужчина, разумеется, не намерен ее «отшвыривать» или же насилу отдирать с прежнего места. Он трепетно, но крепко обвивает ее талию… зарывается лицом в волосы… привлекает замершее тело к себе… и поднимает.
Догадавшись, что делает, Берислава брыкается. Со всей своей силой, не больше, чем у кошки, толкает его в грудь. Назад. В дом.
- НЕ ПУЩУ!
И в ужасе вскрикивает, подавившись воздухом, когда прием срабатывает. Сигмундур, отступив и пошатнувшись, падает на спину.
Прибегает щенок, визжит…
Хлопает дверь, свистят снежинки…
Совсем бледная, перепуганная, она кидается к нему. Наверняка больно ударяется коленями о пол.
- Прости, прости, прости!.. - не зная, как лучше извиниться, легонько, ласково прикасается к плечу, груди, шее, - ты как, Сигмундур? Я не хотела… я думала, я не смогу!..
Ошарашенный, потерянный в пространстве, что внезапно закружилось хороводом таких же цветных снежинок, мужчина мрачно оглядывается вокруг.
Что это было?
Она никогда бы не смогла его повалить. Его никто не может повалить. Никто никогда не мог после детства…
Берислава явно не обрела торовскую мощь – а нужна не меньше.
- Ты и не смогла, - бурчит он. Вымученно девочке улыбается. – У меня закружилась голова.
Тяжело сглотнув, она гладит его щеку. С небывалой нежностью.
- Видишь, все против, даже твой организм.
А потом, поддавшись эмоциям, вытерев две скупые слезные дорожки, она китобоя обнимает. Со всей женской мягкостью, теплотой и силой. Куда более серьезной, нежели физическая. Эмоциональной.
- Ладно уж, - Сигмундур садится, увлекая девушку за собой. Поглаживает ее красивую спину, длинные волосы, - твоя взяла, Берислава. Будем целый день спать.
Сквозь прорезавшиеся слезы она, такая счастливая, по-девчоночьи хихикает.
Горячо целует его лоб.

* * *

В новинку для китобоя в этой жизни были всего несколько вещей: желание оберегать, приятность присутствия близкого человека и болезнь рядом с тем, кому не все равно.
И все три составляющих своего недлинного списка изумлений он познает вместе с Бериславой.
В этот сумасшедший четверг она его. Целиком и полностью, со всем, что есть, со всем, что может дать.
Никогда прежде столь внимательна, осторожна и заботлива Берислава с ним не была. Он не жалеет, что отменил работу на сегодня. Такое отношение того стоило.
Сигмундур, удобно устроившись в постели, на мягкой подушке и среди свежевыстиранных простыней, впитывает все это… и не старается пока задуматься, хорошо подобное или нет, правильно ли. Ночью его одолевали сомнения, ночью ему казалось, что Берислава забирает всю его мужественность… но как же, черт подери, приятно, когда она так печется. Когда она рядом.
Девушка неустанно его касается. Почти с благоговением.
Принося воды, рассказывая что-то интересное, забавляясь с Малым китом, она, так или иначе, поглаживает его руку, плечо, волосы… или же просто, поддавшись моменту, целует. Ей на все плевать.
На завтрак Сигмундуру, не испытывавшему тошноты с глубокой ночи, достается разбавленный теплой водой яблочный сок и два тоста. Чистых. Без ничего.
- Посадишь меня на диету?
- Сегодня так нужно, - Берислава уверенно придвигает тарелку поближе к нему. На ее боку он обнаруживает еще два сухарика.
- Тогда голова у меня точно не включится.
- Зато не выключится желудок, - она мягко улыбается, - кушай, Сигмундур.
- Ты бы даже Кьярваллю это не дала.
- Кьрвалль изначально на сухариках, так что ты в лучшем положении. Мы купили курицу, знаешь? На обед будет вареная грудка.
Уже откусив немного тоста, китобой супится. Так по-детски и непривычно для взрослого мужчины, что Берислава хихикает.
