"Счастье - это редкие моменты жизни"
Она.
В тот год была ранняя весна, она обрушилась на спящий город ароматом первой зелени, который поспешно сменил дурман цветущих яблонь, вишен, в его палитру навязчиво вплетался удушающий запах черемухи, подернутый тонким шлейфом сирени и первых ландышей, крохотные белоснежные колокольчики прятались в густой траве, они секретничали с лесными фиалками, словно напрашивались им в пару. В ту весну все пело о любви, в воздухе парило ее предчувствие, я ощущала - все меняется, будто закрывается старая прожитая глава жизни, а новая еще не начата, я ждала кого-то, упорно, настырно, самонадеянно, точно зная - мое сердце не ошибается в своих предчувствиях.

Встреча была случайной, распахнув дверь раздевалки в танцклассе, я врезалась в чью-то грудь, незнакомые руки не дали мне упасть, аккуратно подхватывая под локти, смеющийся мягкий голос, окрашенный легкой хрипотцой, произнес: «Чуть аккуратнее, куда вы так спешите, неужели ко мне?» Я чувствовала, как мое лицо покрывается румянцем, сердце вдруг затанцевало в груди, подняв взгляд, я посмотрела на того, кто сейчас держал меня почти в объятиях – он был высок, хорошо сложен, в его серо-зеленых глазах искрились смешинки. Не знаю, сколько времени мы смотрели в глаза друг другу, последнее, что я помню, как он коснулся рукой моего лица, произнося: «Уже темно, я провожу тебя домой».
В тот вечер я впервые шла под руку с мужчиной.

Наши свидания были сумбурными, поспешными, словно мы боялись чего-то не успеть, упустить, потерять. Он был настойчивым, когда просил о первой встрече, мягким, когда целовал пальцы моих рук, упертым, когда хотел получить желаемое, властным, когда настаивал на официальном признании наших отношений, он в один миг заполнил весь мой мир собой, словно не было ничего до него, была лишь пустота, вакуум.
Моя ладонь тонула в его руке, мы брели по заброшенному вишневому саду, деревья, словно невесты в подвенечных платьях, скрывали нас от всего мира. Легкие порывы весеннего ветра срывали белоснежные лепестки, которые кружились под только им слышимую мелодию свадебного вальса. Вся моя душа пылала, горела, мне хотелось смотреть ему в глаза, шептать о любви, о чувствах, бушующих в груди, сердце, душе, как бушевал май в этот год. Слова путались, я не могла ничего сказать, утопая в его глазах, впервые замечая в их зелени сотни оттенков, цвет менялся так быстро, от нежно салатового до темного, почти черного, как мох на заброшенных болотах. Я была опьянена им, моей любовью, он был моей весной, попроси сейчас мое тело и душу, я бы бросила их ему под ноги, не раздумывая. Жаркие ладони обхватили мое лицо, на меня сыпались мягкие поцелуи, подобные снегопаду белоснежных лепестков цветущей вишни. Сквозь пелену я слышала его шепот о том, что любит, желает, просит быть его, только его. Глупый, зачем он меня просил, я была его. Кольцо рук сомкнулось на моей талии, я чувствовала, как отрываюсь от земли, он кружил меня, я слышала его чистый смех, это были самые счастливые минуты моей жизни, незабвенные слова, наши жизни переплетались в этот миг, спутываясь навеки, я знала, что больше никого и никогда для меня не будет, только он.
Его объятия были жаркими, губы нежными, чуть шершавыми, он пах табаком, кофе, чистым телом, чем-то родным, бесконечно близким. Мне казалось, я никогда не надышусь им, недолюблю, упущу, потеряю. Я не хотела думать ни о чем, видя сквозь завесу цветов вишни почти черное бархатное небо, на котором царил такой яркий месяц, что можно было собирать иголки. Я была окружена им. Я была счастлива.

