Могла ли я когда-то предположить, что любовь столь поглощающая. Нет. Я не предполагала, что мир без любимого человека подобен выжженой пустыне, в которой никогда, никто не найдет оазис. Я любила, и больше ничто не имело значения.
            У него были синие глаза, удивительный почти сапфировый оттенок.  Думаю, в нежном детском возрасте он был восхитителен, сейчас же он был крайне привлекательным мальчиком.
            Я твердила себе вновь и вновь - для тебя он мальчик, почти ребенок, отвернись, не смей подходить к нему близко, девять лет это не шутка,  почти десятилетие, пропасть на самом деле, ты давно закончила ВУЗ. Он заканчивает школу, и все это похоже на преступление. Нет, это и есть преступление, совращение. Я не просто так была отличницей во всем, в том числе и в изучении законов.
              Я повторяла себе мантру — убери свои руки, вычисти мысли, забудь, он не для тебя, твои мужчины старше, взрослее, они мужчины, он мальчик. Тебе нужен зрелый мужчина с прошлым, перед которым не будет стыдно за прожитые дни, ошибки, который поймет и примет, кто-то, кто   будет равным, с кем будут похожие воспоминания, тот, кто просто будет знать, какой была жизнь двадцать лет назад. Я обманулась, когда увидела его впервые, решив, что мы почти одного возраста.
Войдя в зал, где отмечали юбилей моей знакомой, я увидела стоящего ко мне спиной мужчину, его голова была склонена к правому плечу, было что-то неуловимо привлекательное в его позе, ее хотелось сохранить в памяти, сделав мимолетное фото. Что-то тянуло меня к нему, но разве можно позволить себе подойти к незнакомому мужчине? Нет.
             Общаясь, я поглядывала в его сторону, он стоял в окружении нескольких женщин, позже я узнаю, что это были его тетки и мать, в их руках были тонкие фужеры с шампанским,  противный шипучий напиток, возведенный в особенный ранг, на деле же примитивный шаблон, который боятся сломать. Я ненавидела шаблоны, мое шампанское давно утолило жажду засыхающей в фойе герани. Его ладонь обнимала высокий стакан  с соком, он должен был подтолкнуть меня к мысли о его возрасте, увы, не подтолкнул.
              Нас познакомила юбилярша. Что это было? Мгновенное влечение? Пресловутая любовь с первого взгляда? Нет, это нечто большое, то, что вспыхивает искрой в воздухе, распаляя пламя. Я не слышала слов, обращенных ко мне, вглядываясь в кобальтовую синеву глаз. Со стороны я, скорее всего, напоминала дурочку, рассматривающую мальчишку.
               Его мать щебетала рядом, рассказывая какой он замечательный ребенок. Он был ее ребенком, я взрослая женщина, но то, что зажглось искрой в воздухе невозможно потушить. Понятие красоты весьма размыто, субъективно, спорно, он был красив той мужской красотой, которая не нуждается в пояснениях.
               Чуть выше меня, недостаток компенсировался хорошей фигурой, широкими плечами и чем-то неуловимо-мужским, насмешка, по годам  мальчишка,  внешне  молодой мужчина.
Мы говорили, смеялись.  Мгновенный комфорт в общении, какой может быть только между давно знакомыми людьми. Вечер прошел слишком быстро, на прощание он легко пожал мою руку, желая хорошо добраться до дома. Когда улыбка тронула его губы, над которыми едва-едва был заметен пушок, я поняла, что улыбаюсь в ответ, впервые за долгое время мне было тепло. Я позволила себе еще пару мгновений рассматривать его лицо, подмечая тонкую леску  смеющихся морщиной у глаз, которые сразу исчезали, когда улыбка покидала лицо. Внутри кольнуло — у него даже морщинки исчезают сами, а ты, дуреха давно начала покупать крем за безумные деньги, чтобы их сгладить.
Когда его пальцы коснулись моих, я почувствовала жгущий укол искры, дарящей тепло, всему моему естеству.
              Вернувшись домой, я встряхнула головой, подошла в огромному в пол зеркалу и посмотрела на себя.  Передо мной стояла  молодая женщина, привлекательная, ухоженная, но кому я лгу,  я старше него, выгляжу старше, прищурившись, прошептала - забудь!

