Глава 1

Стоя в кишащем людьми аэропорту, молодая женщина смотрела в одну точку. Замерев, будто играя в давнюю игру «море волнуется раз». Эта стройная женщина знала, что никто не подойдёт к ней со словами «отомри», но это её не волновало.

Она всё контролировала. Главным образом – свои эмоции. Это было первостепенной и приоритетной задачей. Жизненной необходимостью. Она всегда ставила перед собой только достижимые цели и достигала их, не размениваясь на пустяки. Это было видно по её одежде, по спокойному взгляду, по размеренному шагу, которым она передвигалась к пункту досмотра.

 - Удачи, - сказал ей стоявший рядом молодой мужчина, передвигающийся точно таким же размеренным шагом, одетый не менее просто и от этого даже более претенциозно.

 - Окей, - небрежно ответила молодая женщина и, сняв солнцезащитные очки, поцеловала мужчину в щеку, ни на секунду не задержав прикосновения губ к его гладко выбритой щеке.

Она вовсе не испытывала радости от необходимости лететь в свою родную страну и, более того, в тот южный пыльный городок, но, определённо, была в состоянии сделать это, если обстоятельства того требовали.

Спустя двенадцать часов она уже была в доме своего детства, где ничего не изменилось с тех пор, как она в последний раз закрыла дверь на два замка… По просторному коридору гуляла тоска, но она больше не пугала женщину. Тоска – верный способ контролировать. Невозможно держать ситуацию под контролем, если давать волю эмоциям. Женщина никогда не давала им воли. Никогда.

Последний раз она была в этом пропахшем пылью и перезревшими абрикосами городе в конце января, когда умер последний родной человек, связывающий её с этим городком и страной. Бабушка. Сейчас был разгар лета – ненавистное время года, в ненавистном городке. Али, именно так называли теперь эту женщину, с ударением на первой букве, проводила один месяц лета каждого года своего детства, у бабушки. В родном городе женщины, в детстве, её звали Алина.

Мама разносторонне развивала девочку, постоянно и неусыпно. В её расписании с самого раннего возраста был спорт, наряду с интеллектуальными и творческими занятиями. Девочка училась в физико-математической школе, проводя свои вечера в доме искусств, бродя между классами музыки и рисования и переходя дорогу, чтобы прийти на тренировку по бальным танцам или фехтованию. 

Для общего развития маленькую Алину отдали на класс скрипки, где она терзала струны ни в чём не повинного инструмента, пока мама не сдалась и не поддалась на уговоры отца, решив, что классического «пианина» достаточно, «чтобы, как каждый образованный человек, владеть нотной грамотой». Мама пребывала в уверенности, что юной девушке обязательно нужно уметь танцевать пасадобль, иначе – это будет ничем не компенсируемый провал в общем развитии её ребёнка. И Алина честно танцевала. Впрочем, не показывая больших результатов ни там, ни там. Когда же пришло время выбирать, где-то классу к шестому, Алина, не моргнув глазом, выбрала художественное направление своего дальнейшего развития как личности. 

Вовсе не от того, что она была как-то по-особенному талантлива или даже способна, просто в художественных классах можно было подурачиться с подружками, в отличие от класса музыкального или танцев. Оставшиеся же время мама перенаправила на изучение иностранных языков, в коих наблюдался существенный провал в физико-математической школе, и Алина продолжила своё восхождение на Олимп разносторонне развитой личности. Вне всякого сомнения, девушка никогда не смотрела сомнительных фильмов, не читала книг без предварительной рецензии мамы, и уж точно – все её друзья проходили через решето придирчивого маминого взгляда. Это были не просто друзья – это был круг общения, социум, в котором росла и развивалась маленькая Алина, которая, по итогам, конечно же, выгодно выделялась на фоне своих беспечных ровесников, в первую очередь – своими здравыми суждениями и безупречным поведением.

Каждое лето Алина ездила в лагеря, которые тоже были призваны тем или иным способом развивать девочку. Одна смена была непременно спортивной, потому что «у девочки обязательно должна быть горделивая осанка, а без регулярных занятий этого не добиться», одна смена была творческой, и ещё одна –  интеллектуальной, это могли быть языки или физика, которая в их школе преподавалась с пятого класса.

Но на один месяц её обязательно отправляли в маленький южный городок, чтобы она погостила у бабушки, поела витаминов и «посмотрела, как люди живут». Алина ненавидела жару, которую нёс этот город, она не понимала людей – шумных, говорливых, порой громогласных, целующих при встрече трижды, крепко обнимая, будто она, Алина, была их ближайшей родственницей. Трудно было перестроиться на питание в этом городе, потому что бабушка, казалось, готовила не переставая. А люди ели не переставая, и, куда бы ни приходили бабушка с Алиной, девочку брали в обхват руки какой-нибудь крупной формами женщины и начинали кормить так, словно это был последний день или, как минимум, последняя возможность поесть. 

