И никогда мне не свернуть
Со своей нескончаемой тропы.
Извилистая и мрачная, она прямо перед моими глазами,
И однажды она приведёт меня в ад, а затем обратно.
Это всё, что у меня есть,
Потому что я оступился и лишился милости Господа.

Я иду сквозь сады
Гаснущего света,
Пересекаю глубокие и тёмные, словно ночь, реки
В поисках ответа,
Почему время прошло мимо нас.

С каждым шагом я всё меньше
Узнаю себя.
На пути к твоему сердцу я нарушаю все обещания.
Бесчисленные часы я вымаливал прощение,
Но боги лишь смеялись мне в лицо,
И эта тропа остаётся
Моей дорогой к объятиям одиночества.

«The Path» by HIM

Так я иду, не глядя вниз,
Я, потерявший свой карниз,
Не бритый, не спавший, никакой.
Любимый, счастливый и живой.

И тишина, и мир, сжавшийся вокруг.
И вечно война в груди — всего лишь сердца стук…

…Но ранен «инопланетянин».
Сорванным скальпом душа на асфальте.
И кто все эти люди — присяжные, судьи.
Вот я, и что же; как это возможно именно со мной?

«Танцующий апрель», Zero people

Спустя неделю на улице по-прежнему стоял собачий холод, словно лето в этом году решило продемонстрировать свою демоверсию, а то и вовсе послало всех на хрен и свалило на месяц раньше срока. Впрочем, дождя сегодня не было, что уже не могло не радовать. Зато на город опустился густой туман, превратив Нью-Йорк в долбаный Сайлент Хилл.

Эдвард напряжённо вглядывался в лобовое стекло, пытаясь оценить расстояние до ехавшей впереди машины, чтобы не впечататься ей в зад, если та вдруг начнёт тормозить. Однако сделать это было не так-то просто: за туманом он видел только размытые огни её задних фар. Попутно Эдвард пытался разглядеть аптечную вывеску в бесконечном ряду магазинов и кафе: преднизолон закончился ещё позавчера, а сегодня утром ингалятор выдал последнюю, слабенькую струю сальбутамола. Но аптеки, как назло, на глаза не попадались.

Ну да и чёрт с ними! Он и без того уже опаздывает.

Каллен взглянул на наручные часы — так и есть, времени совсем в обрез. Не удержавшись, дотронулся указательным пальцем до циферблата и улыбнулся.

Говорят, большие перемены начинаются с малого. Эдвард начал с того, что навечно похоронил свои любимые рокерские кольца в верхнем ящике комода и впервые в жизни надел часы, решив, что они придадут ему солидности и отлично впишутся в новый образ степенного владельца звукозаписывающих студий. Скорее всего, полная хрень, но с чего-то же надо было начинать.

Эти часы принадлежали его деду по материнской линии и были единственной памятью, оставшейся после него. В детстве Эдвард не раз пытался выпросить их у мамы, но каждый раз та с улыбкой отказывала: «Однажды они станут твоими. Только вырасти сначала». Однако, повзрослев, он утратил к ним всякий интерес. Да и не вписывались часы в придуманный им образ печального лав-металлиста. А вот сегодня, спустя хрелион лет, наконец настал их звёздный час. Ну надо же! Конечно, Эдвард мог позволить себе и Rolex, и Breitling, но ни те, ни другие его не интересовали. Он хотел именно эти дедовы Timex с маленькой царапиной на циферблате и потёртым кожаным ремешком. Они стали для него символом.

Тридцатичетырёхлетний мальчик Эдвард Каллен наконец-то вырос.

Всё ещё улыбаясь, он оторвал взгляд от часов и выехал на перекрёсток. Эдвард двигался по главной дороге, поэтому выскочившая слева машина стала для него ошеломляющей неожиданностью. Даже сквозь молочный туман свет её фар показался Каллену ослепительно ярким, как огни приближающегося поезда в тёмном тоннеле.

Его окатило обжигающей волной паники. Разум будто отключился, но рефлексы и инстинкты сработали безотказно. Нога мгновенно утопила в пол педаль газа. Руки вывернули руль вправо, чтобы избежать столкновения с машиной, ехавшей перед ним. BMW рывком бросило в сторону тротуара. Эдварда швырнуло вперёд. Ремень безопасности больно врезался в грудь, дыхание перехватило, уши заложило от свиста шин и автомобильных гудков. Каллен резко нажал на тормоз, когда диски колёс со скрежетом чиркнули по бордюру, — его ещё раз кинуло вперёд так, что он едва не стукнулся подбородком об руль.

На какие-то мгновения всё застыло: он сам, воздух в салоне машины, туманный мир за окнами BMW. Все звуки превратились в оглушительную противоестественную тишину. В Нью-Йорке никогда не бывает тихо, но сейчас Эдвард слышал лишь шум крови в голове и частый, хаотичный пульс, болью отдающийся в висках.

— Вот же блядство, — хрипло выдохнул он.

Дрожащей рукой Каллен с трудом, но всё же сумел отстегнуть ремень безопасности. Опустил голову на руль, прижавшись лбом к холодному пластику. Закрыл глаза и замер в попытке унять внутреннюю дрожь и восстановить дыхание. Если сейчас начнётся приступ, это станет грандиозным пиздецом. Возможно, самым последним в его жизни.

Вопреки опасениям, дышать с каждой минутой становилось всё легче — маячивший на горизонте приступ так и не случился. Хотя бы иногда и хотя бы в чём-то должно же было везти и ему.

Эдвард вылез из машины. В ногах ощущалась слабость — ему пришлось облокотиться о крышу, чтобы найти опору. Сердцебиение почти восстановилось. Теперь из-за пелены тумана до него снова доносились привычные городские звуки — это странным образом успокаивало, связывало его с внешним миром и людьми, вырывало из внутреннего мирка, в котором сегодня штормило и болело.