******
Белый с легким кремовым оттенком песок был мягким, мелким, он скользил сквозь мои голые пальцы, слегка мерцая в ярких солнечных лучах. Редкий жаркий день, ни намека на облака на лазурной синеве неба, только море и крик чаек, разрезавший тишину на уединенном заброшенном давным-давно пляже. Я стояла у кромки воды, не решаясь войти даже по щиколотки, вода обжигала холодом, кусаясь, шипя, предупреждая о накатывающих волнах, ругая меня за то, что, совершенно не умея плавать, самонадеянно суюсь в своенравные воды океана. Переминаясь с ноги на ногу, я кусала губы оттого, что мне безумно хотелось ощутить этот холод воды. Меня останавливал гневный ропот моря, и строгий вездесущий взгляд мужа, который неустанно наблюдал за мной, лежа чуть поодаль. Стоило мне сделать крохотный шажок к воде, как его окрик «ну, и куда, ты собралась?!», останавливал меня. Я была бы не я, если бы тоже не наблюдала за ним, уловив момент, когда он поддался соблазнительному теплу солнца и на короткое мгновение зажмурился, довольная улыбка промелькнула на его губах, он откинул голову, и дал мне шанс! Пара шагов, я стою по колено в ледяной воде, ощущая прохладные гладкие камни дна, чувствуя, как вода гладит мои голые ноги, слегка покусывая их, отвлекшись, не заметила, как ловкая волна подобралась ко мне, сбивая с ног, покрывая каждый кусочек тела мелкими брызгами. Растерявшись от неожиданного коварства, шлепнулась на попу как трехлетний ребенок, не в силах подняться из-за следующей волны, зажмурилась, приготовившись к новой порции ледяных брызг, сильные руки подхватили меня, поднимая на ноги, прижимая к груди, спрашивая: «Больно, ушиблась, где больно, маленькая?». Уткнувшись в его грудь, я пробормотала: «Щиплет, но терпеть можно». Он рассмеялся, вибрирующий смех отдавался в каждой клетке его кожи, передаваясь волнами мне. Я барахталась в его руках, обиженная этим смехом, но крепкое кольцо рук так надежно удерживало меня. «Будем учиться плавать, кнопка!» - слетело с его губ. Он ловко заманивал меня на глубину, удерживая за талию, уверяя, что никогда не отпустит, но разжимал кольцо рук, и я погружалась в прозрачную воду, барахтаясь, пытаясь плыть, но у меня ничего не получалось. Он вновь ловил меня, прижимая к себе, гладил по мокрой голове и снова и снова повторял свой обманный трюк. Когда моих сил уже не было, он просто качал меня на поверхности воды в импровизированной колыбели своих рук.
Плавать я так и не научилась.
Утомленное солнце мягко говорило «прощай» дню, когда я разомкнула веки, сонным взглядом пробежалась по загорелой коже мужа, подернутой белыми песчинками, он спал. Во сне черты его лица были удивительно спокойными, мирными, будто наша жизнь была безоблачна, как небесная гладь. Он улыбался во сне, жмурился, что-то невнятно бормотал, в несвязных звуках я могла лишь различить ворчливые нотки, он за что-то выговаривал мне во сне. Мягко, капризно, коря, будто я была не его женой, а его ребенком. Жара сменялась прохладой, вечер приветствовал нас. «Соня, просыпайся», - прошелестела я на ухо своему ворчуну. Он забавно сморщил нос, и с его губ слетело – «тю-тю», смешное словечко, которое частенько он бормотал по утрам, балансируя на грани сна и бодрствования. «Эй, тю-тю», - уже настойчивее сказала я, - «пора вставать», он лишь причмокнул во сне губами и отвернулся от меня. Пришлось прибегнуть к крайним мерам - щекотке его пяток, коварно улыбнувшись, я пробежала кончиками пальцев по его стопе, он дернулся, еще раз пощекотала. Проснулся, схватил меня в охапку, подминая под себя, шепча в губы, что я коварная, вредная, но бесконечно любимая. Домой мы возвращались в полной тишине, держась за руки, слушая треск цикад и одинокие вскрики чаек.

Это было блаженное время отпуска, когда я вдруг на пару месяцев получала редкую возможность дышать полной грудью, чувствовать себя беззаботно, уверенно, раскованно, время, когда он вдруг забывал свои диктаторские замашки и становился милым, беспечным, таким, каким я узнала его в день нашего знакомства много лет назад. Наша совместная жизнь не была безоблачной, я бы назвала ее чередой уступок, притирок, понимая, и полной глухоты по отношению друг к другу, системы запретов и разрешений. По сути, наша жизнь напоминала военную систему, заключенную в одной квартире.