Но детская психика лабильна, так или иначе – она привыкла, приспособилась, крупные женщины приобрели имена – Тёть-Галь или Тёть-Зой, а шумные дети, с разухабистыми шутками, оказывались порой учтивыми и даже как-то робели перед вечно бледной, но острой на язык Алёшкой – такое имя ей дали. Вскоре она проводила время с ватагой ребятишек, уже не заботясь о своём общем образовании или развитии, а просто получая удовольствие от игры «кто дальше плюнет косточкой абрикоса», предварительно научившись их правильно есть. Потому что «по северному», вместе со «шкоркой», было неправильно. 

Там же, она подружилась со Светкой, или Веткой, как звали её окружающие. Кареглазая, шустрая девчушка быстро вошла в доверие к Алёшке, а, став постарше, они стали больше времени проводить вдвоём, делясь своими нехитрыми девичьими секретами.

Но всё же Али ненавидела этот маленький южный город, по ровно той же причине, по которой когда-то его любила. И его и город. Тогда.

Проезжая по знакомым пыльным  улочкам городка, женщина не чувствовала ненависти, она ничего не чувствовала. Эмоции были исключены и отключены.

Остановив такси у зелёной калитки, краска с которой кое-где слезла, отчего проступила ржавчина, подождав какое-то время, дав это время таксисту на то, чтобы он таки понял, что не мешало бы открыть дверь и вытащить её чемодан из багажника, но, так и не дождавшись этого, молодая женщина, поправив лодочку на высоком каблуке, вышла сама, и, со словами: 

- Молодой человек, будьте любезны, достаньте мой багаж, - расплатилась.

Молодой человек лет пятидесяти, хмыкнув в усы, всё же поставил к ногам женщины чёрный чемодан и, попрощавшись, уехал.

Первое, что сделала молодая женщина – это позвонила агенту и попросила приехать незамедлительно. Сейчас. Она была достаточно любезна, но тон её не терпел возражений. Молодая женщина умела контролировать свои интонации. Интонации – проявление эмоций.

Обговорив детали, подписав нужные документы, оформив всё, что полагается в этом случае, она, наконец, может остаться одна.

 Бывает время, когда ей не нужно контролировать ситуацию. Али не любила такое время, но нелюбовь  – это тоже эмоция, так что она  предпочитала просто не контролировать какое-то время.

Она переоделась в простое хлопковое платье, распустила волосы, которые волной спадали по её плечам,  выяснила у соседей, как работает газовый котёл, чтобы нагреть воду, после душа приготовила себе нехитрый ужин, состоящий из простых продуктов, и, сидя на деревянном крыльце, долго смотрела в низкое тёмное небо.

Она видела небо ниже и темней, видела небо выше, различные варианты небосвода, но это небо было обыкновенным, просто ночным южным небом. Пока Али могла контролировать свои эмоции, а она, вне всякого сомнения, это могла, это небо никогда не станет необычным или манящим, каким оно чудилось ей в мгновения, когда веки закрываются, а тень от ресниц падает на щеки… 

Проснувшись утром, уделив положенное время внешности, всё же отказавшись от косметики, даже минимума, Али смотрела в зеркало, и увидела отражение, которое она видела изо дня в день.  Бледноватая кожа. Несмотря на жаркий климат там, где жила и работала молодая женщина, кожа её оставалась белой, практически кипенной, полупрозрачной, как у  фарфоровой куклы. Собрав свои густые рыжие, или, как предпочитает говорить Али, тициановского цвета, волосы, она быстро наннесла на лицо защитный крем от солнца. Несмотря на явную «рыжесть», у девушки не было ни одной веснушки. Вот такая странная смесь осеннего типа внешности с белой кожей, отсутствием веснушек и непереносимость солнца. Совсем.

Нелепыми пятнами на белом лице выглядели миндалевидные темно-серые глаза в обрамлении густых каштановых ресниц. Бывают ресницы черные, бывают светлые, у Али были каштанового оттенка. Одевшись максимально просто, избегая туфель на высоком каблуке, Али отправилась на рынок. Вне зависимости от того, сколько лет не приезжала молодая женщина в этот пыльный городок – рынок всегда был на одном и том же месте. Женщины,  чаще нарядно, по их представлению, одетые, спешили за покупками, вышагивая в тканях абсолютно не сочетающихся с пылью и жарой.

Избежать встреч не удалось – маленький городок вносит свои коррективы. Она вежливо улыбалась, дипломатично избегая прямых ответов, но давала понять, что у неё все складывается удачно, уже на протяжении многих лет ей удавалось контролировать свою жизнь и свои эмоции. Это ощущалось правильным.

Возвращаясь домой она контролировала мысли, не позволяя своим глазам лишний раз моргнуть, потому что тогда возникало это: неконтролируемая вспышка памяти, ненужной, пустой, затратной и нерациональной.