              У него было будущее, я обладала прошлым, в котором был крайне неудачный брак.  Раннее замужество, как мне казалось по большой, чистой и взаимной любви. Любовь быстро прошла, когда я застала собственного новоиспеченного мужа в нашей постели с моей подругой, которая, минутку, была свидетельницей на свадьбе. Кто-то бы рассмеялся, но меня взбесил не факт измены, ее я осознала позже, а то, что тот, кто клялся любить меня, беречь, быть верным, кувыркался на простынях, подаренных к свадьбе.  
              Мои простыни, моя постель, мой муж и чужая девка по ним. Я не кричала, не разбрасывала вещи, не топала ногами, я закрыла дверь в спальню, оставив девку и мужа вдвоем на месте преступления. Я была на кухне, когда перед моими глазами пронеслась девка, впопыхах натягивающая на себя платье, она перепутала пуговицы, и часть ее груди была видна через кривой разрез.
              Я расхохоталась в голос, скорее всего я показалась ей безумной. Мой собственный истерический смех, разносился по дому, отскакивая от стен. Тот, кто еще утром целовал меня в висок, желая хорошего дня, стоял у входа в кухню, он выглядел растерянным, и, пожалуй, ему очень шли трусы в горошек.
              Еще одна безумная картинка пронеслась в моей голове, когда-то давно я увидела рисунок, зеленый горошек в семейных трусах в горошек, и сейчас мой муж стоят передо мной, пытаясь оправдаться за то, что он изменял мне в нашей спальне, но я не видела его, перед глазами был горошек в трусах. Мой истерический смех оборвался, когда он закричал:
            - Прекрати смеяться! Возьми себя в руки. Не надо рушить наш брак из-за интрижки, это был всего лишь секс! Какой дурак разводится из-за этого!
           -  Всего лишь секс? Да, неужели!
Я стиснула зубы так сильно, что услышала скрип. Руки сжались в кулаки.
            - Вон из этого дома, я не хочу больше видеть и слышать тебя, забирай свои вещи.
            - Вон!

             Тон моего голоса отрезвил нас обоих. Он понял, что спорить бесполезно. Он убрался из моей жизни в тот же вечер, забрав свои пожитки, оставив мне разрушенную спальню, пропитанную душащим запахом потного тела и животного секса.
             Я выбросила всю постель на помойку, не забыв облить ее хлоркой. Развод был быстрым, делить нам было нечего, он вернулся в свой родительский дом, я осталась в моей квартире. Было ли мне больно, было.
             Мои знакомые, близкие удивлялись тому, как спокойно я переживала развод, глупые, я отлично скрывала то, как тяжело и больно мне было. Мне не нужна была жалость, сочувствия и насмешки, я отлично знала, что мои подружки перемыли все мои кости, обсасывая скандальные подробности, коронной фразой в их болтовне была — подумайте только, она не смогла удержать мужчину в первый год брака.
              Я слышала, как они смеялись над этим, это был тот неловкий момент, когда ты ждешь поддержки, соглашаешься встретиться, чтобы поболтать, но приходишь не совсем вовремя. Думаю, не стоит удивляться тому, что подруги были вычеркнуты из моей жизни.
             Первый брак подарил мне одну истину - нельзя верить мужчинам, их слова и обещания лишены искренности.  Нет, я не обозлилась, не считала их гадами и сволочами, я презирала своего бывшего, но зачем это распространять на всех.  Я просто перестала верить и надеяться на что-то хорошее.
 
              Я жила жизнью, наполненной любимым делом, встречами, книгами и редкими, короткими как зимний день романами, которые не оставляли никакого следа в моей памяти.  
             Моя душа, как и моя постель, остались только моими, никто из тех, с кем я встречалась не переступал порог моего дома, простыни пахли только моими духами, хранили тепло моего тела, это никогда не огорчало, но почему-то теперь, после встречи с этим мальчиком, мне захотелось рыдать в голос, от осознания того, что я поспешила родиться, или же он опоздал. Мои простыни никогда не укроют нас двоих, нет будущего и настоящего для нас.