Гул машин и рёв мотоциклов. Голоса и смех проходивших мимо людей. Стук каблуков. Плачь ребёнка. Неподалёку залаяла собака, и почти тут же ей с тревогой ответила другая. Где-то впереди раздался скрип тормозов, и басами грохнул рэп — чуть ли не единственная музыка, которую Эдвард никогда не понимал.

Этот мир жил своей привычной жизнью. Он жил тысячи лет до рождения Каллена, жил прямо сейчас, когда от его собственного мира мало что осталось. И он благополучно продолжит жить, когда Эдвард умрёт. Однако эта очевидная мысль, внезапно пришедшая в голову, не расстраивала — напротив, воодушевляла, придавала уверенности, как что-то незыблемое и стабильное.

И если правы буддисты со своей сансарой, то всегда есть шанс переродиться и попробовать заново, без хрелиона ошибок... Как будто это возможно — не ошибаться.

Эдвард усмехнулся собственным мыслям. Уж он-то точно всегда был долбаным мастером ошибок. И чаще всего непоправимых. Но сейчас он точно знал, что принял правильное решение. Резал по живому, но гордился собой, гордился тем, что нашёл в себе силы сделать всё правильно: не просто сбежать, а честно и прямо объяснить, почему пришло время ставить точку, сказать спасибо.

Эдвард ничего не ел со вчерашнего дня: даже Белле не удалось впихнуть в него ни крошки. Эдвард не спал этой ночью ни секунды, и Белла не спала вместе с ним, хотя и притворялась — неумело, а потому так забавно и так… трогательно.

Он чувствовал себя физически измотанным до предела, наполовину опустошённым внутренне. Сегодня Каллен отрезал часть себя, но при этом ощущал какое-то странное, извращенное счастье. Он был жив, и у него была его Белль, а это уже охренеть как много.

Эдвард глубоко вздохнул и понял, что снова способен сесть за руль. Прохладный влажный воздух, микроскопическими капельками воды оседавший на его небритом лице и безобразно отросших волосах, прояснил голову, а обыденные звуки города, окружившие его со всех сторон, уняли внутреннюю дрожь.

Он готов сделать то, что должен сделать.

Уже открыв дверцу машины, Эдвард повернул голову влево и сквозь мутную серость различил вывеску аптеки, горевшую красно-синими неоновыми огнями. Губы сами собой растянулись в кривоватой улыбке.

Вторая удача подряд — даже подозрительно.

Нет — третья. Самая первая и самая главная удача заключалась в том, что прямо сейчас его окровавленный труп не вырезали из останков BMW. Следовало бы порадоваться, но горький опыт Каллена говорил ему, что за каждую, даже самую малейшую удачу чувак наверху — грёбаный монополист! — выставляет несоизмеримо большой счёт. А раз так, то ингалятор точно не помешает.

Зайдя в аптеку, Эдвард на мгновение зажмурился от непривычного яркого света. Вспомнив о том, что времени в обрез, он быстро прошёлся вдоль рядов с лекарствами и, схватив ингалятор, размашисто зашагал к кассе. Впервые он не боялся, что его опознают, и уже завтра весь мир будет в курсе его диагноза. Во-первых, без шапки-бини и с неподведёнными чёрным карандашом глазами он не так уж и выделялся из толпы. Во-вторых, старушка, сидевшая на кассе и наверняка ещё заставшая разгар правления Рузвельта, меньше всего походила на поклонницу лав-металла. Ну и в-третьих, теперь всё это не имело никакого значения.

Только сейчас осознав это в полной мере, Каллен ощутил болезненное чувство облегчения, странную, пугающую свободу — ещё одну грань его новой жизни. Сколько их ещё будет, этих граней?

С улыбкой поблагодарив старушку — божий одуванчик, он вышел на улицу, снова шагнув в молочную серость. Надёжно укрытый ото всех туманным покрывалом, Эдвард торопливо распаковал ингалятор и вдохнул лекарство, нуждаясь в этом скорее на уровне психосоматики, нежели действительно ощущая астматическое удушье. Сунув ингалятор в карман плаща, Каллен наткнулся пальцами на пачку «Лаки страйк».

Почему бы и нет? Если сегодня он всё равно кромсает себя на куски, то почему бы не отсечь ещё и эту часть? Да, именно сегодня, когда он больше всего нуждается в сигаретах. Да, именно сейчас, когда только что открыл очередную грань новой жизни, он должен до крови пораниться о другую её грань. Хотя бы для того, чтобы почувствовать себя собой. Несмотря ни на что, он — это всё ещё он. Или кто-то, очень на него похожий.

Достав одну сигарету, Эдвард, как всегда, тотально беспощадный к самому себе, решительно смял в руке почти полную пачку «Лаки страйк» и швырнул её в урну. Трёхочковый бросок. Ещё один гвоздь в крышку гроба Его Инфернального Величества забит.

Покойся с миром, инфернальный ублюдок.

Эдвард сунул в рот сигарету и нервно пощёлкал зажигалкой. Поднёс дрожащее пламя к сигарете и прикурил. Делая первую жадную затяжку, кинул зажигалку в урну, но на этот раз промахнулся. Набрав полную грудь никотинового дыма, Каллен на мгновение задержал дыхание и медленно выпустил его через ноздри.

Последняя сигарета в его жизни. Как самый последний, прощальный поцелуй любимой женщины. И пусть весь мир подождёт… Нет, пусть весь мир катится к чёрту, пока он смакует на губах каждый оттенок вкуса, наслаждается едким теплом и густой, терпкой горечью, приятно щекочущей нёбо и царапающей горло. Затяжка за затяжкой, всё медленнее и глубже — до головокружения.

Эдвард докурил сигарету до самого фильтра. Щелчком отправил окурок в урну, но, конечно же, снова промазал — не быть ему баскетболистом. И музыкантом больше не быть. Ах ты, блядь, какая жалость.

Закрыв глаза, Каллен прижал ко рту ладонь, всё ещё хранившую аромат табака. Вот теперь действительно всё.