Медленно проехавший мимо автомобиль, большой и наверняка удобный, с детским личиком на правом сиденье, вызвал скорей раздражение. «Странная любовь к нерационально большим машинам в этой местности», - думала Али, пока шла домой. Все остальные мысли остались за тенью от ресниц под светом тусклого фонаря на деревянном крыльце.

Подключив интернет, Али погрузилась в мир расчётов, фэйсбука,  и ничего не значащего общения.

«Хай».

«Хай».

«Как дела?»

«О, все отлично».

«Что это за городок?»

«Обычный российский городок, ничего особенного».

«Жду фотографий»

«ОК», - небрежно крутя оправой.

Она могла кинуть пару фотографий, возможно, даже найти что-нибудь действительно примечательное, заслуживающее её внимания. У Али безупречный вкус, выверенный, симметричный.

Позволив себе на ночь лёгкое чтение, с нераздражающими эмоциями, Али легла спать, надеясь, что свет от уличного фонаря не будет ей мешать, или на то, что мешает ей именно фонарь…

Она успешно справилась с поставленной перед собой задачей – не вспоминать. Она ставила перед собой только достижимые цели. Эта – достижимая.

Она почти научилась контролировать сны, главное – уснуть в правильное время, в правильной позе и не позволять мыслям блуждать в лабиринтах памяти, которая выскакивает то  тут, то там…

- Хочешь ириску, городская?

- Ты все ещё пахнешь ирисками «кис-кис»… сладкая… где ты их прячешь, Лина?

- Сейчас я тебя поцелую. Хорошо?

- Что я делаю, ерунда какая-то…  

Она видела этот большой автомобиль уже трижды, справа всегда улыбалось детское личико. Али немного раздражал тот факт, что маленького ребёнка посадили на переднее сиденье, это было опасно и нерационально. Но это был не её автомобиль и не её ребёнок, так что раздражение было возможно контролировать. «Неужели так сложно соблюдать простые правила?» – думала Али, стараясь не моргать и не позволять вспышкам памяти пульсировать в висках.

- Прости, я ничего не заметил… то есть заметил… то есть давай забудем, я не имел таких намерений.

- Ты похожа на золотую рыбку, рыжая, и твоя кожа светится… как чешуя, это удивительно, Лина.

- Эй, не плачь, выплачешь золотую слезу, а ты ещё не исполнила три моих желания, рыбка. Не плачь – первое желание.

Этот город был слишком пыльным и южным, всё, что хотела Али – это убраться отсюда, как можно быстрей, о чем и сообщила агенту, получив заверение, что он, по возможности, сделает всё максимально быстро.

Она бродила по окрестностям городка, делая фотографии, чтобы выложить их в сеть и, возможно, получить пару одобрений от друзей. Одобрение не имело значения. Имело значение – контролировать ситуацию, ситуацию, которая грозила выйти из-под контроля, когда тот самый большой автомобиль остановился рядом с ней, и она увидела глаза, те самые глаза, которые сейчас смотрели, молча усмехаясь морщинками в уголках. Пересмешник. Он всегда был такой – Пересмешник. Его глаза всегда усмехались. Ей. Миру. Солнцу.

- Что ты здесь делаешь, Лина? Привет, кстати.

Как некстати, подумала Али, очень сложно контролировать, сложно отдавать себе отчёт, сложно поступать разумно…

- Здравствуйте, Вадим, я жду такси, была рада вас видеть, приятная неожиданность.

Пересмешливые глаза продолжали так же смотреть: молча и усмехаясь одним им ведомой шутке.

- Те? Здравствуй-те? Хм…  – улыбаясь широко, что было ещё более некстати. – Лина, ждать такси в этой местности – не лучшее занятие для молодой девушки… женщины.  Садись, – любезно открывая дверь в мало контролируемое прошлое.

- Спасибо, - кажется, пятясь назад.

- Лина… Не занимайся ерундой, я подвезу тебя, и всё. Всё! Только подвезу. Сейчас стемнеет, ты хочешь стоять тут на дороге одна? В темноте? - с каждым словом подходя ближе, возвышаясь.

- Хорошо, спасибо, вы очень любезны.

- О, да, я очень любезен, - потешаясь чему-то. Пересмешник. Всегда такой был.

В машине стояла тишина. Али хотелось включить хоть какую-нибудь музыку, новостной канал, шипение приёмника…  что угодно, потому что сложно контролировать тишину и вспышки памяти под веками.

- У тебя такие мягкие волосы, Лина.

- Будь моей, стань моей, не бойся, сейчас….

- Ну же, рыбка, я люблю тебя, действительно, люблю.

- Пока, Лина, - останавливаясь у дома. - Видишь, ничего страшного не случилось, - уже откровенно потешаясь. Пересмешник, всегда таким был.

- До свидания, спасибо.

