Capitolo 47

Он сажает ее на диван. В этом темно-сером костюме традиционного покроя, с рядом перламутровых пуговиц и идеальными запонками, складывает свои красивые руки с порослью жестких волос на груди.
Она не говорит ни слова. Смотрит в пол, поджав губы, и пытается понять, осознать то, что только что услышала. Что ни в какие рамки, ни в каком дурном сне привидеться не могло.
Но Музаффар непреклонен. Он отдает себе отчет, что сказал. И намерен получить то, что хочет.
- Этого не может быть.
- Конечно, не может, - мужчина понятливо кивает, демонстрируя, что и сам не сразу уверовал.
- Как правило, такие вещи, дорогая, самые невозможные, и сбываются, - гостья, сидящая рядом с ней, с каштановыми прядями и в зеленом пиджаке, сострадательно смотрит на девушку.
- Вы его просто не знаете.
- О том, насколько близко знаешь его ты, мы уже наслышаны, Аура, - Мазаффар, прищурившись, поджимает губы. Его брови грозно сходятся на переносице.
- Не начинай…
- Я знаю его девять лет, - вставляет гостья, не желая ссоры между супругами, - с тех самых пор, как нанял меня.
- Я о вас не имела прежде представления.
- Потому что я была в другом доме, куда более интересующем его, нежели свой.
Девушка прикусывает губы. На это ей ответить нечего.
- Ты понимаешь, что происходит? Ты отдаешь себе отчет? – Мазаффар, тяжело вздохнув, потирает переносицу, - это не пустяковое дела, Аура. Это даже не извращение… это просто преступление, причем такое, за которое я, как отец, готов расстрелять лично!
Она поднимает на него глаза. Испуганные.
- Милая, а как мама вы что думаете? – женщина поглаживает ее руку, не получив на то никакого разрешения. - Если бы такое случалось с вашим ребенком?
- Не трогайте ее!
Она видит свое сокровище. С пухлыми губками, розовыми щечками, копной черных волос и такими же, как у отца, глазами. Ясмина – свет в ее окне, смысл ее жизни. И муж это чудесно знает…
- А если тронут? ЕСЛИ ТРОНУТ, АУРА?! – потому, видимо, и налегает мужчина, не жалея голоса, - ты тоже будешь рассказывать о его благодетели?!
- Он на такое не способен… я, я прожив с ним два года, вам это говорю, - она беспомощно смотрит на свое окружение, ни в одних глазах не встречая поддержки, - человека более доброго, более правильного я не встречала. Он боготворит детей.
- Похоже, в буквальном смысле…
- Мазаффар!
- Давайте называть вещи своими именами, - гостья, откинув с лица прядь волос, качает головой, - Аурания, вам известно, что у него была дочь?
- Я об этом слышала… - недоверчиво бормочет та.
- А что случилось с дочерью, вы знаете?
- Она умерла? Кажется…
- Она себя убила, - женщина скорбно качает головой, - перед этим подсела на наркотики. Перед этим стала безбожно пить. Перед этим… была изнасилована.
- Откуда вам известно?
- Потому что я тоже ращу ребенка рядом с ним, моя дорогая. И мне надо было это знать. Я искала…
- Почему вы уверены, что нашли правильное досье?
- Потому что он сам мне его подтвердил.
Аурания снова замолкает. Едва ли не до крови кусает губу. Мазаффар, поморщившись от отвращения, шумно сглатывает. Его глаза пылают. Дом сожгут.
- Каролина. Каролина, так зовут его племянницу. Ей будет девять в июне. И я готова поклясться, что интерес к девочке у Эдварда выходит за рамки родственного.
Аура не может этого слышать. Ее трясет.
Кэйафас. Кэйафас, который всегда помогал, заботился, опекал… который не мог спокойно пройти мимо плачущего ребенка, который никогда не оставлял потерявшихся детей одних, вместе с ними искал маму или папу… который обожал детей. По страшному обожал. Неужели он и правда их?..
- А это откуда?.. – она с трудом сдерживает слезы. Картинки, предстающие в голове, режут без ножа.
- Он берет ее к себе в дом каждую пятницу. Или ночует у брата. И девочка всегда спит в его постели. ВСЕ-ГДА.
- Он ее любит?..
- Страшной любовью… - рявкает Мазаффар. Его кулак ударяет о стол, установленный рядом.
Аурания вздрагивает, испугавшись.
- Я о ней никогда не слышала…
- О ней вообще никто не слышал, - соглашается гостья, - как и о том, как чувствуют себя дети, когда он дарит им подарки в приюте. Вы знаете, что приютские – самые беззащитные. С ними можно сделать все, что угодно, безнаказанно?
- О господи… - девушка накрывает рот ладонью, качая головой.
- Аурания, моя дорогая, ни один интерес не бывает пресным. Он всегда чем-то подкреплен, обусловлен. Мистер Каллен, к моему большому сожалению, далеко не святой. И маленькие девочки влекут его отнюдь не из-за благих намерений…
- Я вам не верю.
- Вера здесь и не нужна, ей нужна наша подпись, - Мазаффар хмуро кивает на лист перед глазами супруги, - твое слово – весомо. Ты его знаешь. Ты подтвердишь – будет ясно.
- Его что, будут судить?..
- Не оформят опекунство, милая, - гостья взволнованно выдыхает, - вы не знали о его племяннице до этого дня, а она не знает своей матери. Мистер Каллен не подпускал ее к ребенку. Он намерен единолично ей владеть.
- Но отец же… и кто там еще?.. Да что вы все!
- Мадлен, Мадлен Байо-Боннар, знаете? – женщина скорбно качает головой. - Ее убили. В гостинице в центре Москвы. Совсем недавно.
Аурания утирает первые слезы.
- Он не мог…
- Аура, он – педофил. Он хочет ребенка. Он – потенциальный опекун! Ты не знаешь этих историй? – Мазаффар часто дышит, сжав руки в кулаки, -твой Кэйафас просто сукин сын! Отец девочки, говоришь, что думает? Он ничего не думает! Церковь, где он присутствовал на отпевании жены, взорвали! Скажи, это случайность? Они хотели убить труп?!
Аура качает головой. Накрывает голову руками.
- Все это время мистер Каллен был в городе, Аурания. И на все события алиби у него нет…
Она уже молчит. Просто молчит. Нечего ей сказать.
- Вы – няня Каролины? – спустя не меньше минуты, слабо спрашивает.
- И доверенное лицо Мадлен, ее матери, - гостья кивает, - я здесь по посмертной просьбе Мадлен Байо-Боннар. Я должна защитить ее ребенка.
Ауре мерещатся волосы Ясмины. Она расчесывает их гребнем, пока малышка рассказывает какую-то глупую считалочку. Она не знает ни горестей, ни бед, она счастлива. А Каролина?..
- Его засудят?
- Мы не докажем состава преступления за сроком давности, да и нет доказательств, по сути, он чудесно заметает следы, - женщина устало хмурится, - но мы не позволим ему стать опекуном с вашей помощью. Мы защитим девочку хотя бы законом. Вы ничего не теряете…
Аурания с болью смотрит на лист с подписью мужа. Рядом место для ее.
- Он узнает, что я подтвердила?..
- Нет, - Голди, так представилась, убежденно качает головой, - мы обезопасим вашу семью. Просто это доказательство для суда.
Аура сглатывает.
Аура выдыхает.
- Рара, не медли. Пиши.
- Вы уверены? – она пристально глядит на них обоих, не моргая, - скажите мне, что вы уверены, и я поставлю подпись.
Мазаффар резко выдыхает, рыкнув.
- ДА.
- Да, милая, да… - скорбно поддерживает его Голди.
…В дверь кабинета кто-то стучит. Мазаффар грубо шлет его куда подальше.
Но ручка все равно поворачивается. И Ясмин, любопытными глазенками заглянув внутрь, босыми ножками прошлепывает вперед.
- Ana?*
- Мама занята, радость моя, - мгновенно изменившись в лице, Мазаффар подхватывает дочь на руки, - она скоро придет к тебе, подожди…
- Нет! – Аура вздрагивает, наскоро поставив роспись. Протягивает к дочери руки, - mənə gəlib, jasmin*.
Прижимает к себе родное, теплое тельце. Целует черные волосы.
Если Кэйафас на самом деле посмел тронуть что-то настолько святое, свое, его ничем не оправдать. Она правильно поступила.