Он упрямо, вопреки всему, расправил плечи и почти бегом вернулся к машине. Ему нужно было заскочить ещё в одно место перед встречей с прессой, на которой они официально объявят о распаде «Инферно». Взрывчатка уже была заложена. Осталось только нажать на красную кнопку и наблюдать за тем, как взлетают на воздух, рушатся и горят все мосты. Всё то, что они упорно, кирпичик за кирпичиком, нота за нотой возводили полтора десятка лет.

♫ ♪ ♫

Конечно же, Эдвард опоздал, но извиняться ни перед кем не стал. Просто прошёл мимо Джеймса, сидевшего с края стола, и занял свободный стул между Эмметом и Джаспером.

Журналистов было человек двадцать, но арендованный Джеймсом конференц-зал оказался небольшим, а потому воздух, успевший впитать в себя термоядерную смесь парфюма, казался густым и тяжёлым, удушливым. Эдвард машинально сунул руку в карман плаща и сжал ингалятор.

— Выглядишь херово, — скосив на него глаза, прошептал Джаспер.

— Да неужели? Быть такого не может, — тоже шёпотом съязвил Эдвард.

— Думаю, пора начинать. Много времени мы у вас не займём, — обратился к журналистам Джеймс.

Затем он повернулся к Каллену и кивнул — словно дал отмашку расстрельной команде. В зале раздались щелчки фотокамер, ослепляя Эдварда вспышками, но тот не стал опускать голову или отворачиваться, даже ни на секунду не зажмурился. Это была его идея и та цена, которую ему придётся заплатить.

Вот и настало время Его Инфернальному Величеству выйти для финального поклона. Никакую речь он, естественно, не готовил, заранее зная, что слова, так или иначе, найдутся сами.

— Добрый день, мальчики и девочки, — начал Эдвард. Голос прозвучал тихо и сипло. Он прочистил горло и придвинул микрофон ближе. — Сегодня я, наверное, буду немного пафосным… Чёрт, да кого я обманываю? Вы же слышали мои песни — я всегда был пафосным придурком. — На лицах большинства журналистов появились улыбки. Неплохое начало. — Пафосным, но честным. Я… мы решили, что будет честно через вас обратиться к фанатам и, глядя им в глаза через объективы ваших камер, лично сообщить о том, что, начиная с сегодняшнего дня, группа «Инферно» прекращает своё существование и уходит в историю.

Джеймс заранее обозначил журналистам причину этой небольшой пресс-конференции, так что слова Каллена ни для кого не стали неожиданностью. Однако на последней фразе камеры защёлкали заметно активнее. Эдварду пришлось взять паузу, чтобы сохранить невозмутимый вид и перевести сбившееся дыхание. Может, теперь это и не имело значения, но пользоваться ингалятором публично в его планы всё же не входило. Хрен им.

— Вы знаете, что три недели назад мы потеряли нашего младшего брата… Сета… — голос Каллена предательски дрогнул. Он знал, что будет охренеть как непросто, но реальность превзошла все ожидания. Держаться, надо держаться. — И мы… Нет, на самом деле это я… Я не вижу смысла и… не нахожу в себе сил продолжать и дальше играть свою музыку. Жаль, безумно-безумно жаль, что всё заканчивается вот так, на трагичной ноте… нет, пожалуй, даже на оборванной гитарной струне, на недоигранной мелодии, но по-другому уже никак. Иногда обстоятельства сильнее нас. Жизнь диктует свои правила, и нам приходится подчиняться, чтобы… чтобы просто как-то жить дальше.

Эдвард снова ненадолго замолчал. Музыка «Инферно» закончилась, но боль внутри него затыкаться не собиралась. Ударяя по нервам, она виртуозно брала аккорд за аккордом, звучала в груди пронзительными гитарными рифами, отбивала такт по рёбрам и басами взрывала голову.

Каллен по очереди посмотрел на парней. Эммет сидел, сложив руки на груди и откинувшись на спинку стула. На его лбу пролегла столь несвойственная ему хмурая складка. Джаспер ссутулился и крепко сцепил руки в замок. В зал он не смотрел.

Да, Эдварду было охуенно больно. Но больно было не только ему.

— Это были крутые пятнадцать лет, за которые мы говорим вам спасибо. Большое инфернальное спасибо. Правда, милые, от души! — Эдвард прижал ладони к груди. — Вместе с вами мы творили и вытворяли, пусть и не всё получалось. Но без вас не было бы ничего, вообще ничего. Каждый из тех, кто приходил к нам на концерты, каждый из тех, кто слушал наши песни в машине, каждый из тех, кто пел наши песни в ду́ше… абсолютно каждый был причастен к этому инфернальному музыкальному таинству. Сегодня мы заканчиваем, ставим точку. Но у нас остаются коллекции нижнего белья и мягких игрушек, которые вы бросали нам на сцену. А у вас остаются наши песни. Так или иначе, но мы связаны навсегда. Мы инфернальная семья. — Эдвард улыбнулся и добавил: — Хотя некоторые упорно называют нас сектой.

Он замолчал и вытянул вперёд руку, сложив в пальцы в вулканском салюте. В зале раздались дружные аплодисменты. Удивительно, учитывая, что доброй половине присутствующих «Инферно» наверняка даже не нравились.

— Теперь можете задать демонам «Инферно» несколько вопросов, — предложил Джеймс. Он вытянул руку под столом в сторону Эдварда и показал ему большой палец в знак одобрения и поддержки.

— Это правда, что Сет умер от передозировки наркотиков? — раздался первый наглый вопрос. Вопрос, к которому Каллен был готов.

— Нет, не правда, — уверенно и вполне спокойно ответил он, краем глаза заметив, как Эммет беспокойно заёрзал на стуле, словно его задница вдруг перестала на нём помещаться. — Сет умер из-за наследственных проблем с сердцем. Но да, если бы не тот сумасшедший темп, в котором жили все демоны «Инферно», этого можно было бы избежать. Это одна из причин, почему я решил поставить точку. Не хочу, чтобы ещё кто-то из нас закончил так же. Музыка, даже такая мрачная, как наша, должна нести в себе успокоение и спасение, а не смерть. А иначе зачем всё это?