             Я внимательнее всмотрелась в гладкую, натертую до совершенности зеркальную поверхность, уголок губ был тронут изгибом горькой улыбки, протянув ладонь, я погладила собственное отражение — забудь, выбрось из головы, мимолетное очарование быстро растворится в суете дней.
            С этой мыслью я отправилась в свою холодную, одинокую постель, и впервые мне было тошно от чистого, не разбавленного ничем аромата собственных духов.
Мы предполагаем, Бог располагает.
               Судьба решила посмеяться надо мной, кто-то свыше решил поиграть нашими жизнями. Раньше я не никогда не сталкивалась  с ним, теперь все изменилось. Куда бы я не пошла, с кем бы не встречалась, где-то в толпе, среди людской массы я видела его лицо, спину, иногда он был один, иногда с друзьями или красивой совсем юной девочкой, его ровесницей, замечал ли он меня? Кто знает.

              Моя жизнь перевернулась в начале весны, когда царствование ледяной вьюги еще не покорено тихим, мягким теплом. Меня разбудил резкий, пронзительный звонок в дверь, кутаясь в пуховый платок, спотыкаясь и чертыхаясь, коря того, кто разрушил мой сон, я поплелась к двери. Распахнув ее, я увидела его, он стоял, переминаясь с ноги на ногу, кусая нижнюю губу, вглядевшись в его лицо, отметила, в нем почти не осталось ничего детского, линия верхней губы была подернута светлой, до боли трогательной щетиной, которой хотелось коснуться.
               Кусая губы, он протянул мне белый, пухлый конверт без адреса, марок, штемпелей, белоснежное пространство, замкнутое в прямоугольнике.
               - Я сегодня уезжаю, армия.
Он произнес эти слова так быстро, почти неслышно, словно боясь звука собственного голоса.
              - Что ты здесь делаешь? Как ты узнал, где я живу?
              - Подслушал мамин разговор.
              - Почему ты пришел?
Он молчал, я замерзала, пух платка не мог согреть, босым ногам было зябко.
             - Может быть ты зайдешь? Холодно.
             - Нет, нет, я всего лишь хотел передать вам это. Прочтите, только потом, позже, не сейчас, прочтите и выбросьте.

             Я рассматривала конверт, мысли путались, впервые с того вечера мы стояли так близко, льдистый воздух окутывал меня, но в его звеняще-свежем запахе было что-то неуловимо теплое, только потом, когда я уткнусь носом в конверт, пойму, это его запах. Вдруг ледяные, удивительно сильные руки прижали меня к себе, это был быстрый поцелуй.
            - Простите!

Я не успела ничего понять, когда он метнулся вниз по лестнице, сбегая от меня.
              В моей жизни было много разных поцелуев, от самых невинных, до самых откровенных, но никогда ранее я не испытывала одновременно столько чувств сразу, его губы лишь слегка коснулись моих, словно листва прошелестела, шепча обещание большего.
Мне хотелось окликнуть его, позвать, быть может даже немного посердиться за этот дерзкий поступок, но я стояла босая на пороге собственной квартиры, прижимая к груди белый, потрепанный мальчишескими руками конверт.
              Письма. Он писал мне письма. Разве могла я подумать, что мальчик может написать столь глубокие, проникновенные вещи, его монолог, обращенный ко мне посредством писем был простым, но откровенным, не было фальши, лести, только его размышления о невозможности его мечтаний.
То притяжение, что я испытала, когда его  пальцы коснулись моих, было обоюдным, правда чувства мы испытали разные, у меня был определенный опыт за плечами, у него был чистый лист, который будет постепенно заполнятся, вначале строчки будут сумбурными, разрывистыми, и лишь с годами они отточатся, став гладкими, выверенными до каждой запятой.
             Я видела в нем мальчишку, сына знакомой, почти ребенка, но его мысли, изложенные на бумаге, говорили о том, что он гораздо старше, умнее, в чем-то даже мудрее.