- Я растворюсь в пространстве от таких перекусов. Тогда ты точно сможешь меня повалить.
- Всего день… один денечек. Мы все исправим.
- Я постоянно слышу такие вещи.
- Сигмундур, - с улыбкой стыдит его она, потянувшись вперед и пригладив волосы, - ешь давай. Иначе вообще никаких шансов выстоять со мной у тебя не будет.
- Ты так сурова?
Девочка, смущенно улыбнувшись, прикусывает губу.
- Я не хотела, ты же знаешь, правда?
Неужели он ее задел?
Китобой убежденно кивает. Дабы и мгновения не сомневалась.
- Берислава, это случайность. Та рыба, видимо, была еще хуже, чем мне показалось.
- Отныне я всегда буду собирать тебе еду с собой.
Обрадованный тем, что все улажено, а она не обижается, мужчина дает свое согласие. Молча. Первым глотком разбавленного сока.

Унося завтрак, Берислава неловко забирается к нему в постель, поежившись от холодка комнаты, где только-только разгорается с новыми силами камин. Накидывает на щенка края одеяла.
- Иди-ка сюда, - не дожидаясь послушания, китобой сам притягивает ее к груди, - еще раз будешь стоять в таком виде на улице, я тебя вместо волков съем, Берислава.
Она искренне смеется.
- Ты грозный…
- А ты думала, - он снисходительно целует ее лоб, - расскажи мне что-нибудь.
Девочка задумчиво запрокидывает голову. Смотрит в его глаза.
- Из меня плохая рассказчица.
- Какая бы ни была. Кто-то же должен развлекать меня вместо китов…
- Киты тебя развлекают?
- Это охота. Все любят охоту, - Сигмундур пожимает плечами, чуть поморщившись при воспоминании о вчерашней разделке, - но давай сейчас не о китах.
- Ты совсем не любишь о них говорить… - подмечает она.
- В этом доме им не место. И никогда не было.
Категоричность, подкрепленная каплей раздражения, ее убеждает не развивать эту тему. Берислава соглашается.
- Может быть, тогда просто поговорим? Мы можем получше узнать друг друга.
- Лучшее обстоятельство…
- А почему бы нет? – девушка улыбается. - Главное ведь – близость. У нас имеется.
- Ты неумолима, да?
- Только если ты хорошо себя чувствуешь. В противном случае, будем спать.
Сигмундур закатывает глаза, глубоко вздохнув.
- Исландия.
Берислава прищуривается.
- М-м?
- Я родился в Исландии. Эскифьордюр, если знаешь. А почему тебя тянуло в эту страну?
- Знаю. Там же всего тысяча человек.
- Тысяча сорок три. Ну, сейчас тысяча сорок два…
- Меня манила тишина. Спокойствие. И море, - девушка мечтательно вздыхает, говоря чуть тише, - а почему ты уехал?
- Из городка, где всего тысяча и пару десятков человек?
- Ты же там родился…
- Там нечего было делать, - его голос звучит грубее, что настораживает Бериславу, - это было недостатком и причиной. Зачем ты искала тишину?
Девушка задумчиво кладет подбородок на его плечо. Пальцами, довольно лениво, рисует на груди какие-то узоры.
- Родители ругались, - в конце концов, бормочет она, - постоянно. Каждый божий день. Я искала себе тихий угол.
- Сильно ругались? – Сигмундур, будто бы что-то припомнив, ласково гладит ее волосы. Сочувственно.
- Ну, без драк, конечно… но да, - Берислава морщится, взглянув на него совсем по-детски. Китобой даже теряется, не зная, как ее утешить. То, что плещется в глазах, осталось с тех времен, пустило корни. И сделало больно. – А Исландия была далеко, была волшебной… и мне казалось, это Рай.
- Ты говорила, отец увез тебя.
- Да. Мама, она… уехала. У нее были другие планы.
- Уехала от тебя?
