Второй.

 

 

Костик никогда не запоминал лица своих «бывших». Зачем? После каждой смены он отряхивался, словно раскормленный волнистый попугайчик, и с удовольствием щебетал все выходные. Что толку думать о работе дома? Карьерного роста не будет, все движение по должностям расписано на двадцать лет вперед. Денег больше, чем дают заработать, тоже не дадут – за редким исключением, которое никогда не будет правилом. Дележку никто не отменит. Универская извечная гонка за знаниями закончилась на третий год самостоятельной работы, когда он осознал, что прочел все, что нужно было для чувства собственной значимости и для спокойствия заведующего, а учить что-то другое уже неинтересно.

 

Смерть представлялась ему рулеткой, повинующейся законам теории вероятности. Судьба – та же математика. Смерть всегда была парной, смерть предчувствовалась по тому, как долго он добирался на работу, и что теща положила ему на обед. С собой на работу нельзя было брать маринованные огурчики и новые книги, бежать за автобусом, даже если сильно опаздывал - иначе он завалит статистику и получит выговор. Было бы обидно, если бы кто-то умирал, а кто-то нет, а так…

 

Смерть сама по себе безразлична. Возраст, семейное положение, достижения не играли никакой роли – молодые, спортивные и ведущие здоровый образ жизни умирали в его смены с той же очередностью, с какой выживали дряхлые алкоголики с циррозом печени и обморожениями 3 степени.

 

Лет через пять этой то сумасшедше напряженной, то надоедливо скучной работы, Костик стал видеть истинный смысл существования в обыденных вещах. Вкусно покушать, подольше поспать, сходить в женой в кино, в театр, обсудить увиденное на работе. Мещанство.

То, из-за чего он уехал из маленького городка, настигло его в большом, но теперь его это не унижало. Иного он уже не хотел.

 

 

Лиза Мельник внесла сумятицу в его налаженную жизнь. Сумятицу, соизмеримую с тем, что земля и небо перевернулись, и пришлось учиться ходить вниз головой.

 

Костик не раз проклинал свою жадность – но в тот момент, когда он был вынужден объяснять заведующему, почему девчонке вводятся бюджетные препараты, он напустил такого туману, что сам в итоге забыл, кто она ему - сестра или любовница. Зато деньги остались неприкосновенны. Он впервые в жизни расчетливо солгал сенсею – преступление, соизмеримое с предательством в его собственной вселенной.

 

Он проклинал тот факт, что позволил незнакомцу с улицы заручиться его словом, что Лиза останется в отделении до того, как он вернется - не спросив о сроках «выдачи объекта» и условиях содержания. Тот же туман и пара купюр благодарности из собственной зарплаты, перекочевавших к заведующему, позволили перевести ее из третьего зала в «мертвецкую» - маленькую палату веселого желтого цвета, в которую клали безнадежных. У окна росла раскидистая ива, несмотря на солнечный цвет кафеля, там всегда было сумрачно. Никто не задерживался больше чем на сутки – за палатой упорно держалась дурная слава после того, как там умерла от тромбоэмболии мать главного врача, попавшая всего лишь с панкреатитом, а следом за ней – тот доктор, на место которого взяли Костика – инсульт на фоне затяжного запоя. Все объяснимо, но репутация погублена. Там умирали даже после аппендицита.

 

 Лиза оставалась живой день за днем - феномен. Преступление против той же математики, в которую Костик верил больше, чем в Бога. Суеверный сенсей приходил к ней несколько раз и устраивал ей полный осмотр, хмуро обвиняя Костю в душегубстве, но, вопреки всему, она быстро восстанавливалась. Уже на вторые сутки после того, как она пришла в себя, ее вполне можно было перевести в терапию и забыть. Тот мальчишка, который привез ее, так и не появился – и что-то подсказывало Костику, что он так и не вернется за ней.

 

Если бы Костик задумался, почему Лиза продолжает лежать в мертвецкой, а он терпит насмешки даже от санитарок из-за того, что безвылазно торчит на работе, он бы понял, что просто не хочет ее отпускать.