Не дыша дойти до деревянного крыльца. Контролировать. Контролировать. Дыхание. Шаги. Кукла на заднем сидении автомобиля. Детское личико в правом окне этого автомобиля. Кольцо на правой руке.

Контролировать. Усмешка в глазах. Волосы, которые треплет ветер из всех окон машины…

Контролировать. Не думать. Не помнить. Нерационально. Глупо.

Шёпот. Боль. Боль. Нет смысла в боли.

Боль от кольца. Ожидаемого. Розовый бантик на заднем сидении. Ожидаемо. Контролируемо и Закономерно.

Пересмешник. Всегда такой был.

Вадим. Вадик. Вадька. Старший брат Веты, намного старше, на девять лет Вету, на восемь – саму Али. Пропасть в то время. Ещё большая пропасть сейчас.

Алёшка прибегала к Вете по приезду и, натыкаясь на старшего брата, слышала неизбежное:

– О, городская приехала.

– Привет, городская.

– Много парней закадрила, Алёшка?

– Валите отсюда, пигалицы, взрослые дяди будут взрослые разговоры разговаривать.

В глазах всегда плескался смех. Всегда. Как сегодня. Не меняется.

Если кто-нибудь спросит Али, красив ли Вадик, она не сможет ответить на этот вопрос. Наверное, она скажет, что он принадлежит европеоидному типу, что у него темно-русые волосы или, возможно, он шатен, когда волосы отрастают длинной больше пяти сантиметров – начинают виться, будто он ночь спал на крупных бигуди, и выгорают на солнце ярко-белыми прядями, так что, чаще всего, Вадик, попросту, коротко стригся, не допуская столь гламурного вида. Одно лето он не стал этого делать, зная, что Лина обожает перебирать тонкими пальцами его кудри, пока его голова лежит на её коленях.

Она вспомнит, что на щеках, когда он улыбается, появляются ямочки, которые нервировали Вадика ничуть не меньше, чем кудри, и которые любила целовать Лина, поэтому он не переставал улыбаться в её присутствии… Она не вспомнит, какого конкретно цвета его глаза, наверняка что-то обычное – серого цвета или обыкновенно-зелёного, или даже просто карие, главное – усмешка, которая плещется в уголках глаз. Бесконечная, бескрайняя усмешка. Молчит ли Вадик, говорит ли – усмешка всегда в его глазах, проецируется от губ и отражается в глазах. Пересмешник. Так называла его Алёшка.

Ветка и Вадик были детьми местного чиновника, который быстро рос по карьерной лестнице, был доволен жизнью и семьёй. Алёшке отец Веты, Трофим, напоминал Полкана из мультфильма «Летучий корабль» – такой же приземистый, с животом, маленькими руками, который всё покупал и покупал для своей Забавы Путятишны – жены Ангелины, – летучий корабль. Ангелина, в противовес мужу, была высокая, с ярко выраженными формами, локонами, что спадали до поясницы и глазами перепуганной лани. Свекровь Галина Тимофеевна, глядя на внуков, тайком крестилась со словами: «Слава тебе господи – в мать пошли». 

Моменты конфликтов в чете местного чиновника были известны всему городку – Трофим вытаскивал обширный гардероб Ангелины на улицу и поджигал его со словами:  «Мало тебе, мало, всё тебе мало!», Ангелина, вызвав служебное авто и забрав детей, уезжала к маме, куда на следующий день приезжал Трофим и, с видом держателя царской казны, проходил по просторному дому тёщи, ведя переговоры со своей Забавой, после чего под щебетание: «Трофимушка, какой же ты лапушка, мой ненаглядный», –  чета отправлялась в магазин за новым гардеробом для супруги. 

Так продолжалось до тех пор, пока однажды Вадька не отказался сесть в машину с матерью, со словами: «Ну вас, от людей стыдно, не поеду никуда, футбол у меня», – и, повернувшись, не ушёл, поигрывая кожаным мячом. Трофимушка с Ангелиной переглянулись и, решив, что, действительно, «от людей стыдно уже», пошли в дом, что, впрочем, не изменило традиции обновлять гардероб Забавы. 

Вскоре Трофим стал районный чиновником, а потом и вовсе перебрался в область. Ветку забрали с собой, отправляя на попечение двух бабушек на лето. Вадьку же, учащегося старшей школы, было принято решение не трогать, тем более, что тягой к знаниям он не блистал, учился «на одном колене», предпочитая устраивать дискотеки и гонять на мотоцикле по окрестностям. Окончив школу, Вадька поступил в институт, на который указал перст Полкана-Трофима, не проявляя рвения, всё же окончил его, но идти по стопам отца отказался, предпочтя вольные хлеба предпринимателя. Собрав небольшую бригаду, он занимался обустройством дворов, производил тротуарную плитку, одним словом – брался за всё. Сторонних людей не привлекал, сам освоил хитрую систему бухгалтерии и расчётов, премудрости дизайна и рынка. Денежную помощь отца не принимал, однако от хлебных заказов с его руки не отказывался.