— Где Майкл? — Ещё один вопрос, к которому Эдвард готовился заранее.

— Майкл тоже умер, но по-другому. Как человек, как личность. И вот тут виной всему наркотики. И раз уж мы сегодня решили быть честными, то надо сказать, что наркотики знатно потрепали нашу группу, не обошли её стороной. В том числе и меня. Это дерьмо. Само настоящее дерьмо. И если вы влипаете в него, то будьте готовы к тому, что это будет мучительно и, скорее всего, закончится вашей смертью. Сначала моральной, а потом и физической. Поверьте, я это точно знаю. Поэтому, если вы ещё только размышляете над тем, нужен вам этот кайф или нет, говорю вам твёрдо: не нужен. Никакого настоящего кайфа в тех краях сроду не водилось. Только безумие, ненависть и боль.

Эдвард снова, уже в который раз выворачивал себя наизнанку, но не знал, как по-другому. Не умел. В каждой написанной им строчке, в каждой ноте всегда был он — целиком и полностью, расхристанный, распахнутый настежь. Уязвимый. Во все свои песни он перетекал кровью по невидимым артериям и венам — те пульсировали в такт его сердцебиения, жили.

А говорить Эдвард не умел. Не умел и не любил. Однако и тут долбанная откровенность полезла из всех щелей. Ну и пусть. Может быть, это последняя возможность что-то сказать и быть услышанным. И если его слова заставят притормозить хотя бы кого-то одного, это уже будет пусть маленькой, но победой.

Вот бы сейчас сигарету. Хотя бы только одну.

Каллен с тоской подумал о выброшенной пачке «Лаки страйк». Насколько было бы проще, будь в его руке сигарета. Можно было бы прятаться за её дымом. Вдыхать спасительный никотин и выдыхать напускное равнодушие. Однако сигарет не было и больше никогда не будет. Потому что он так решил.

Но эта пустота в руках… Эта пустота ощущалась как ещё одна невозможная потеря. Пытаясь восполнить её хоть чем-то, Эдвард обхватил ладонями пол-литровую пластиковую бутылку воды.

— И чем теперь каждый из вас планирует жить? — спросила симпатичная блондинка в первом ряду, нацелив на Каллена диктофон.

— Я уже несколько лет занимаюсь звукозаписывающими студиями. — Эдвард машинально открутил крышку бутылки, хотя вопрос был самым безопасным из всех возможных. — Сейчас всерьёз раздумываю над тем, чтобы запустить свой музыкальный лейбл и помогать начинающим музыкантам. После недавнего американского тура у меня появился на примете один талантливый паренёк. Так что план составлен, цели намечены… Посмотрите на меня — уже сегодня я другой человек. Никакой шапки, никакой косметики. — Эдвард запустил пальцы в волосы, убирая их назад. — Чёрная рубашка, брюки в стрелочку. Даже мой плащ никому не сулит путешествие в ад.

Эдвард встал, повернулся и большими пальцами указал себе за спину. Сел на место и рассмеялся вместе со всеми. Конечно, каждый в этом зале помнил надпись на его пиджаке: «Твоё милое личико отправится в ад». Каллен хотел выкинуть его, как и серебряные кольца, но рука не поднялась. Что бы он ни говорил, в чём бы ни пытался убедить себя, но всё это было частью его самого. Эдварду хотелось верить, что он заслуживает чего-то лучшего, чем быть выброшенным на помойку.

— Теперь я серьёзный бизнесмен, знаете ли, — приклеив к губам фальшивую улыбку, закончил Эдвард. — Только галстука не хватает.

«Чтобы в случае чего на нём же и повеситься», — чуть было не ляпнул он, но вовремя заткнулся, прикусив изнутри щёку. Шутка была бы как раз в духе Его Инфернального Величества. Но нет. Слишком мало это сейчас походило на шутку, слишком сильно отражало состояние души. Перед глазами так некстати встал Райли, повесившийся в ванной на галстуке своего отца. К горлу подкатила тошнота. Эдвард с трудом проглотил вязкую горячую слюну, мгновенно заполнившую рот.

Грёбаный ты чёрт!

— Я тоже присоединяюсь к Эдварду, — вступил в дело Джаспер. Судя по тревожному взгляду, брошенному на Каллена, он явно почувствовал что-то неладное. Да, про галстук и Райли ему было очень хорошо известно. — Пока не знаю, чем именно буду заниматься, но это точно будет связано с музыкой и Эдвардом, а значит, меня вполне устроит.

— А меня — нет, — подал голос Эммет. — Всё, что я умею и люблю, — это вовремя ударять по тарелкам. Этим и продолжу заниматься. Пока не знаю, где и с кем, но что-нибудь обязательно найду. Если есть какие-то предложения, то готов их рассмотреть, — Эммет натянуто рассмеялся.

Физическая тошнота усилилась. Эдвард сделал большой глоток воды и провёл ладонью по вспотевшему лбу. Его Эммет не мог заниматься музыкой с кем-то другим. Просто не мог! Это было почти равносильно Тане, трахающейся с Райли у него на глазах. Долбаное извращение!.. Но, как и в случае с Таней, исправить что-то было не в его власти. Придётся проглотить и эту ядовитую пилюлю. Он уже чувствовал, как она разъедает его внутренности, скручивает их в тугой узел.

— Оба ваших клавишника умерли. Это место проклято? Может, не стоило называть группу «Инферно»? — Высокий, седеющий мужик с брутальной небритостью нахально улыбнулся. Он явно гордился своим бессмысленным, но смелым вопросом.

Эдварда покоробило. Сукин сын врезал ему под дых и теперь глядел на него в упор, ожидая реакции.

Каллен сжал в кулаке бутылку — раздался треск пластика, многократно усиленный микрофоном, часть воды выплеснулась на руку. Боковым зрением он уловил, как Эммет с Джаспером подобрались и напряглись.