             Писем было много, они были разными, длинные, наполненные смыслом, коротенькие, беглые записки, хаотичные фразы и карандашные наброски, я выучила все их наизусть, поняв, он влюбился в меня.
             Это красивый молодой юноша влюблен в меня, женщину гораздо старше его, которая не имеет права допускать мысли о каких-либо отношения, но почему же так горько-сладко ныло в груди мое сердце, оно твердило, требовало, умоляло забыть о возрасте, ему, этому глупому, женскому, истосковавшемуся по нежности и ласке сердцу, хотелось вновь ощутить полет, счастье, ему хотелось петь, отстукивая задорный ритм, оно устало метаться, страдать, ныть. Сердце хотело любви. Но как побороть разум.

              У нас было время, несколько времен года, дарованных, чтобы понять, что это было, мимолетное, обоюдное влечение, или же серьезное увлечение, обещающее долгие отношения.
Вскоре, к моему калейдоскопу писем стали прибавляться новые, он писал мне довольно часто, рассказывая обо всем на свете, он не говорил о любви, но  в каждом слове, предложении я чувствовала зыбкую, как речной песок надежду на взаимность. В конце он всегда писал - я не жду от вас ответа, только прошу, не отправляйте мои письма обратно.
              Долгое время я не решалась написать ему, когда решилась, не смогла остановиться. Завязался роман в письмах. Как легко доверить безмолвной бумаге свои чувства, она не осудит, не посмеется, не пригрозит пальцем, коря за безрассудство, она терпеливо выслушает, запомнит, чтобы передать с аптекорской точностью все тому, кто ждет.
            Почему я смогла довериться этому мальчику? Быть может потому, что он доверял мне. Наша переписка была тайной, никому, даже самым близким я не смела рассказать, боясь столкнуться с непониманием, но больше всего я боялась услышать, что я дурочка, взрослая женщина, придумавшая себе невесть что. Пока мои чувства были только моими, я была в безопасности, он был в безопасности. Я боялась того, что мы оба придумали себе роман, но больше всего меня страшило будущее.

          - Ты обронила.

           Я обернулась, он стоял посреди парка, сжимая в руке мой платок, я не заметила, как шелковая ткань соскользнула с меня, упав на усыпанную листвой землю.
          - Обронила.

          Я не знала, что мне делать, подойти, подбежать, убежать. Как правильно себя повести с тем, кто писал тебе месяцами, кого ты ждала, но почти не знала в реальности.
            Он изменился, от мальчика почти ничего не осталось, передо мной стоял молодой парень, протягивающий мне синий как его глаза шелк. Я протянула руку, чтобы забрать платок. Мы стояли друг напротив друга, сжимая в ладонях края ткани, опустив глаза, я увидела как его пальцы стремятся к моим, желая столкновения.
             Он сгреб меня в охапку, прижимая к себе, целуя разметавшиеся на ветру волосы, обнимая до боли, с его губ слетало тихое бормотание, слов было не различить, но его голос был таким родным, теплым, мне хотелось остаться в его руках навсегда.
              Безрассудная любовь, для которой нет возраста и границ, о морали я вспомню позже, сгрызу себя в одиночестве, но не здесь, не в его объятиях. Когда он стал выше меня, он вырос, изменился, но он все так же пах чем-то щенячьи дорогим.