Алёшка прибегала в дом Тёть-Гали – бабушки Веты и Вадима, как к себе, проскакивая мимо со словами: «Драсьтётьгаль», – неслась вокруг дома к бассейну, который Трофимушка сделал на радость «ребятишкам», а по большей части, чтобы форсануть перед соседями и коллегами. У этого бассейна и проводили практически всё время Алёшка и Вета, пока не приходил Вадька на обед, чаще с приятелями, и не выгонял «пигалиц».

Алёшка побаивалась Вадьку, главным образом из-за пересмешек в его глазах и словах. Он никогда не шутил над девчушками злобно, не был груб, но Алёшка терялась и старалась быстрей убежать, схватив за руку Ветку. 

Лет в четырнадцать Алёшке вроде почудились странные взгляды Вадьки в её строну, но она, хоть и была разносторонне-развитой и хорошо начитанной девушкой, вряд ли бы смогла интерпретировать подобные заинтересованные взгляды взрослого парня, да и не взрослого тоже. Тем более, что Вадька оставался всё такой же – насмешливый и как бы НАД «пигалицами». Даже его шутливое подмигивание и «Ууу», после чего Алёшка падала с перепуга в воду, было немного свысока. 

В пятнадцать Алёшка чувствовала ЭТИ взгляды чаще, маловероятно, что кто-то ещё замечал их, сама Алёшка не так уж часто ощущала затылком, но, резко повернувшись, встречалась только с пересмешкой в глазах. Лишь только-только проявляющимся женским чутьём она чувствовала что-то, что витало в воздухе, когда Вадька сидел рядом, по обыкновению напевая или передразнивая маленьких товарок по компании.

Алёшка пришла после обеда, сознательно позже, в надежде, что Вадьки уже не будет, но, к своему удивлению, не застала Вету, зато увидела её брата с приятелем, играющих в нарды.

- Ну ладно, я пошёл, - сказал темноволосый приятель, - у тебя вон и компания нарисовалась, - смеясь.

Алёшка попятилась, собираясь уйти, отчего-то было страшно остаться наедине с Вадькой. Если даже при всех маленькие ушки Алёшки краснели от взгляда Вадьки, страшно было представить, какого цвета будет её лицо, подойди она ближе.

- Эй, Лина, подожди, куда ты убегаешь?

Алёшка остановилась, скорей от необычно произнесённого имени.

- Лина?

- Ну да, Лина, - Вадька стоял уже ближе, демонстрируя пересмешки вблизи. - Что это за имя для девушки… Алёшка? Лина. Ты будешь «Лина», для меня.

Она была Линой… для него… несколько лет, потом она стала Али.

Вдох. Выдох. Сон. Утро. Агент говорил, что он делает всё что может, но нужно время.

В этом пыльном городке некуда себя деть. Нечем занять…

Проекты, требующие завершения, расчёты, доведённые  до идеального состояния. Мир цифр был безопасным: лаконичным и безэмоциональным, выверенным и симметричным. Всегда есть закономерность, рациональность…

«Хай».

«Хай».

«Ты все ещё в том городке?»

«Да».

«Он настолько хорош?»

«Кто?» - потому что на мгновение вспышка памяти под веками Али превратилась в череду воспоминаний, и пересмешки в глазах.

- Ну же, давай, просто держи меня за руку, не отпускай.

- Я ничего не вижу, не бойся.

- Ты напугала меня, глупая.

«Город».

«Город… Нет, обыкновенный город. Пыльный».

Ходить по окрестностям стало привычкой. В лёгких хлопковых платьях, простых сланцах, вне образа, в огромной шляпе, каждый день Али проделывала свой путь, фотографируя, меняя ракурсы и фокусы.

Щеки Али не покрылись загаром, как и ноги, которые она открывала, наряду с плечами, ей хотелось быть загорелой, но её белая кожа лишь становилась багрово красной, а потом снова бледнела.

Али улыбалась, когда нужно и кому нужно, она проводила вечера в одиночестве своего дома на старом крыльце, читая что-нибудь лёгкое и малоэмоциональное. Это было верно. Симметрично. Главное – никаких лишних эмоций, она хорошо запомнила эти слова, навсегда.

Али не привыкла к духоте, она жила в тропическом климате, жара ей привычна, но не духота. К тому же, Али передвигалась на автомобиле с кондиционером, в её квартире есть кондиционер, в офисе есть кондиционер. Здесь у Али нет машины, нерационально покупать автомобиль, если через некоторое время уедешь из этой местности навсегда, нерационально ставить кондиционер в доме, который выставлен на продажу…

Али шла по улице, перекинув через плечо большую пляжную сумку, неся фотоаппарат отдельно, иначе сумка выглядит слишком тяжёлой, перегруженной, не симметричной. Шляпа с огромными полями не спасала от духоты, как и солнечные очки с большими поляризованными стёклами не спасали глаза от слепящего солнца. Немного прикрывала от прямых солнечных лучей абайя из натурального шёлка, но не спасала от удушающей духоты, которую, впрочем, удавалось контролировать, ровно до того момента, пока рядом не остановился большой автомобиль с пересмешкой в глазах.