Эдвард разжал кулак и заставил себя улыбнуться, пусть даже его улыбка наверняка отдавала свирепостью.

— Считаешь, если бы мы назвали себя «Ангельским хором» или… не знаю… «Поющими Божьими праведниками», на нас снизошла бы вечная земная благодать? Боюсь, это так не работает, чувак. — В зале раздались смешки, хорошо различимые даже сквозь щелчки фотокамер. Улыбка нахала, напротив, заметно поблекла. — Всё, что с нами происходит, — это последствия принятых нами решений. Мы каждый день делаем какой-то выбор, совершаем ошибки, а потом пытаемся их исправить. Куда-то идём, с кем-то встречаемся. Любим, ненавидим. Это постоянное движение и есть жизнь. Все рано или поздно спотыкаются. Просто кто-то поднимается, а кто-то уже нет. Вот как это работает. И если ты, в твои-то годы, до сих пор этого не понял, то у меня для тебя плохие новости…

«…ты клинический идиот. Видимо, маме действительно следовало бы тщательнее выбирать тебе имя», — хотел сказать Эдвард, но Джаспер пнул его под столом. Каллен дёрнулся от неожиданности и замолчал.

— Давайте перейдём к следующему вопросу, — натянуто улыбнулся Джеймс.

— Да, давайте, — оживился Эммет. — Вот ты, брюнетка в синей кофточке. — Он, привстав, бесцеремонно ткнул пальцем в центр зала. — Да-да, ты, с грудью четвёртого размера.

Лицо брюнетки вспыхнуло — то ли от смущения, то ли от гнева. Эдвард улыбнулся, прикрыв рот ладонью.

Ох уж этот Эммет! Как же его будет не хватать…

♫ ♪ ♫

Они втроём добрых полчаса топтались на парковке, оттягивая неизбежный момент, когда придётся разбежаться. Глотали туман, горечь последних минут и дым сигарет, что одну за другой курил Эммет. Перебрасывались воспоминаниями, молчали, а потом снова начинали говорить — сбивчиво, все разом. Прощались с «Инферно» медленно и мучительно.

— Может, всё-таки подумаешь над моим предложением? — обращаясь к Эммету, спросил Эдвард. В голосе отчётливо прозвучала мольба. — Эрик уже два года работает в моей звукозаписывающей студии и не жалуется. Говорит, что я идеальный начальник.

— Знаю я, какой ты начальник. Тиран и диктатор, — хмыкнул Эммет, затаптывая ботинком очередной окурок. Подняв взгляд на Каллена, он улыбнулся: — Я был бы рад и дальше оставаться в твоей команде, но… нет. Эрик звукарь, студия звукозаписи — его хлеб. А мне там делать нечего. Я не готов зашвырнуть свои палки в кладовку и надеть отутюженный костюмчик. Нет, не готов. Прости.

— Твоё право, но если передумаешь… — Эдвард разочарованно вздохнул и пожал плечами. — Или если понадобиться помощь… деньги или ещё что-то… — Он нацелил на Эммета указательный палец и напустил на себя строгий вид: — Только не на наркоту! Завязывай с этим, серьёзно.

— Я в норме, — поморщился тот.

— Сильно сомневаюсь, — вставил Джаспер.

— Не начинайте, а! Только не сегодня! — огрызнулся Эммет.

— Ладно, хорошо, — сдал назад Эдвард. Он и сам был не в том состоянии, чтобы кого-то в чём-то убеждать и уговаривать. Потом. Всё потом. — Ты, главное, не пропадай. Звони.

— Не пропаду. Обещаю. — Эммет снова улыбнулся и раскинул руки в стороны: — Идите сюда, мои любимые придурки.
Эдвард с Джаспером, посмеиваясь, шагнули к нему и оказались в его стальных объятиях. Все трое замерли: никто не находил в себе сил первым разорвать эту связь, первым сказать неизбежное: «Всё, пора».

— Всё, всё, парни… Мы же не будем стоять тут и пускать сопли, как девчонки на выпускном, — наконец решился Эдвард, чувствуя, что ещё немного, и он действительно даст волю постыдным слезам.

Каллен похлопал Эммета по спине и отстранился.

— Ну, я пошёл. — Эммет резко развернулся и быстро зашагал прочь, не дав никому опомниться.

— На связи! — в последний момент успел крикнуть Джаспер.

Прежде чем окончательно скрыться в тумане, Эммет обернулся и, вытянув вперёд руку, сложил пальцы в «козу».

«Вот теперь действительно всё», — уже второй раз за день обречённо подумал Эдвард.

— Что там с клиникой для Белль? Ты договорился? — нарушил он затянувшееся молчание.

Настало время брать себя в руки и двигаться дальше, решать проблемы — жить. Сколько раз он собирал себя по кусочкам, склеивал и сшивал, пусть грубо, вкривь и вкось, но как уж умел, — сможет и на этот раз.

— Да, хорошо, что напомнил, а то что-то я совсем… в общем, ладно. — Джаспер поморщился и безнадёжно махнул рукой, но тут же опомнился и улыбнулся. Эдвард видел, каких усилий ему стоит сохранять присутствие духа, каких усилий стоит не дать себе развалиться на глазах у друга. Эдвард всё это видел и был ему безмерно благодарен. — Без ложной скромности скажу, что совершил почти невозможное: вас ждут в клинике уже послезавтра. Правда, всё это обойдётся тебе недёшево, но они действительно лучшие.

— Спасибо, Джас, ты тоже лучший! — Каллен улыбнулся и потрепал друга по плечу. Сердце в груди разгонялось и частило, но в кои-то веки от хороших новостей. — А на деньги плевать. Она стоит всех денег мира. Мы все стоим, Джас. Все. Ты, я, Эммет… Мы заслуживаем счастья.