Сейчас, сидя на открытой веранде летнего домика, я вновь проживала в своей памяти все то, что произошло со мной, с нами за те годы, что мы были вместе, вспоминая тот год, когда я ушла от него в ночь, не взяв ничего кроме документов, маминых серег и перстня. Я уходила в никуда.

******

Он.
Мне было так холодно, словно все тело окутал лед, сковывая движения, проникая под кожу, медленно овладевая каждой клеткой, так холодно. Голова гудела, кости ломило, мышцы были стальными, привычно я повернул голову, желая увидеть лицо жены, но мой взгляд натолкнулся на светлую стену комнаты, которая играла роль спальни, гостиной, кабинета. Я лежал на полу около распахнутого балкона, мои ноги обвивал сбившийся плед, рядом стоял графин. Я потянулся к нему, почувствовав острый приступ жажды, осушив его почти до дна, обхватил голову руками, пытаясь вспомнить почему оказался на полу, ничего не получалось, в голове были лишь разрозненные картинки, я не мог понять, какие их них были воспоминаниями, а какие плодом воспаленного воображения. Волна холода вновь обдала тело, в комнате было душно, но меня знобило, и в этот миг я вдруг почувствовал панику - жена, почему ее нет в комнате, почему я один, где она? Каскад картинок о событиях прошлой ночи сменяли одна другую, я с ужасом осознавал, что сделал. Господи, что я сделал?! Резким движением вскочил на ноги, бросился на кухню, в коридор, в ванную – ее не было. Сердце бешено стучало в груди, кожа покрылась холодным липким потом, ее не было. Я замер, пытаясь успокоить себя, она просто вышла, сейчас уже день, она могла выйти на улицу, зайти к подруге. Я схватил телефон, набрал номер, знакомая мелодия зазвучала совсем рядом, обернулся к источнику звука, телефон лежал на столе, она не взяла его, тело сковало странное ощущение, я был растерян, набрал номер ее подруги, она могла уйти только к ней, несколько гудков, удивленный голос - ее не было. Я метался по квартире, словно раненый зверь, пытаясь понять, что происходит, все было на своих местах, распахнул дверь шкафа - вещи на месте, вытащил с верхней полки резную шкатулку с украшениями, откинув крышку, заметил - все на месте, все, кроме, господи, не было ее серег и перстня, подарка матери к свадьбе, на их месте лежал тонкий платиновый обруч ее обручального кольца и массивное помолвочное кольцо.
Я не чувствовал, как мир ускользал из под ног, в голове стучало воспоминание о том, как я кричал: «Уходи, слышишь, уходи, убирайся к чертовой матери, я не хочу тебя видеть, ты осточертела мне, уходи, уходи!» Я был пьян, зол, а она сидела около меня на коленях, умоляя вернуться в комнату, шепча, что на балконе холодно, пыталась уговорить, по ее лицу катились слезы, которые она смахивала ладонью, поняв, что я не пойду сам, стала тащить меня в комнату, я упирался, кричал, отталкивал ее, она упала, стон слетел с губ, несколько мгновений тишины, всхлип, она встала, схватила меня за штанину и вновь начала затаскивать в комнату, я снова толкнул ее, удержалась, и тогда я закричал: «Уходи, уходи, оставь меня в покое, иди на все стороны, не смей ничего брать, ничего, не тронь украшения».
«Я уйду, ты только помоги мне, прошу, ляг на кровать, я ничего не возьму, я уеду, как только ты успокоишься, продам мамины серьги и уеду»,- это были последние слова, что я помнил.
Я сидел на коленях перед распахнутой шкатулкой, тупо смотря на переливающиеся камни ее помолвочного кольца, зеленый изумруд с опоясывающей его трещиной насмехался надо мной, словно говоря: «Ты добился своего, она ушла, оставив тебе все, что ж, у тебя есть ее вещи, камни, но ты потерял ее».
В голове всплывали новые картинки вчерашних событий, как я напивался в компании друзей, они просили меня остановиться, говоря: «Жена огорчиться». Я махнул рукой - все стерпит, потом приполз домой, звонил матери, но говорить с ней не мог, отдал трубку жене, вслушивался в их тихое обсуждение нашей бездетности, когда разговор был завершен, я закричал на жену: «Ты пустая, пустоцвет». Она замолчала, трубка выпала из ее худой ручки, с глухим стуком ударившись о пол, она ничего мне не говорила, только в один миг она стала совсем крохотной, ее фигурка съежилась, и одинокая слеза скатилась по ее бледной щеке. Она медленно встала с постели и побрела на кухню, я кричал ей в след, что она виновата во всем, я орал в тишину. Мне хотелось музыки, веселья, сигарет, когда градус алкоголя в моей крови зашкалил, я пошел искать её, она сидела на стуле около задернутого шторами окна, ее взор был устремлен в пустоту, в ту секунду она была похожа на мертвое ледяное изваяние. Я снова и снова кричал, пытаясь что-то доказать, как мы оказались на балконе, почему я гнал ее, зачем я разрушал все, для чего я отталкивал единственного дорого мне человека?
Поднявшись с колен, я осмотрел квартиру, и только теперь понял - она ушла, ночью, не взяв ничего, оставив мне все, перед этим затащила мое тело в комнату, накрыв пледом и поставив графин с водой. Мне хотелось умереть от осознания того, что я наделал. Робкая надежда закралась в сердце, я не проверил ее документы, кинулся к папке - их не было. Я посмотрел в зеркало, из его матовой глубины на меня смотрел незнакомец - опухшее лицо, щетина, растрепанные волосы, воспаленные глаза. Рука сама взметнулась к стеклу, резкий удар, обжигающая боль, красные струйки крови, тысячи осколков под ногами. Я упал на колени и неотрывно смотрел на мозаику из стекла, в которой отражалась моя разрушенная жизнь, все то, что я желал и не смог достигнуть, я видел жену, наших нерожденных детей, первую встречу, помолвку, свадьбу, первую ночь, переезды из страны в страну, мои запреты, запои, загулы, упреки и ее молчание. В одном из осколков я увидел ее лицо в тот день, когда сказал «люблю», свет в ее глазах, нежный румянец - животные крик слетел с моих губ, заполняя пустоту квартиры.