Данное слово ни к чему его не обязывало. Но он не думал об этом.

 

Если бы Костик задумался, что его больше всего влечет к этой девушке, он бы осознал, что это, всего лишь, стадный принцип, напополам с завистью. Об этом он тоже не думал.

 

 

Его жена болтала сутки напролет, девчонка была молчуньей. Костик тревожился после ее односложных ответов и пытался заполнить эту тишину сам, рассказывая удивительные, только что придуманные, истории. Лиза слушала, ее безразлично внимательный взгляд становился теплее, когда Костик входил в раж и начинал гордиться самим собой. Таких девушек он не встречал. Она отвечала, если ее спрашивали, но не задавала вопросов сама. Большую часть дня она проводила в постели, отвернувшись к стенке, закрыв глаза. Она редко выходила из палаты, ее все еще немного пошатывало, почки работали, словно в полсилы, а непонятно откуда взявшийся субфебрилитет не поддавался антибиотикам. Лизу свозили на МРТ - новомодная игрушка, подаренная больнице главным бандитом области – ничего. Она была здоровой молодой женщиной, вдруг решившей не жить. Знакомо, но почему-то влечет.

 

Костик появлялся у нее с обходом каждые три-четыре часа на дежурстве и по утрам в свои рабочие дни. Она никак не выделяла его при всех. Тихое «спасибо, все хорошо». Провокационные привычные вопросы заведующего по поводу ее поступления, мотивов ее поступка, вызывали в Костике, благоразумно набело переписавшего анамнез, раздражение, а в Лизе – тщательно скрываемое удивление. Словно она помнила, что жизнь ей была в тягость, но не помнила – почему. Больше всего Костика настораживало, что она не ноет и не просится домой. Домой не хотели только откровенно одинокие старики, а для этой цыпы жизнь должна кипеть ключом. Заведующий принимал ставки на то, сколько протянет девушка из мертвецкой.

 

Синицин дал Андрею десять дней.

Костик больше не считал Лизу дурнушкой. Зеленые глаза пусть тускло, но освещали все ее невыразительные тонкие черты лица, преображая его, длинные волосы были затянуты в нетугую косу, и пара выбившихся прядок делала ее отчужденность пикантной. Великоватая спортивная, явно мужская, пайта то и дело сползала с округлого плеча, оголяя родинку, ту самую, на которую Костик откровенно молился. Костя ревновал ее к этой одежке, словно понимая, что она принадлежала не ей. В обычном состоянии он бы предпочел унести ноги и обсмеять какие-нибудь недостатки, но апатичность, незаинтересованность, погруженность в себя этой девушки расслабили его.

Он старался поднять ее «боевой дух». Лиза резко, испуганно вставала, когда он вкатывался колобочком в мертвецкую, и продолжала его слушать, чтобы снова отвернуться к стенке, едва он замолчит. Словно она устала от всего происходящего - и только природная интеллигентность мешала ей его выгнать.

 

Он бы позвал на консультацию психиатра, если бы Ирина, та самая, что дежурила с ним в ночь, когда Лизу привезли – не ходила бы к ней так же часто, как и он, и он не слышал их тихий смех за дверью.

Ему она даже не улыбалась. Ее хорошенький носик иногда кривился, словно она делает над собой усилие, чтобы не сморщиться от отвращения или обиды.

 

В мертвецкой был только умывальник, она день за днем не меняла одежду, но такого привычного и неприятного запаха женского тела не было – в принципе. Там стало пахнуть свежей травой и нежностью. Костик снова вспомнил некоторые рифмующиеся строчки, написанные в пылу глубокой юности - предательство к собственной жене, давно ставшей родной, пусть и нежеланной.

 

Костик перестал устраивать истерики, если ему не давали спокойно поесть и вообще забыл про еду – преступление против самого смысла жизни.