- Лина, давай подвезу.

- Добрый день, спасибо, не надо.

- Лина, ты обгорела… не чувствуешь?

Алешка сидела у бассейна, погрузившись в затерянный мир, не замечая никого и ничего вокруг. Вету уже давно позвала бабушка, так что Лёшка одна коротала время, впрочем, не ощущая одиночества, когда почувствовала, как ткань скользит по её плечам, укрывая ноги и кутая шею.

-  Ты обгорела, Лина, ты не чувствуешь?

- Эм… нет, спасибо.

- К вечеру почувствуешь. - Пересмешка. Усмешка. Всплеск. – Давай, я кремом тебя намажу, золотая рыбка.

- Рыбка? Золотая?

- Угу. Смотри. Ты же рыженькая, значит золотая, и кожа белая, светится на солнце, как чешуя… переливается… удивительно.

- Странно…

- Да уж, странно сидеть с такой-то кожей в самый солнцепёк. Переворачивайся, я тебе спину намажу, иначе к ночи взвоешь.

Алёшка дала намазать себе спину, ноги до колен, пока Вадька не остановился со словами:

- Дальше сама, только хорошо мажь, не жалей, рыбка.

- Спасибо, я дойду, но я признательна за заботу.

- Послушай, Лина, - стоя рядом, слишком близко. - Я не прошу твою невинность, черт, прости меня… Ты обгорела, идти далеко, просто подвезу… ну же… - Слишком близко усмешка в глазах.

В большом автомобиле отлично работал климат-контроль, на заднем сиденье валялось махровое полотенце с капюшоном с ушками, и стояло молчание. Молчание сложно контролировать. Слишком близкое молчание сложно контролировать вдвойне.

- Вадим, ты не в тут сторону едешь.

- Это имеет значение?

Имело ли это значение для Али? Если контролировать не ту дорогу, она рано или поздно станет той. Правильной. Рациональной. Симметричной. Выверенной. И размеренной.

- Нет, не имеет… на самом деле неважно, какая дорога…

Али мало, что помнила из местности. Эта местность – сплошь поля с виднеющеюся лесополосой, вдоль которой тянется пыльная дорога и молчание. Хорошо контролируемое молчание. Молчание, которое тянуло мизинец руки в рот – неконтролируемо, молчание, которое щипало глаза, и это не от жары и не от аллергической реакции на воздух кондиционера. Молчание, которое прорывалось:

- Ты женился! Женился! Ты женился, через полтора  года после моего поступления…  ты женился!

- Женился, Лина.

- Я Али, АААли!…

- Лина, я женился. Что ты хотела? Как ты себе это представляла… Мне надо было ждать тебя, Лина? Чего? Ты вообще думала о том, как оно будет… потом?

 - Да... наверное… надо было ждать. Или поговорить со мной. Или… я не знаю!

- Ты сейчас не знаешь… а я должен был знать тогда…

- Ты старше, значит, должен был? – звучит, как вопрос.

- Сейчас ты старше меня тогдашнего, ты знаешь?

- Я не думала.

- Я подумал, рыбка, только, выходит, плохо подумал.

- Твоя жена, какая она? – нет смыла контролировать несимметричные эмоции.

- Нормальная.

- Нормальная? И всё?

- Мне достаточно, Лина.

- Али.

- Лина, для меня Лина. Всегда.

- Что мы тут делаем? Отвези меня домой, а сам езжай к своей нормальной жене.

- Важно, что мы тут делаем, Лина?

- Нет.

- Важно куда я поеду, когда отвезу тебя?

- Нет…

Алёшка не задумывалась о том, бывают ли красивые мужчины, вне сомнения, она знала стандарты красоты и даже была знакома с таким понятием, как секс-символ, но никогда не придавала этому значения. Был ли Андрей Волконский красив? Он был занудой – это было важней. Зайдя во двор Веты, обходя дом, Алёшка издалека увидела, как Вадька подтягивается на самодельном турнике, рядом с дорожкой. Он подтягивался, делал солнышко, он делал много упражнений, отчего мышцы проступали на спине, животе и руках, что показалось Алёшке завораживающим и даже красивым – то, с какой лёгкостью он перекидывал своё тело через штангу турника, вдруг спроецировали странные картинки с Вадькой и ею – Алёшкой. Картинки были постыдные, Лёшка вовсе не была глупой, но видеть нечто подобное в старшем брате своей подруги, в Пересмешнике – было практически аморальным и, уж точно, стыдным. Покрывшись краской, она проскочила мимо усмешки в глазах, надеясь, что Вадька не заметит её пылающих щёк. Вадька заметил.