- Я более-менее была нужна папе и дяде, Сигмундур. Они меня вырастили. Но потом затребовали за это слишком много… я не смогла заплатить такой цены. Они хотели, чтобы я была ими. И воплощала их мечты.
Замолчав, Берислава прикрывает глаза, легонько поцеловав его плечо. Трется о кожу носом, будто прогоняя ненужные эмоции.
Она откровенна с ним. Китобой чувствует, хоть и против его собственных это правил, необходимость поделиться чем-то сокровенным в ответ. Доказать, что важна ему.
- У тебя они хотя бы были… - совсем тихо произносит он.
Девушка внимательно слушает. Поднимает голову.
- Родители? А у тебя?..
- Лучше бы не было, - неприятное жжение в груди, сколько бы лет ни проходило, стоит затронуть эту тему, Сигмундура злит. Он желает быть краток. – Они меня бросили. Кажется, лет в семь?.. Не знаю. Не помню. Просто исчезли из города.
Берислава пораженно выдыхает.
- Бросили?..
- Людей много, я вырос, как видишь, вполне нормальным, - он закатывает глаза, не желая видеть и слышать той жалости, что ваттами исходит от девочки в его объятьях, - просто такова жизнь. Не всех хотят видеть рядом.
- И ты не хочешь… - она словно бы что-то понимает, определяет для себя, - поэтому Гренландия?
- Не очень хочу, тем более, в Гренландии я нашел свою тишину, - наступив себе же на горло этим признанием, мужчина кивает, - люди в большинстве своем такие, Берислава. Исключение, скорее, ты… и такие, как ты.
Она не переспрашивает, не требует подробностей. Просто крепче его обнимает. Закидывает свою ногу на теплое, широкое бедро, кладет голову у ключицы.
- Ты замечательный.
- Замечательный убийца китов, - бурчит он.
- Нет, - хмыкнув, Берислава все же оборачивается к его лицу. Нежно-нежно, как будто действительно сейчас растает, целует в губы. Снова. Ее рука, пробираясь к волосам, играет с его прядкой, поглаживает бороду. – Замечательный Сигмундур.
Китобой запрокидывает голову, делая вид, что посмеивается над таким заявлением, но на самом деле он тронут. И потому стремится отвести взгляд.
Он, как впервые, совершенно запретно, саднит от соленой влаги.

* * *

Они здесь.
Все.
Всегда.
С розовыми хвостиками.
С розовыми лапками.
С серо-розовым носом и подрагивающими прозрачными усами.
Они бегут… вслушиваясь, внюхиваясь, бегут… их слышно из-за коготков по полу, их слышно потому, что за столько времени он научился их чувствовать.
Одна. Две. Три.
Сегодня – три. Сегодня – мало.
Он хочет закричать, но не может. Нет смысла кричать – они не боятся. И света уже не боятся. И вообще ничего они не боятся, потому что короли здесь. Их это царство.
Бегут. Нюхают. Ищут.
…Находят.
Завернувшись в кусок плотной материи, уткнувшись в нее лицом, он никак себя не выдает. Не заметят? Оббегут? Уйдут…
Он помнит, как было в тот день. Помнит, как они, столь маленькие, но столь целенаправленные, подбирались к лицу… к пальцам… задевали шерстинками кожу, вызывали дрожь.
А помешать им никто не мог. Он сам не мог.
Они совершенно спокойно его глодали…
Коготки скребут по материи. Носик дергается, оголяя зубки.
Самый смелый из них, цепляясь за ткань, ползет вверх…

- НЕТ!
Рявкнув так, что дрожат стекла в окнах, кажется, замирает снег за окном и попросту вздрагивает вся постель, Сигмундур резко садится на простынях. Часто, сбито дышит, истинно задыхаясь, с яростью сбрасывая с себя невидимых вредителей. От безысходности, от страха ему хочется взвыть.