              Мягкая, теплая кожа под моими пальцами, щемящее, почти душащее ощущение нежности, затапливающей до краев. Касаться, изучать, обнимать, тонуть в объятиях, забываться и даровать забвение, падать с головой в любовь, не думая о проклятом утре.
             Я должна была быть той, кто ведет, соблазняет, манит, не с ним, не в этот раз, здесь и сейчас, я была той, кто откликался на каждый порыв, прикосновение. Я кожей ощущала звенящее в воздухе, требующее, умоляюще-просящее желание.
              Его руки отыскали резинку в моих волосах, освобождая их, чтобы зарыться пальцами, растормошить, спрятать лицо в их мягкой, шелковистой гладкости. Мы оба боялись идти вперед, переступить черту, упасть вниз без шанса подняться. Я не до конца могла поверить в то, что мальчик, открывавший мне душу в письмах, стал мужчиной, сжимающим меня до боли в объятиях, ждущий большего, надеющийся, и в чем-то боящийся меня.
             Были ли у него женщины до меня, не знаю, последнее о чем я хотела думать о нем с другой, с какой-то юной, хорошенькой девочкой, чистой, нетронутой, без багажа за плечами, без сомнений, неуверенности.
             Я отдала бы многое, лишь бы стать на несколько лет моложе, мне не нужна была юность, я хотела быть ближе к нему, чтобы то, стыдящее и жалящее ощущение, накрепко поселившееся в груди, прошло.
              Мне хотелось ударить себя по рукам, приказав им не прикасаться, не ласкать, не ждать отклика, но руки, проклятые, ищущие его тепла руки хотели другого.
              После, потом, пряча растрепанную голову у него на плече, я думала об одном, пусть он только не пожалеет, не уйдет сразу, получив желаемое. Я дышала им, любила его, и боялась до одури, что я лишь каприз молодого мальчишки, дорвавшегося до женского тела.
              Его пальцы, с чуть шершавыми подушечками лениво скользили по моему плечу, вычерчивая какие-то линии, я приказывала себе не засыпать, но с каждым поглаживанием, очерчиванием, становилось все труднее противостоять сну, он был моим личным Оле Лукойе, его объятия напоминали распахнутый огромный зонт, разрисованный красочными снами, красивая сказка.
              Сон растворялся, рассеивался как туман над водой, сознание дрейфовало на остатках видений, где я была счастлива, любима, свободна, равна ему. Реальность встречала судорожным движением руки, в поисках его, сердце пропустило удар, замирая, чтобы вновь забиться, когда ладонь почувствовала горячее тепло рядом. Он не ушел, не бросил, остался в моей постели.

             За окном было темно, над утренним городом парил белоснежный туман, плотный, густой, приподняв голову, я вгляделась вдаль, пытаясь разглядеть хоть что-то за окном, тщетно, туман дарил забвение, словно мы попали в иную реальность, где нет знакомых, возраста, опыта и неопытности, прежних неудачных отношений, осуждения и презрения.
              Вдруг стало легко, свободно, словно с моего сердца и совести упали оковы. Вздохнув, я прижалась к нему, пряча улыбку в легкой пушистой поросли волос на груди. Он вернул мне мое объятие, подминая под себя, закрывая собой, подобно тому, как туман скрыл город.
Счастье мимолетно, и в этом вся его прелесть, будь мы счастливы постоянно, каждую минуту, мы бы не ценили, не помнили, скорее всего, даже не понимали даруемую роскошь.
              Два дня вместе в одной квартире, с отключенным телефоном, без связи с миром, не вылезая из постели, я болтала ни о чем и обо всем сразу, он молчал, слушал, когда мой лепет утомлял, он притягивал меня к себе, прерывая поток слов мягкими, теплыми губами.
              Как же сладко было его целовать. Как сильно хотелось остаться навсегда в этих двух днях, где было прошлого и будущего, лишь одно медово-сладкое настоящее. С ним было легко, не чувствовалась разница в возрасте, словно мы были равны.
             В те краткие минуты, когда я переставала болтать, он рассказывал о себе, делился планами, мечтами, у него были грандиозные планы, приводящие меня в восхищение и ужас одновременно.          Нутром я чувствовала, у него все получится, но где же мое место в его жизни, и есть ли у меня вообще право надеяться на то, что я стану частью его будущего.
             Нет, мое место здесь и сейчас, в настоящем. Будущее будет отдано какой-нибудь милой, молоденькой девочке, рядом с которой он будет взрослым, зрелым, не мальчиком, мужчиной. Но для меня он навсегда останется мальчиком, любимым до боли.
Позже, спустя много лет, он будет трясти меня, впиваясь в мою кожу пальцами, крича в гневе:
             - Как ты могла, почему, что я сделал, чтобы ты даже не допускала мысли о том, что у нас есть будущее. Миллион раз я говорил, что мне нужна ты, почему ты не верила. Господи, ты жестока! Я как щенок для тебя, то к ноге зовешь, то отбрасываешь. Я не могу так больше. Когда ты раскроешь глаза и поймешь своим упертым мозгом, что я давно не 17-й, я не мальчишка, не парень, я мужчина! Я хочу тебя, всю тебя, и мне чихать на твои болезненные мысли, для меня ты лучшая. Неужели за все эти годы ты не поняла, что я люблю тебя.
    