Эдвард сунул руки в карманы плаща, но нашёл только ингалятор, ключи от машины и бумажник. Раздражённо похлопал по карманам брюк и только тогда вспомнил, что никаких сигарет там нет и быть не может. Засмеялся — громко, безудержно, почти истерично.

— Я… курить… бросил… представляешь? — сквозь смех с трудом выдавил он.

— Похвально, Эд, но… ты в порядке?

— Нет… кажется, нет, — вытирая выступившие на глаза слёзы и всё ещё всхлипывая, ответил Каллен.

Глупый вопрос. Конечно, он не был в порядке. Он был совсем не в порядке.

Эдвард наклонился вперёд, упёрся ладонями в колени и со свистом втянул воздух.

— Эд?.. — в голосе Джаспера зазвучали панические нотки.

— Я не в порядке, но плевать. Не важно… Я буду в порядке. Сейчас во мне рождается другой человек, а роды, говорят, это всегда больно. — Эдвард выпрямился и провёл ладонью по лицу, убирая упавшие на него волосы. — Белль записала меня к пульмонологу, так что в конце недели иду сдаваться.

— Отлично, давно пора.

— Да, но… немного страшно, что ли.

— Страшно? Тебе? — рассмеялся Джас. — Я думал, ты не знаешь, что это такое.

— Иди в жопу. — Эдвард скривился и показал ему средний палец. — Я тут серьёзно, а ты…

Всё ещё улыбаясь, Джаспер примирительно выставил перед собой ладони:

— Прости.

— В связи со всем этим у меня есть к тебе ещё одна просьба. Я сегодня был у адвоката и переписал завещание…

— Эд…

— Замолчи и послушай. Там всё было на Сета, но теперь… не хочу, чтобы что-то досталось моему папаше… хуй ему. — Эдвард говорил медленно, с трудом подбирая слова, продираясь сквозь тяжёлые, влажные хрипы в груди и путаясь в мыслях. Он всегда с лёгкостью шутил на тему смерти. Говорить о смерти серьёзно оказалось неожиданно трудно. — По новому завещанию почти всё остаётся Белль. И кое-что вам с Эмметом. Проследи за этим и… присмотри за Белль… пожалуйста. У неё должно быть всё хорошо…

— Что за хрень ты тут несёшь?! — зло выкрикнул Джаспер.

— Это не хрень. Это ебучая жизнь, Джас. И со здоровьем в последнее время… знаешь… что-то не очень. Мне и самому не нравится этот разговор, но я должен знать, что… если сдохну, ты не бросишь Белль. Понимаешь?

— Понимаю, — продолжая сверлить его недобрым взглядом, кивнул Джаспер. — Мог бы и не просить. Ты же знаешь, как я отношусь к Белле.

— Я-то знаю, — с издёвкой хмыкнул Эдвард. — Но знает ли о твоих похотливых мыслишках Элис? Во-о-от в чём вопрос.

— Чёрт бы тебя побрал, Каллен, — процедил Джаспер, прищурившись, и ткнул Эдварда кулаком в плечо.

Это оказалось настолько неожиданно и ощутимо, что тот пошатнулся и шагнул назад, чтобы устоять. Засмеялся — на этот раз весело, по-настоящему.

— Чёрт бы тебя побрал, Каллен, — повторил Джас, снова вполсилы впечатав кулак ему в плечо. И ещё раз: — Чёрт бы тебя побрал.

Джаспер ухватил Эдварда за лацкан плаща и, дёрнув на себя, обнял.

— Сегодня день обнимашек, что ли? — сквозь смех спросил Каллен.

— Ингалятор с тобой? — продолжая его удерживать, тоном строгой мамочки уточнил Джаспер.

— Всегда со мной. — Эдвард обнял друга и похлопал его по спине. — Спасибо, Джас. За всё.

♫ ♪ ♫

Эдвард не собирался отвечать на звонки Майка, но тот продолжал настойчиво долбить ему всё то время, пока он добирался до дома. Выслушивать его злобный наркоманский бред было бы уже слишком. Особенно сегодня.

Каллен загнал BMW на подземную парковку и вышел из машины. Телефон в руке снова завибрировал. Эдвард глянул на дисплей — на этот раз Майк «осчастливил» его сообщением:

«Возьми трубку. Мне нужно сказать тебе что-то важное. О Райли. Тебе понравится».

Каллен ещё раз перечитал сообщение в надежде, что в первый раз понял его неправильно. Но нет, имя Райли никуда не делось и ни в какое другое слово трансформироваться не пожелало. Вот же блядство.

Райли. Это было вдвойне, втройне слишком. Это было слишком для любого дня. Все разговоры о нём до сих пор вызывали ноющую боль за грудиной, ощущение ледяной пустоты и потребность немедленно заполнить её сигаретным дымом, сбивали дыхание. Вина, боль, предательство, дружба, ненависть и любовь — всё это вмещало в себя одно короткое имя. Райли.

«Тебе понравится».

Хрена с два. Что бы ни сказал Майк, Эдвард заранее знал, что ему это не понравится. Но также Эдвард знал, что, когда Майк снова позвонит, он всё равно ответит. Просто не сможет не ответить. Ради Райли. А ещё потому, что он долбаный мазохист.

И Майк позвонил.

— Чего тебе? — грубо спросил Эдвард.

— Слышал, «Инферно» отошли в мир иной. Хотел… как это говорят?.. выразить соболезнования. Для начала. — Майк издал хрюкающий звук, по-видимому, означавший смех.

Каллена передёрнуло от отвращения.

— Под чем ты?

— Дезоморфин,¹ — с минуту шумно попыхтев в трубку, всё же ответил Майк.

— Значит, недолго тебе осталось. Отлично, хорошие новости сегодня не помешают, — без особого удовольствия съязвил Каллен.

Эдвард едва не убил Майка и, не раздумывая, сделал бы это ещё раз, попадись тот ему на глаза. Он ненавидел его и презирал. Однако новость о том, как быстро и как низко Майк опустился, не вызвала в Каллене ни злорадства, ни мстительного удовлетворения. Они были знакомы двадцать лет, пятнадцать из которых прошагали плечом к плечу. Мысль, что ещё один не выдержал, сломался и упал, неприятно скребла изнутри черепную коробку. Он и сам мог оказаться на месте Майка.