Открывается прикрытая дверь, слышит стук босых пяток об пол. Язычки пламени взметываются в тусклом свете, притягивают взгляд.
И лицо Бериславы, такое красивое, но такое взволнованное, мелькает перед глазами.
Она, потрясывая его плечи, поглаживая их, зовет китобоя по имени. Спрашивает, что случилось. Спрашивает, в чем его беда.
- МЫШИ, - не в силах сдерживаться, выплевывает тот. С ненавистью. С яростью. С первобытным ужасом.
Отвратительно-безвольно, с рыком притянув девушку к себе, прижимает к себе ее голову, тело. Облизывая губы и то и дело задевая волосы, плачет… как ребенок.
- Тише-тише, Сигмундур, тише, - ошарашенная, но скрывающая свой испуг за лаской, Берислава так крепко и так тепло обнимает его, целует, что неровно бьется сердце, - все в порядке. Это дурной сон. Самый дурной. Но он кончился.
- Мыши…
- Что за мыши, мой хороший?
- СЕРЫЕ! – его пробивает страшная по силе дрожь. - С лапками… и зубы…
Берислава, наверное, думает, что он бредит. Выпутав одну из рук, прикасается, словно бы ненароком, к его лбу, гладит кожу, волосы. Утирает с него испарину.
- Это не сон…
- Не сон? А что же? Ты видишь их сейчас?
Сигмундур содрогается от рыданий. Что есть мочи сжимает зубы.
- Нет… нет!
- Хорошо, - кажется, немного успокоенная, она целует его чуть мягче, - тогда все в порядке. Сейчас все пройдет.
- Берислава, они настоящие… - он знает, что не поверит она, но все равно говорит. Он не может, не умеет по-другому. С разговорами этим утром, с ее заботой, теплом, что так расслабило… не может. Не в состоянии. НАДО сказать.
- Расскажи, - пугая его параллельностью мыслей, она сама просит, - ну же, мой милый, расскажи. Что за мыши?
- Исландские…
Задыхается. Замолкает.
То, что рвется наружу, сам удерживает. Заставляет себя замолчать.
Это все ее недостойно. Это все ниже ее, в другом, неправильном мире, жестоком. Она guld. Guld о таком не ведает и ведать не должно.
- Сигмундур? – девочка сострадательно зовет его, целуя пульсирующую венку на шее, - я слушаю. Доверься мне.
Его перетряхивает. Снова.
Нет. Нет. Нет.
Хватит.
Он глубоко, так глубоко, как только может, вздыхает. Наполняет легкие новой порцией воздуха. Целиком.
- Это того не стоит, Берислава, - довольно спокойно произносит он, снова ее удивляя. Берет себя в руки, как мужчина. Как тот, кто в два раза старше этой замечательной девочки.
- Сигмундур…
- Я хочу тебя, - сморгнув слезную пелену, крепко прижимает ее к себе. Губами, умелыми, упрямыми, пробирается к ее губам. Зацеловывает. Отбирает вдохи, - пожалуйста, будь моей сегодня… пожалуйста, Берислава…
Молит. Она даже теряется.
Сначала в ответ начинает гладить его, обнимать, но натыкается на мокрые щеки… на соль у губ…
- Мой хороший, тише…
От этой ласки, от этих слов ему лишь хуже. Слезная истерика грозится вступить в свои права окончательно. Растоптать.
- Ты мне нужна, - рычит он. Сильнее целует, - ты так мне сейчас нужна, Северная ночь…
Она смотрит на его лицо. Заплаканное, красное, но искаженное самым настоящим желанием. Переплетясь со страданием, оно делает Сигмундура совершенно необыкновенным… она никогда не видела такого его выражения.
- Милый мой, - женский голос срывается, шепот забирает себе все.
Целует. Сама.
Сдается.
Китобой, пользуясь моментом, опрокидывает их на кровать. Берислава вздрагивает, когда за спиной остается пустота, но быстро оказывается на груди Сигмундура. И он, не теряя времени, переворачивает ее на простыни. С напором, но и нежностью, страстно целует. Напитывается ей.