 

На пятый день после ее появления утренний обход был скомкан из-за появления главного врача и начмеда, сопровождавших какую-то важную тетку в норковом палантине. Костик ничуть не удивился проверкам. Мало ли. Любую посетительницу заведующий четвертовал бы за подобный вид, но тетка с огромной мягкой сумкой через плечо грузно выстукивала по новым, так оберегаемым всем коллективом полам на высоченных шпильках. Пристроившись в хвост этой делегации, он с удивлением заметил, что все они направляются к мертвецкой. Костик, каждый день здоровавшийся со смертью за руку – почувствовал дрожь в коленках – словно опять попал на экзамен по биохимии. Мужчины пропустили даму вперед, дверь за ней закрылась. Едва они развернулись, и Костик тихо поинтересовался, кто она – раздался громкий вскрик и грохот. Костику удалось растолкать мужчин и влететь туда первым. Перепуганная тетка, моментально утратившая весь свой лоск, подхватив бесчувственную Лизу под мышки, пыталась уложить ее на кровать. Девушка была практически зеленой. Нашатырь, свежий воздух, кордиамин подкожно… Хаос во всем отделении.

Покрасневшая, судорожно глотающая воздух женщина, которую пришлось оттеснить к кушетке и вколоть успокоительное. Лиза провалялась в обмороке почти десять минут. Тетка, продолжая плакать, опустошила сумку и ушла, оставив после себя запах корвалола и беды.

 

Беду Костик чуял так сильно, словно она была осязаемой и дышала ему в спину. Костик мог бы обвинить в своем предчувствии плюшевого медведя, пакет с фруктами и еще одну мужскую футболку на кушетке, но дело было не в них. Дело было в Лизе, которая приподнялась на локтях и просверлила его пронзительным, неотрывным взглядом, впервые за все дни, спросив, потребовав звенящим от напряжения голосом:

 

 - Как я здесь оказалась?

 

Костик не успел ответить.

 

Дверь в палату распахнулась и в нее вплыла самая красивая женщина из всех, которых он когда-либо видел. Просто богиня. Облако золотистых волос, простое черное платье, нитка браслетов с бирюзой на левой руке - от нее исходил шлейф осознания собственной красоты и каких-то тяжелых восточных духов.

 

Челюсть Костика сравнялась с полом, когда Лиза, подскочив с кровати, резво кинулась на шею вошедшей девушке, заливаясь слезами.

 

 - Балаган какой-то, - прокомментировал заведующий и выволок упирающегося Костика за шкирку, уже в коридоре добавив. – Чтобы через час духу их здесь не было.

 

Лизина истерика закончилась только после того, как он трижды пересказал обстоятельства ее появления в больнице.

Он пошел их провожать. Блондинка, уже через три минуты после появления откликавшаяся на Машеньку, повисла у него на руке, Лиза хмурилась, перепрыгивая через лужи в домашних тапках – другой обуви у нее с собой не было, но весеннее солнце преобразило ее, сделав совсем ребенком. Капризным,заплаканным, но очаровательным. Она то и дело ворчала, что черта с два она сунется в какое-то "логово" без приглашения, на что Маша заливисто хохотала. Костик, с трепетом записавший Машин телефон и адрес в маленьком приморском городке, куда был приглашен в ближайший отпуск, в беседе не участвовал.

Он понуро тащил сумку и Машу, страшась оглянуться, чтобы не увидеть беду живьем. Он смотрел на Машины локоны.

Последний оклик Лизы почти около такси «Не поеду!» заставил Костика дрогнуть и протестовать внутреннему желанию утащить ее назад в мертвецкую. Маша подмигнула ему и, достав телефон, стала кому-то ворковать в трубку еще приветливей, чем разговаривала с ним.

 - Пашка, солнышко мое, радость моя, а можно приютиться на твоей подпольной даче двум очаровательным девушкам без вредных привычек? Где говоришь, можно забрать ключи? Люблю тебя, мой пупсик!

 

Такси быстро умчалось, рассекая лужи и весну. Беда никуда не делась.

 

 «Костик, а что нужно вколоть, чтобы разбудить кого-то? Что-то у меня не получается, может, приедешь?»