В этот день я понял, что значит быть одиноким, я разучился дышать, слышать, ощущать, каждое движение вызывало в моем теле тупую ноющую боль, словно я медленно и мучительно умирал, обращаясь в спутанный клубок вины и понимания того, что не смогу ее вернуть никогда, я был в конце пути, и было поздно.

Обняв бутылку коллекционного коньяка, я сидел на ледяном полу кухни и топил горе в спиртном, я обзвонил всех, объехал все вокзалы и аэропорты, она исчезла, словно ее и не было в моей жизни, но если не было ее, была ли жизнь?
Я вспоминал, впервые понимая все то, что сотворил с нашими жизнями, как я сломал ее, обещая сделать самой счастливой, разрушил, делал несчастной, душа, отбирая свободу, мечты, самонадеянно думая, что меня и моих интересов для нее будет достаточно, ее мысли, желания – не в счет.
Когда я переломил ее как тонкую ветвь, она отцветала у меня на глазах, так и не успев расцвести, память услужливо преподносила мне на распахнутой ладони обрывки нашего прошлого – первый переезд, я не спросил ее, хочет ли она уезжать из родного города, сказав: «Или ты со мной, или мы расстаемся». Она молча кивнула головой, соглашаясь, ее худенькие ладошки теребили край шелковой блузки, а в уголках глаз скапливались слезы, которым она не позволила пролиться, но позже, ночью она рыдала на кухне, закрывая рот полотенцем, чтобы никто не услышал. Только спустя год я понял, она плакала в эти дни больше, чем за всю ее жизнь, я видел и ничего не делал, упрекая ее в нервности и нежелании спокойно жить, подсознательно зная – я довожу ее, делая все, чтобы она была несчастна. Когда я стал таким, в какой момент я решил, что несчастная, неуверенная в себе женщина - то, что мне нужно, думая: «Она никогда не посмеет уйти от меня, ощущая свою никчемность».
Мой первый загул, почему я тогда так поступил, не знаю, во мне говорило желание брать и пробовать, не упускать ничего, почувствовать новизну, узнав тело другой женщины, несколько ночных свиданий, изобретательный секс, оставляющий в теле усталость и опустошающий душу. Не знаю как, она догадалась, промолчала, и лишь однажды в сердцах тихо прошептала: «Как ты мог?» Я ничего не сказал, зная, что виноват, но тогда раскаяние ушло на второй план, я оборонялся, стыдясь своего поступка, и извращенным умом говорил так, чтобы обвинить во всем её.
Я боялся ее потерять и гнал ее от себя, опасаясь той болезненной зависимости, что испытывал к ней.