Немного не привыкшая к такому, девушка отвечает чуть более сдавленно, чуть медленнее чем обычно. Прикасается к нему осторожнее, нежнее. Но, кажется, вскоре понимает, что сейчас ему нужно совсем другое.
Сигмундур несдержанно стонет, когда руки Бериславы как следует обхватывают его тело, а их губы уверенно, твердо соединяются воедино.
- Господи… - шипит он, спуская боксеры. Задирает ее майку, целует, посасывает, щиплет грудь.
Девушка начинает изгибаться, что несказанно его заводит.
- Я не могу без тебя дышать, - сорванно, хрипло докладывает, забирая то, что и так ему принадлежит. С самого начала. Стаскивает с нее пижамные штаны, - все, ради чего… все, благодаря чему живу… Берислава…
Растерянная, но в то же время пораженная до глубины души, она трогает его явнее, прижимается – сама – крепче. И непослушными пальцами расправляется с презервативом.
Сигмундур входит в нее в обыкновенной, даже банальной позе. Нависая горой сверху, занавешивая от внешнего мира собственными черными волосами, темнее ночи, по животному громко стонет. Упивается происходящим.
Тесная, как всегда. Горячая. Идеальная.
Берислава одной рукой обхватывает его шею, второй гладит лицо. Сильнее, чем обычно, чтобы почувствовал, ощутил… но на самом деле, с первым же движением китобой замечает, что утирает его почти высохшие слезы.
- Сильнее…
Он исполняет просьбу. Движется яростнее, движется в своем ритме.
Хныкая, изгибаясь от удовольствия, Берислава энергично кивает. Подхватывает его бедрами.
- Моя… моя, моя, моя… - рыкает Сигмундур, вбиваясь все глубже. Не может этой невозможной ночью оторваться от ее лица. Каждую эмоцию, каждую морщинку, каждое, даже самое невесомое, самое ясное чувство… забирает.
От избытка удовольствия, адреналина кошмара, всей этой ситуации его трясет.
Девушка, сжав губы, почти не моргает. Ее дыхание явно не поспевает за ритмом.
- Давай, Берислава… давай, - почти молит он, хриплым и низким басом, с трудом сдерживая себя, - ну же… ну же…
Прикасается к груди, целует ее с проблеском своей страсти, рисует твердыми пальцами по телу, зарывается ими в волосы.
Она хнычет. Качает головой.
Приглушенно взревев, китобой к чертям откидывает простыни. Оставляет ее грудь, тело… опускается вниз. Ураганом.
Резко вынудив раздвинуть колени, устраивается между ними. И применяет все, что знает, делает все, что может, ощущая пульсацию внизу живота, чтобы помочь ей дойти до финиша. Его руки возвращаются на ее грудь, терзают соски.
Берислава вскрикивает, толком не понимая, хорошо ей или уже больно…
Но, стоит признать, доходит-таки до точки. Огненной, яркой и до безумия сильной.
Судорога, пронзающая все тело, доставляет просто немыслимое удовольствие. Превозносит.
Находясь на своей вершине, впервые за долгое время она словно сквозь сон наблюдает за Сигмундуром. Как он возвращается обратно, как входит в нее, как движется, громко рыча и постанывая, как напрягается перед решающим моментом…
Она не успевает помочь ему взлететь так же высоко, притронувшись в нужном месте или крепче сжав. Но последний вздох, как и всегда, сорвать успевает.
К нему, раскрасневшемуся, вспотевшему, с разметавшимися кудрями волос и пронзающими, истинно звериными глазами, вскидывается навстречу. Глубоко, как в последний раз, целует. Заволакивает собой.
Сигмундур, изливаясь, по-настоящему ревет. Тонет в этой пучине безудержного оргазма.
Берислава подмечает, держа его лицо в ладонях, лаская искусно вылепленные скулы, щеки с густой бородой, что никогда, никогда он еще так не содрогался. Никогда, как и она, подобного не испытывал.