— У меня есть для тебя ещё одна новость. Правда, не знаю, хорошая она или плохая. Ты уж сам как-нибудь для себя реши, лады? Ты же, сука, такой умный… Вот только непонятно, как ты, такой умный, всё в этой жизни проебал?

— Если есть что по делу, говори, а нет, так иди на хуй, — прервал его злобную тираду Эдвард. Он закрыл глаза и устало привалился спиной к машине. Этот грёбаный день никогда не закончится. — Если уж на то пошло, у меня хотя бы было, что проебать. А у тебя ни хрена и не было.

— У меня был лучший друг Райли, пока ты не выполз из своего говённого Уотертауна. — В трубке что-то грохнуло, и Майк выдал витиеватый поток ругательств.

В общем и целом так оно и было. Райли и Майкл жили на одной улице, ходили в одну школу и в одну музыкалку. Райли был на год старше и ничем не выделялся на фоне одноклассников — обычный мальчишка, которого мало кто замечает, но при этом не задирает и не стебёт, что само по себе уже большая удача. Коротышка Майк, заикавшийся всю начальную школу, был обречён стать аутсайдером и вечным объектом насмешек. К старшей школе от заикания не осталось и следа, но идиотское прозвище «Мак-ка-кайл-заика» приклеилось намертво.

Несмотря на соседство, пути Райли и Майка вряд ли сошлись бы, но мама Майка попросила маму Райли, чтобы тот хоть как-то, по мере возможности, поддержал её сына-изгоя. Райли согласился, даже понимая, что общение с аутсайдером может навлечь на него кучу неприятностей. Что поделать, в этом был весь Райли.

Они протусили вдвоём год, а потом к ним примкнул переехавший из Уотертауна Каллен — ещё один типичный неудачник. Худой, высокий и нескладный, с коленками-углами, плечами-углами и локтями-углами — не мальчик, а сплошной многоугольник. Да ещё и вечно задыхающийся.

Всех троих связывала музыка, но так вышло, что у Райли с Эдвардом точек соприкосновения оказалось гораздо больше: они учились в одном классе, были схожи по характеру и темпераменту, смотрели одни и те же фильмы, играли в одни и те же видеоигры. Оба уже тогда во всю мечтали о собственной музыкальной группе, в отличие от скептически настроенного Майка. И тот постепенно, как-то незаметно для всех троих, стал выпадать из их компании. А потом Райли с Эдвардом увидели, как в столовой Майк ставит подножку десятилетнему мальчишке в дурацких очках, идущему с подносом еды. После этого оба, не сговариваясь, уже осознанно стали сводить общение с Майком на нет.

Вымещать зло на слабых и самоутверждаться за счёт других — классика жанра. В школьных джунглях каждый выживает, как может. Эдвард не осуждал Майка открыто. И уж точно не считал его негодяем и мерзавцем. Где-то он даже понимал Майка. В нём самом были целые тонны злости и обиды. Только пар он выпускал иначе: писал гневные, истеричные песенки; трансформировал злость в целеустремлённость и до мозолей играл на гитаре; мечтал, что на выпускном захерачит такой рок, что все попа́дают, и уж хотя бы одна симпатичная девчонка да подарит ему девственность на заднем сиденье его машины. Поэтому избранный Майком путь Эдварда категорически не устраивал. Он не хотел иметь с этим ничего общего.

Но когда в конце выпускного класса появилась реальная возможность собрать настоящую рок-группу и срочно понадобился гитарист, Эдвард с Райли вспомнили про Майка. Так троица снова собралась вместе, чтобы стать «Инферно».

— …переманивать чужих друзей! — бесконечный поток мата закончился неожиданно чёткой и осмысленной фразой, и до Каллена дошло, что ругательства Майка относились не к причине грохота, а к нему, Эдварду.

— Ты обдолбался, вспомнил детскую обиду и поэтому позвонил мне? — саркастично спросил он. — Твоя новость заключается в том, что, оказывается, Райли был твоим другом, а я его… что?.. типа отбил? как девчонку? Ты всерьёз так считаешь?

— Да вот хрен тебе! Нет… Вы-то уж, конечно, были знатной парочкой, всегда вместе, братья по разуму и прочая херня. — Голос Майка поплыл. По одному этому было ясно, насколько сильно его кроет. — Начинали мы втроём, но нет… группу, вы основали, конечно, вдвоём… два улыбашки-очаровашки… аж блевать хотелось. Ну да и хрен с вами. Райли всё равно был классным мужиком. И человеком… Тогда почему, Каллен? Ну же, спроси себя: «Почему?» С какого перепуга ему трахать твою рехнувшуюся шлюшку?.. — В трубке снова что-то громыхнуло. — Сука!.. Это я не тебе… хотя ты тоже, конечно, сука, — Майк пьяно рассмеялся.

Эдвард хотел, чтобы он заткнулся. А ещё лучше — сдох. Хотел запустить телефоном в стену парковки, но вместо этого ещё сильнее прижал его к уху. Тот будто высверливал в голове дыру, стрелял в висок разрывными пулями слов. Майк говорил отрывисто, невнятно, но Эдвард, часто имевший дело с ним, пьяным, понимал его слишком хорошо. Каждое. Грёбаное. Слово.

«Спроси себя: «Почему?»

Каллен не хотел знать почему, но, кажется, уже знал. В глубине души он знал это всегда — просто не позволял себе осмыслить всё по-настоящему. Его и без того корёжило чувство вины: он должен был и мог остановить Райли, предотвратить его глупую, бессмысленную смерть. Он должен был с ним поговорить, выслушать его. Он должен был понимать, что, отвергая, ломает Райли. Ведь это же, чёрт возьми, был «нежный мальчик» Райли, которого Каллен знал, как никто другой! Он должен был…

А вместо этого просто сказал ему: «Бог простит. А я не Бог…»

Вместо этого Эдвард предпочёл ненавидеть Райли, предпочёл страдать и упиваться своей болью. Все эти годы он успокаивал и оправдывал себя только тем, что считал, будто имел на это право. Теперь выходило, что вина его много глубже и шире, а никаких оправданий не было и нет.