*****

Я искал ее почти год, а когда надежда оставила меня, стал обреченно двигаться по течению жизни, ел, спал, много работал, и чувствовал себя пустым. Мать ждала меня на пороге дачного домика, скрытого зарослями дикого винограда, его зеленые ягоды были терпкими, кислыми, вяжущими, я любил их вкус, он был диким, настоящим, как сама жизнь, он отрезвлял. Резные листья скрывали налитые тугие грозди, что еще не были склеваны птицами, я раздвигал завесу руками, идя по узкой дорожке к дому, к матери. Мы не виделись почти два года, тогда я приезжал вмести с женой, она смешно кривила лицо, когда пробовала маленькие виноградины, говоря: «Они не съедобны». Я был не согласен, любя их вкус, особенно на ее губах, он становился игристым, как лучшее вино.
Я обнял маму, склоняя голову ей на плечо, вдыхая родной запах, в котором перемешался запах спелых яблок, корицы, выпечки с тонкими нотками ее духов, аура ароматов навевала воспоминания о детстве. Когда ее рука мягко погладила мою щеку, я расплакался, прижимаясь к единственному человеку, что остался в моей жизни, кому я был нужен, кого я не успел оттолкнуть.
В ту ночь на веранде нашей старой дачи я рассказал ей все, не упуская ни единой детали, будучи предельно откровенным с ней, с собой. Она молчала, лишь изредка кивая головой, иногда с ее губ слетал обреченный горький вздох, который был подобен удару хлыста. Я принимал все. К утру я заснул, свернувшись в потертом плетеном кресле-качалке, последнее, что я помнил, как мамины руки укрывали меня, ее прохладные мягкие губы коснулись моего лба: «Мой любимый глупый мальчик».

День за днем я работал, приводя наш заброшенный сад в порядок, вычищая заросли роз, безжалостно вырывая колючие кусты дикого шиповника, который завладел розарием, мои руки были изодраны в кровь, но впервые мне было легче.

За нашим домом, буквально в нескольких десятках метров шумело море, я вслушивался в его беспокойный ропот, надвигался шторм, небо уже было задернуто первыми грозовыми тучами, в их чернильной синеве были проблески синевы, раскаты грома вдали сотрясали небосвод. Ноги несли меня к морю, оно словно звало меня, и я не мог ему сопротивляться, кто может сказать нет стихии?
Песок был белым, колючим, холодным, осеннее солнце уже не прогревало его, оно лишь слегка ласкало его последним теплом, обещая, но не исполняя, даря обманчивую надежду, обманывая, предавая.
Я шел к воде, к пенистым, почти черным волнам, завладевающим берегом, в стремительно надвигающейся темноте я различал одинокую фигуру, застывшую на стыке песка и воды, она съеживалась, ожидая удара, она могла отбежать, но стояла не двигаясь. Я бежал так быстро, мои ноги вязли во влажном песке, я падал и поднимался, крича, зовя ее, это была она. И море хотело вновь забрать ее у меня. Падение, боль, поднялся. Волна была все ближе, ближе, рывок, и она в моих руках, ледяные брызги накрыли нас, как холодно, я прижимал ее к себе, закрывая собой от холода моря, оно стремилось отобрать ее, но она была моей.
В ту ночь шторм оборвал линии электропередач, мы сидели, прижавшись друг к другу на веранде, согревая продрогшие тела старым пледом и прогорклым вином из дикого винограда, мы молчали, прощая друг друга.
Спустя время я узнал, что в тот год она уехала к моей матери, зная, там я не буду ее искать, а мама никогда не задаст ни единого вопроса.
Я выиграл битву с морем, обретая себя, нас, будущее.