             Я не верила себе, как я могла поверить тому, кого всегда считала мальчиком. Дело было не в нем, во мне, в моем изуродованном прошлым сознании, в неумении доверять и верить, боязни обжечься.
             Я сама коверкала свою жизнь, отталкивая того, кто был всем, светом и тьмой, надеждой и обреченность, как бы банально он был второй половиной моего сердца. Странный орган, сокращение и сжатие, отточенный процесс.

            После тех двух туманно-прекрасных дней жизнь стала делиться на периоды, вместе и врозь. Мы были вместе, когда я находила в себе силы заткнуть противный, скребущей душу голос совести. Я отвергала его, когда липкие, мокрые лапы совести шептали на ухо — отпусти, отпусти его, он не для тебя, ты дорогуша старовата, ему нужна  девочка, которая родит ему детей, совьет гнездо, твое гнездо давно свито, да только птенцов тебе не увидеть.
            Масла в огонь подлила его мать, мы были знакомы, не дружны, но общались время от времени в общих компаниях.
           Тем днем я не ожидала увидеть ее на пороге своего дома, тем более не была подготовлена к тому разговору, который состоялся на моей крошечной как дамский платок кухне. От нее удушливо пахло духами, истинно женский, тяжелый запах с нотами турецкой гвоздики царил над ней словно нимб, она пылала праведным гневом, разве что не кидалась на меня, но ее слова били, раздирали кожу. Лучше бы она вонзила в меня свои наманикюренные ногти, физическую боль пережить легче, ткани можно подлатать, подлечить, как вылечить душу не знает никто.
            Я соглашалась с каждым ее словом, что я могла противопоставить, как оправдаться, я действительно была старшее ее сына, я позволила мальчишке увлечься, не остановила его, не отвергла, в глазах матери я была той, кто развращал ее обожаемого ребенка.

            - Ты, как ты могла! Протянула свои лапы, вцепилась, захотелось молоденького? Как тебе не стыдно! Неужели вокруг мало мужиков, вагон, щелкни пальцем и найдешь того, кто помнет твои простыни. Зачем ты совращаешь моего сына. Ему нужны девочки, сверстницы, а не взрослая разведенка. Ты даже мужа своего не смогла удержать! Выскочила замуж и развелась. Он изменял тебе. Ты не была хороша для него. Решила утвердиться за счет моего сына!

           Я стояла молча, слов не было, мой рот то открывался, то закрывался, слова словно тонули во мне, не находя выхода. Я должна была защититься, сказать слово в защиту наших отношений, чтобы эта женщина не опошляла то, что было между мной и ее сыном.
Это не было совращение, соблазнение, разврат, я не хотела ничего от него, кроме любви и тепла, готовая отпустить его в любой момент. Мое безмолвие усугубляло ситуацию, чем больше  я уходила в себя, закрываясь, отодвигаясь, буквально пятясь к окну, тем больше его мать разъярялась.
Она подлетела ко мне, хватая за плечи, встряхивая, тяжелое облако ее тошнотворных духов, ударило по мне словно кувалда, заставляя очнуться. Я скинула ее руки, вытянулась струной, вздергивая подбородок, во мне заговорила та женщина, которая вышвырнула бывшего мужа из дома, не пожалев об этом ни на секунду.
       

              - Убери от меня руки! Я не сделала ничего, чтобы испортить жизнь твоему сыну, я не держу его, он может уйти в любой момент, боже, я не знаю, придет ли он ко мне вечером, после того, как ушел утром! Я не его женщина, девушка, я та, кого любят ночью, но не выводят в свет. Пойми, это все временно, он уйдет.

Силы покинули меня после того как озвучила свой самый большой страх, он уйдет, я всегда об этом думала, но никогда не произносила вслух, сказанное опустошило.

               - Уходи, пожалуйста, уходи. Я обещаю, что не буду его удерживать, я не могу его прогнать, он слишком дорог мне, но он сам скоро поймет, что я не та, кто ему нужен.