- Эй, ты чего?

- Ай!

- Ты чего, бежала откуда-то? Лина, кто тебя обидел?

- Я… нет… никто… я пойду?

- Иди, - усмешка в глазах под пожатие плеч.

В тот же вечер Алёшку обидели, Вету тоже, но больше досталось Лёшке. Идя по улице вечером, они зачем-то остановились в компании, где главенствовал Сабуров – нагловатый, двадцати лет парень, скользкий на язык и взгляд. Схватив сначала Вету, потом, отпустив, притянул к себе растерявшуюся Алёшку.

- Какой цветочек, тебя же ещё никто не сорвал?.. Ммм… даже ещё не зацвела, - проведя слюнявым ртом по шее Алёшки. Она вырывалась под гогот дружков Сабурова, Вета тянула её за руку, пытаясь вытащить из рук парня, но тот только крепче сжимал её, казалось, его забавлял и даже радовал испуг девушки.

- Какая молоденькая, мяконькая, отведать бы, первым сорвать тебя… Пожалуй, так я и сделаю… позже.

Алёшка перепугалась не на шутку, слезы текли из глаз, пьяные руки Сабурова хватали девушку в самых интимных местах, самым беспринципным способом, пока она не услышала свист тормозов, и руки Сабурова не оторвались от Лёшки в тот же момент.

Наблюдая за тем, как голова Сабурова приняла на себя удар чьего-то кулака, Алёшка не понимала, что происходит, пока не услышала грозное:

- А ну-ка, пигалицы, в машину! А ты скотина, и любой из вас. Любой. Хоть один косой взгляд в их сторону – труп. Вы знаете, кто я, менты землю рыть не будут… Я ясно выразился?

И, садясь в машину, протягивая платок Лёшке.

- Дуры вы, малолетние, ещё раз увижу на одной улице с этими, сам ноги вырву, обеим, – и в сторону притихший сестры: - Поехали.

У дома он высадил Вету, несмотря на её попытки остаться и успокоить подругу.

- Успокоила уже, вали домой, бабушке скажи, буду не скоро, может, вообще не приду, чеши домой.

В машине повисла та самая тянущая тишина. Те странные взгляды, которые так пугали Лёшку в Вадьке, после лап Сабурова пугали ещё больше.

- Эй, рыбка, ты чего? – в ответ на вздрагивание и судорожное отползание по широкому сиденью.

- Рыбка… ну? Всё, хватит плакать, хватит, он к тебе больше на пушечный выстрел не подойдёт, никто не подойдёт, на самом деле… всё, не плачь, ты же золотая рыбка, а ещё не исполнила три моих желания.

Алёшка молча смотрела на Вадьку.

- Не плачь – моё первое желание.

Остановившись возле дома бабушки Алёшки, Вадька долго смотрел на Лёшку.

- Как домой пойдёшь, с такими глазами?

- Не знаю.

- Хочешь домой?

- Неааа…

- Поехали.

- Куда?

- Важно, куда мы едем, Лина?

- Нет, - осмелела Лешка.

Вадька не привёз Лешку в какое-нибудь необычное место, и вид был самый обыкновенный, верней, не было никакого вида, потому что стояла чёрная ночь, месяц только зарождался, а от низких звёзд было мало света. Он кинул одеяло на траву и лёг, утянув с собой Алёшку.

- Смотри.

- Смотрю…

Звезды, если смотреть на них лёжа, кажутся другими на вид, если поднять руку – она закрывает половину неба, а когда падает звезда, можно не только загадать желание, но и сделать вид, что поймал эту звезду и спрятал в карман, нагрудный, ближе к сердцу – тогда желание обязательно сбудется. Лешка никак не могла сформулировать своё желание, но звезду на всякий случай спрятала, Вадька на полном серьёзе сказал, что потом примета тоже работает.

- У меня спина затекла, - сказала Лёшка.

Вадька засмеялся.

- Ах ты… рыбка… вообще-то предполагалось, что это будет романтично, а у тебя спина затекла. 

- Ну, прости.

Вадька поднял Лёшку за руки, спросил.

- Ты купалась? Ночью? Вода – парное молоко.

- Нет.

- Давай?

- У меня нет купальника.

- Эй, ты видишь меня?

- Нет…

- А я не вижу тебя… так что, давай без купальника… Если тебе будет спокойней, я тоже буду… без.

Лешка не была уверена, что ей от этого станет спокойней, но промолчала. Сама мысль о том, чтобы купаться без купальника, была очень странной, но купаться так с Вадькой?

- Ладно.

- Отлично. Когда будешь готова, скажи мне и протяни руку. Руку мою не отпускай.