— Это ты виноват, Каллен, — продолжил Майк, озвучивая его страшную догадку. — Помешался на своей Тане. Взвалил её на плечи и тащил, тащил, тащил… как долбаный Христос тащил свой крест, чтобы его распяли… на нём же. Нужно было что-то делать… пока ты не подох… или пока она не прирезала тебя одной сказочной ночью. Вот уж я не удивился бы. Мы все, сука, жили как на пороховой бочке… год за годом!.. А потом твою шизанутую окончательно накрыло, и она решила подбить клинья к Райли… Видел бы ты, как он бесился, когда мне про это рассказывал! Сначала мы обсуждали возможные способы её убийства… и знаешь, не уверен, что в шутку… Потом поняли, что вот он — единственный шанс избавиться от Тани, открыть тебе глаза… привести в чувства… называй, как хочешь. Шоковая терапия. На слово ты бы никому не поверил, даже ангелу, спустись он с грёбаных небес. Я бы сказал, что идея говно, но… сработала же. Никто твою Таню по-настоящему трахать не собирался… чисто прелюдия, спектакль и всё такое… Райли стакан вискаря махнул, чтобы хоть что-то изобразить и не проблеваться… Это я… долбоёб…

Майк громко всхлипнул. Этот звук болью срезонировал в Эдварде. Откликнулся протяжным эхом в его груди. Он начинал задыхаться, но едва ли это осознавал. Прошлое на глазах превращалось в переливающийся календарик из детства. Глядя теперь на него под другим углом, он видел, как оно жутким образом переворачивается с ног на голову, меняя их с Райли местами. Теперь Эдвард становился предателем и палачом, а Райли — жертвой, положенной на алтарь его, Эдварда, жизни.

А Майк всё говорил и говорил, раскрашивая новую версию прошлого всё более мрачными, страшными красками. Да, он говорил, но безнадёжно опоздал с этим разговором. Опоздал не просто на пять лет — на целую жизнь, жизнь Райли.

— Как договаривались, я написал, что мы с тобой подъезжаем. А мы со студии ещё даже не выехали… Думал, будет забавно… пусть он там понервничает, повыкручивается… а вышла такая хуйня. Я дважды долбоёб, потому что потом, в больнице, когда никто из вас не отвечал на его звонки… помнишь?.. в общем, я его обманул… — Голос Майка сорвался, в трубке отчётливо послышался его плач.

Слёзы Иуды.

Только знакомая тяжесть в груди заставила Эдварда осознать, что ему не хватает воздуха. В поисках ингалятора, он сунул свободную руку в карман плаща, но ингалятора не нашёл — карман был не тот. Не догадавшись переложить телефон в другую руку, Эдвард полез во второй карман, но не дотянулся. Колени подогнулись, и он сполз на пол, неловко подвернув ногу.

— Райли попросил поговорить с тобой и всё тебе объяснить, — сквозь слёзы продолжил Майк. — Я пообещал… пообещал и ничего не сделал. А ему соврал, что всё тебе рассказал, но это ничего не изменило… что тебе насрать. Чисто технически он всё равно ей присунул, пусть у него как следует и не стояло… а раз так, то ни на какое прощение он не может даже надеяться…

— Зачем?.. — хрипло выдохнул Эдвард, продолжая вести бестолковую борьбу с карманом.

— Я почти ненавидел его в тот момент… — Майк ещё раз судорожно всхлипнул. — За то, как убивался по тебе… как будто ты центр долбаной вселенной. «Ах, как мне жить, он меня никогда не простит», «Ладно, неважно, он вышвырнул Таню, а это главное». А потом опять: «Теперь он меня ненавидит…» И я подумал… не знаю… ну поскулите каждый в своей конуре — обоим полезно будет… Всё равно потом помиритесь… Только потом… «потом» уже не было…

— Ты… дерьмо… — всё, на что у Эдварда хватило воздуха.

Он наконец-то справился с плащом и достал ингалятор. Как смог надавил на баллончик и вдохнул слабую струю лекарства. Стены парковки, выкрашенные белой краской, тошнотворно расплывались перед глазами, превращаясь в молочный туман. Мышцы привычно ослабли из-за нехватки кислорода, а в голове, напротив, зарождалась странная незнакомая сила, сдавливающая её раскалённым железным обручем. На парковку въехала машина и остановилась в нескольких рядах от BMW Каллена, но сквозь шум в ушах все звуки казались ему приглушёнными и бесконечно далёкими.

— Да, я виноват!.. — со злым отчаянием выкрикнул Майк. — Но и ты… ты тоже! Ты предал его из-за конченной девки! Я, наверно, скоро сдохну… ну и пусть!.. Может, я пять лет к этому и шёл... А тебе ещё жить со своей виной… лет сорок… вот так-то… Он был лучшим из нас троих, а мы… Мы убили его, Эдвард!..

Майк тысячу лет не обращался к нему по имени, и сейчас это «Эдвард», прозвучавшее жалобно, с надрывом, окончательно сломило его.

«Мы убили его, Эдвард!..»

Каллен выронил телефон, так и не сумев сказать Майку всё, что тот заслуживал. Наклонившись вперёд, он упёрся ладонью в бетонный пол и разрыдался, крепко, изо всех сил, сжав зубами насадку ингалятора.
_______________________________________

1. Дезоморфин — героин «для бедных». В его состав входят очень опасные вещества, в том числе химические растворители, бензин. Его принимают только в запущенных стадиях зависимости, когда человек не может отказаться от дозы даже под страхом скорой смерти. (прим. автора).

Источник: http://robsten.ru/forum/71-3179-33