               Мы смотрели друг на друга, слов больше не было. Я вдруг увидела другую женщину, уставшую, маскирующую синяки под глазами и прячущую за краской седину, с дрожащими губами, и аромат турецкой гвоздики рассеялся, став почти неощущаемым.
Передо мной стояла мать, защищающая обожаемого сына, в глазах которой я была угрозой его будущему. Угроза стояла напротив нее с поникшими плечами, мне хотелось одного, чтобы она ушла, дав мне блаженную возможность доползти до кровати, спрятаться под плотным пледом и забыться.
Вдруг я услышала всхлип. Она плакала. Эта гордая, спесивая женщина плакала, это не был тихий плач, она некрасиво всхлипывала, шмыгая носом, стирая потеки туши под глазами кончиками пальцев.

               - Прости меня, я уйду сейчас. Только прошу, не держи его. Найди себе мужчину, ты ведь была замужем, устройся, моему мальчику надо учиться, делать карьеру, устроить семью, родить детей.
               - Уходи.

                Я развернулась, оставляя ее в компании  облака пряных духов и моей крохотной кухни, присмотрись она, заметила бы, что на полочке стояла банка любимого кофе ее сына, на столе в вазочке его ждал кекс, у пепельницы лежали его сигареты. Я была готова отпустить его, но мой дом почти незаметно был подстроен под него. Только он мог решить, когда уйти навсегда.

              Щелчок двери, возвещающий о ее уходе, я не слышала, я спряталась как страус в комнате. Мое трусливое одиночество было прервано его приходом. Он чувствовал себя как дома, когда скинув одежду, скользнул под одеяло, прижал меня к себе, оставляя поцелуй на виске.
             

            -Моя мать была здесь?
            - Как ты узнал. Мой голос был похож на предагональный писк мыши в мышеловке.
            - Легко, только моя мама душится духами, которым наверно лет сто. Этот запах я не спутаю ни с чем. Зачем она приходила?

Мои мысли и мои слова начали войну. Мозг требовал сказать правду, но из моего рта вылетели совсем другие слова, я сочиняла на ходу.
            - Ты же знаешь, что мы знакомы, она зашла по работе, я передала ей документы, ничего такого, что стоит внимания.

Он приподнял мой подбородок, вглядываясь в глаза.
            - Ты врешь. Ты не умеешь врать. Скажи правду. Она приходила, чтобы накричать и заставить тебя выставить меня вон.
           - Нет, нет, поверь, это не так.
           - Ты не умеешь врать. Меня не так просто выставить вон.
Я хотела прервать этот разговор, у меня не осталось сил на спор с ним. Время убегало сквозь пальцы. В тот момент, когда он хотел произнести что-то, я потянулась к его губам, закрывая рот поцелуем. Спасибо моим годам, я знала, как заставить мужчину замолчать и забыть. В этом я была хороша.

             Моя ладонь казалась крошечной в его ладони. Я лежала рядом с ним, уютно устроившись под его рукой, игра контрастов, хрупкость против силы, извилистая линия жизни против ровной ленты его жизненного пути, мягкие подушечки пальцев супротив жестких костяшек. Я ошибалась, когда думала, что старше, умнее, я была всего лишь маленькой, влюбленной женщиной, а он был мужчиной, не важно, что его мать кричала об обратном, все в нем говорило о силе, решительности и упрямстве. Позже, гораздо позже я пойму, что это он был тем, кто соблазнял, зазывая в пучину, из которой нет возврата. Я была птичкой, пойманной в силки, птичкой, у которой больше никогда не будет воли. Мой взгляд переметнулся к окну, моя соседка сверху любила сушить простыни на балконе, большие полотна развеваясь на ветру, воровали половину света, льющегося в окна, ткань, ведомая порывами холодного воздуха выводила странные па, отбрасывая тени. Тени расползались по комнате, замирали на стенах, норовя зазвать в свой колдовской круг, словно обещая, что с ними будет забвение. Я не хотела забвения, я хотела жить, дышать и любить открыто, не бояться, не прятать в песок голову. Новый порыв ветра породил тень, похожу на большую серую чайку, стремительно ворвавшуюся в окно, птица пронеслась над нами, разбившись об его руку, поднятую над головой.
            Все только начиналось. Мечты закончились. Перед нами распахнула двери суровая реальность, от которой не спрятаться в простыни.