Он переворачивается на спину, укладывает ее на себя. Все еще неровно дыша, крепко обнимает. Устраиваясь на широкой груди, девушка слушает, как исступленно стучит его сердце.
О холоде речи больше нет. Ему до безумия тепло. Ей же горячо.
- Звездная ночь… - басисто шепчет Сигмундур. Прикрывает глаза.
- Эти звезды – твоих рук дело, - она сдавленно улыбается. Нежно его целует. По всей длине шрама, - Сигмундур, я рядом. И я всегда буду.
Уголок его губ приподнимается.
- Я знаю…
Сколько длится это мгновенье неги после карнавала из страсти? Сколько отпущено на то, чтобы вернуться обратно на землю?
Берислава не знает. И, в принципе, не хочет знать.
Она уже почти засыпает, проникнувшись теплом и спокойствием ночи, как китобой вдруг говорит:
- Там меня кусали мыши.
Вздрогнув, она поднимает на него глаза. Не послышалось?..
- Где?
- В Исландии, - мужчина морщится, не тая отвращения и злости. Его черты заостряются, голос ощутимо грубеет, - я был почти без сознания, совсем слаб, не мог пошевелиться… а они в январе голодали…
- Они тебя… ели? – девочка в ужасе, уже точно сомневаясь, что правильно поняла, смотрит на него.
Черные глаза, подернутые мраком и кровавым ободком, неумолимы. Подтверждают.
- Кусали – звучит не так страшно.
- О боже мой, Сигмундур, - Берислава вскидывается, сморгнув слезы, крепко, как никогда, обвивает его широкие плечи, - и тебя никто не защитил от них? Как?.. Как это возможно?..
- Меня нашли позже, - китобой нехотя отводит взгляд. Указательным пальцем, не спуская Бериславу с груди, указывает на два небольших шрама над своей бровью, - я говорил тебе, что это тоже киты, но на самом деле… там они выгрызли больше всего.
Девушка плачет?
Он не понимает толком, но, по всему, выходит так.
А это неправильное поведение.
- Тихо, золото…
- Ну как же… ты что! И ты?.. Все это время?.. – она ужасается. Судя по всему, вспоминает момент его пробуждения. Кошмар. Теперь для нее все окрашивается новыми красками. Оживает.
- Я уехал из городка, потому что все мне там об этом напоминало, - припомнив старый вопрос, просто отвечает китобой. Хочет закрыть отвратительную тему, - но в Исландии китобойный состав укомплектован… и мне предложили попытать счастье в Гренландии. Я согласился. Я не боюсь холода.
- Ты едва не окоченел в детстве?
- И это все решило, закалило меня, - он похлопывает ее спину, став совершенно пунцовым. Сам себе качает головой. - Все, Берислава, хватит. Давай спать.
Она желает поспорить. Желает сказать что-нибудь еще, спросить… но верно расценивает, что не стоит. По одному взгляду.
Кажется, эта женщина понимает его лучше, чем кто бы то ни был.
- Хорошо, - выдыхает. И, в защищающем жесте обвив собой, кладет голову обратно на грудь. В область сердца. – Только помни, что никогда этого больше не повторится. Я не допущу.

* * *

Отравление, чем бы ни было вызвано и как бы ни протекало, оставляет Сигмундура в покое уже на следующий день.
Проснувшись на рассвете, он жалеет, что отпросился у Рагнара на двое суток, чувствуя себя достаточно сносно по сравнению с вчерашним днем, и потому не залеживается в постели.
Берислава, выглянувшая из дома на веселый лай Кьярвалля, бегающего по толстому слою снега и характерный стук ударов топора о дерево, застает китобоя рубящим дрова. В бессменной синей куртке, с перетянутыми кожаной резинкой волосами цвета вороного крыла, и оскалом на вернувшихся к нормальному цвету губах.