Лёшка так и делала, она не отпускала руку Вадьки, пока не расслабилась окончательно, от темноты ли, от теплоты воды, или от странного чувства, которое рождало присутствие где-то рядом Вадьки, наверняка тоже «без». Она расслабилась настолько, что выдернула руку и нырнула с головой, проплыв несколько метров, вдруг поняла, вынырнув, что не может сообразить – где берег, и ей очень страшно доставать ногами дно, страшно – есть ли это самое дно. Вскрикнув, она услышала всплеск, и в тот же миг Вадькины руки, схватившие её за щиколотку, быстро переместились на талию и выше, прямо к груди Алёшки, отчего Лёшка замерла, прижатая спиной в груди Вадьки, пока его рука пробежалась по соскам и, соскользнув на талию, просто крепко держала.

- Черт, ты напугала меня!

- Прости…

- Прости… Прощаю, пошли в машину.

- Ага.

Весь этот диалог происходил, пока спина Алёшки была вжата в грудь Вадьки, а ноги спокойно болтались в воде.

Кое-как одевшись в темноте, уже приводя себя в порядок в свете салона машины, Алёшка не могла найти себе места…

- Прости, я ничего не заметил… то есть заметил… то есть, давай забудем, я не имел таких намерений.

- Ничего…

- Точно ничего?

- Точно, - Алёшка надеялась на это.

Контроль Али ослабевал, терялся, запутывался в духоте, в жаре, в пыли, в жухлой зелени, в пересмешливых глазах,  которые медленно проплывали мимо на большом автомобиле с детским  личиком на правом сиденье. Она поступала правильно, выверено, логично – работая больше ночами, чтобы днём не выбираться на духоту, вешая фотографии, чтобы увидеть одобрение креативности и экспрессии, общаясь с агентом почти через день, снижая цену практически до минимума, но не сезон… Нет смысла приезжать сюда ещё раз за одним и тем же. Али удалось практически закончить незавершённые проекты, кондиционер – хоть и нелогичная, но жизненно необходимая трата, облегчил существование.

Али всегда умело изображала эмоции, правдоподобно, практически безупречно. Изображать эмоции рациональней, чем испытывать их. Безопасней. В этом её рациональное звено, и их счастье – ничем не запятнанное счастье. Удобное и прагматичное. Главное – не позволять эмоциям, памяти, проскальзывать под полузакрытыми веками, пока сознание находится в полусне.

Казалось, между Алёшкой и Вадькой ничего не изменилось с того купания. Взгляды стали интенсивней, воздух гуще, но кто это заметит… Алёшка замечала, нервно прикусывая губу в его присутствии.

- Не жуй губу Лина, хочешь, лучше ириску «кис-кис»?

- Давай.

На её день рождения, за неделю до отъезда, Алёшку, уже вечером, почти ночью, вызвал на улицу сигнал машины. Там стоял Вадька с огромным ворохом воздушных шариков и не менее огромным медведем.

- С днём рождения, рыбка.

- Спасибо.

- Но я подумал… ты уже не крошка – шестнадцать  лет…  поэтому, – заглядывая в салон, доставая оттуда большой букет цветов, явно составленный не в этом городке, – вот.

Алёшка стояла с шариками, медведем и букетом, краснея и не зная, что сказать, ведь простого «спасибо» мало… а что ещё?

- Поехали? – спросил Вадька.

- Ага, я только отнесу?

- Давай, - пересмешки в глазах.

Они не отъехали далеко, он просто заглушил мотор на просёлочной дороге, выведя за руку Алёшку, прошептал:

- Я сейчас поцелую тебя, хорошо?

- Ээмммпфф, - произнесла Алёшка, пока  лицо Вадьки оказывалось все ближе, и его губы аккуратно коснулись губ девушки. Совсем немного. Она не стала закрывать глаза, когда губы Вадьки сначала немного придавили верхнюю губу Лёшки, потом нижнюю, потом вернулись к верхней, добавив кончик языка. Алёшка стала повторять движения губ Вадьки, точь в точь, языка, точь в точь, получив в качестве одобрения лёгкий стон из уст мужчины. Ноги подкашивались, и она наверняка бы упала, если бы Вадькины руки в этот момент не прижимали её к себе, в то время как язык раздвигал губы, завоёвывая себе пространство во рту Алёшки, чей язык повторял движения, словно смотрелся в зеркало.

Потом рука наклонила голову Лёшки немного под другим углом, и тогда уже Алёшка не могла уследить за движением губ или языка Вадьки, она едва ли могла уследить за своим дыханием и трясущимися конечностями.  За ногами, которые подкашивались в коленях, и руками, которые отчего-то хватали за плечи и тянули эти плечи на себя, порой перебираясь в волосы Вадьки, дёргая их.

Через неделю Алёшка уехала в свой город, продолжив свой путь образования для общего развития.