Он похож на одичалого, обладающего недюжинным ударом охотника – мускулы ходят даже под верхней одеждой, лицо сосредоточенно, а дыхание регулирует столкновение топора с поленом. Бериславу с ног до головы окутывает этой вспышкой мужской силы, вырвавшейся на свободу сразу же, как ей дали волю.
Качнув сама себе головой, завернувшись во второй безразмерный наряд китобоя, она выходит наружу.
Светит солнце, снег блестит, мороз явно стал меньше с ночи, хоть еще и пощипывает лицо, а небо голубое. Такого голубого неба за все свое пребывание в Гренландии она еще не видела. Ничего от ледяной ночи, никакого упоминания волков, даже следов их не осталось. И ни облачка на небосводе.
Кьярвалль, серо-белый, как снежинка, завидев хозяйку, спешит к ней, на своих пока еще маленьких лапках проваливаясь в сугробы. Но тут же выскакивает из них метко пущенной стрелой, продолжая путь.
- Зайчишка, - с улыбкой поймав щенка, девушка целует его мокрый черный нос, - вот тебе сегодня раздолье, да?
Сигмундур останавливается, завидев девушку. Резко выдохнув, отбрасывает в сторону разрубленное полено.
- Ты неумолим…
Он разминает плечи.
- Я лежал весь вчерашний день. Так и с ума можно сойти, Берислава.
- У тебя только недавно спал жар, Сигмундур.
- Уже давно.
Он держится немного на расстоянии, смотрит на нее по-особому. Девочка, что читается в ее глазах, наверняка догадывается, почему так происходит. И спешит все исправить, не глядя на то, что и сама немного смущена. Вчерашняя ночь навсегда все изменила. Между ними – в том числе.
Он показал свою слабость.
Она теперь все знает.
Ей теперь и выбирать.
- Привет, - отпустив хаски, Берислава в два невесомых шага, быстро, оказывается рядом с мужчиной. С опаской глядит на топор в его руках, но, сама себя успокоив, отбрасывает эти мысли. С удовольствием его обнимает, по-детски тепло уткнувшись носом в ключицу.
- Привет, - настороженно к ее дальнейшим действия отвечает китобой. Но топор кладет рядом с поленницей. Обнимает маленькую фигурку.
- Я надеюсь, ты чувствуешь себя достаточно хорошо, чтобы это делать.
Сигмундур прикидывается, что недовольства в ее голосе не замечает.
- Так оно и есть.
Он лаконичен, удушающе спокоен. Но Берислава видит, чувствует, что все далеко не так просто. Не тянет резину.
- Спасибо за вчерашнюю ночь, Сигмундур.
- Тебе спасибо, - ей чудится, или на его щеках вправду проступает капля румянца?
- И о нашем разговоре… - девушка тоже торопится, но старается быть убедительной и честной, не тараторить, - мне правда очень, очень жаль.
Ее аккуратная, добрая ладошка, еще не успевшая замерзнуть на улице, касается его лица. Сигмундур вздрагивает, разгадав ее замысел.
Зеленые омуты Бериславы мерцают. И в этом мерцании для мужчины воплощается, полыхнув пламенем надежды, вся его жизнь.
- Ты спросила однажды. Я теперь ответил…
- Ты тоже сбежал из дома, - она сострадательно ведет пальцами по его скуле, поднимаясь к бровям, - поэтому ты меня понял, да? И не стал осуждать? Ты принял меня.
- Это место не было мне домом…
- Это место все равно всегда твое, - девочка прикусывает губу, - Сигмундур, я хотела сказать… я давно хотела сказать, что, согласившись здесь остаться, готова дать согласие и на то, чтобы разделить с тобой все. И твое прошлое, и твои мысли… и твою жизнь. Я хочу знать тебя. Я хочу, чтобы ты мне доверял.
Он многозначительно выдыхает. На мгновенье прикрывает глаза.
Берислава улыбается. Ее пальчики, наконец, добираются до безвременных шрамов страшных маленьких зубок у его брови. Ласкают их. Принимают.
- Киты одиноки, - шепчет, глядя точно в ее глаза, Сигмундур. Решается. – Кит – это я, Берислава. И судьба у нас с ним должна была быть схожая… если бы не ты.
- Китобой… ты китобой потому, что видишь в этом какую-то истину?..
- Смысл. Для другой жизни я просто не гожусь, - он безрадостно хмыкает. Отодвигает топор подальше от них, тревожась за девушку, - эта чащоба, этот дом, камин, эта вонь… Берислава – это я. Я такой, какой есть, и ничего не изменится. Чуда ждать бесполезно.
- Сигмундур, чудеса не обязательны. Нужна вера.
- Вера не кормит, guld. Знаешь, кем я начинал? Семинаристом. Только общение с Богом в тот момент мало утешало.
- Убивать запрещено божьим законом… - она выдыхает, - ты с ним воевал.
И как только умудряется зреть в самую суть? Сигмундур, пожав плечами, сдавленно кивает.
- Так и запишешь потом, что я человек, который воевал с Богом, - закатывает глаза, усмехнувшись. Но сразу же останавливает себя и грубый смех. Наклоняется к ней, обхватив руками за плечи, а взглядом остановившись на одном уровне. – Но Берислава, если той ночью на мою базу тебя послал Бог… я готов заключить с ним перемирие. И признать себя последней тварью.
- То был холод…
- Тогда я в неоплатном долгу перед ним. Ты для меня поистине бесценна.
Она рдеется, смятенно взглянув на него из-под ресниц. Улыбкой, наполненной и обожанием, и трепетом, и благодарностью озаряет все вокруг солнечным светом. Куда более ярким, чем скупое гренландское светило.
- У меня для тебя кое-что есть, - и, не растягивая интригу, вынимает из кармана нечто небольшое, тканевое и синее. С двумя плавниками. – Это… твое тотемное животное, Сигмундур. Раз уж ты себя с ним отождествляешь.
Мужчина как впервые глядит на маленького кита из ниток, сотканного с такой трепетностью и профессионализмом. Изучает крошечные петельки.
- Твои книжки пригодились, - под его заинтересованный взгляд, быстро объясняет девочка, - спасибо, что не выбросил их.
Китобой ухмыляется.
Китобой поджимает губы.
Китобой заговорщицки ей подмигивает.
…А затем китобой, пользуясь своим силовым преимуществом, подхватывает Бериславу под мышки. Кружит, держа на весу. Молча. Но с куда большим количеством слов, чем обычно.
Восхищенная его радостью по поводу подарка, блеском его глаз, она только хочет сказать что-то… но он перебивает. Сегодня ему не пристало ждать.
- Я люблю тебя, Берислава.
Признание выходит у него не совсем таким, каким ему следует быть обычно. Спонтанное, резкое, высказанное без лишних сантиментов, даже слишком серьезным голосом на фоне такого взгляда, не до конца напитавшееся чувствами… без долгой подготовки, стеснения и явного энергетического посыла.
Но Сигмундур не может промолчать. Золото заслуживает честности.
В ожидании ее ответа, он просто сжимает в ладони кита. Знает теперь, в каком кусочке вязаной ткани запечатано его сердце.
Берислава кладет руки на его плечи, счастливо улыбнувшись.
Делает такой легкий, такой умиротворенный вдох морозного воздуха.
Согревает зелеными глазами.
- Я тебя – сильнее.
И, под звонкий лай счастливого Кьярвалля, воодушевленно целует своего Большого Кита.
Вот какое оно, счастье.
Ice lykke.

Все вопросы получили ответы и чувства, наконец, стали значить больше, чем финвалы :) Как вам история в истории? Не передать словами, с каким нетерпением мы с бетой ждем вашего мнения на форуме!
С ПРАЗДНИКОМ!

Источник: http://robsten.ru/forum/74-2967-1