…Позже, когда Аурания уносит дочь в детскую, все так же крепко прижимая к себе, Мазаффар, задержавшись в кабинете, кладет прямо в карман Голди тоненький чек со своей росписью. На сумму, что не умещается в простое исчисление.
- Сделай так, чтобы он узнал, что это она, - шепчет пришедшей, - за все то, что он ей сделал, она имеет право отомстить.
- Вам он тоже перешел дорогу? – Голди слабо улыбается. С пониманием.
- Он трогал мою жену. И он педофил, что уже много, - Мазаффар до треска сжимает зубы, - на своей территории я бы просто его застрелил…
*мама
**иди ко мне, Ясмин.

* * *

Одиннадцать часов вечера второго мая.
Недавний закат унес с собой солнечные лучи, изрезавшие небо поутру, а темные тучи, похожие на вчерашние, сгущаются у окон. Сквер из сосен и пихт, расположившийся на огороженной территории, погружается в полную темноту. Мазками желтого яркого света ее разбавляют огоньки фонарей, но они освещают лишь главные дорожки. В глубине парка царит тьма. И белочки, наверное, что мы с Ксаем впервые здесь увидели, обнаружив мое новое прозвище, прячутся в дупла, засыпая.
Порой дом – это не место. Порой дом – это люди, которые с тобой. И тогда дом везде, где они поблизости. В тот день Ксай показал мне, что такое истинный дом. Семья. И любовь.
Уже за одно это он заслуживает миллиона поцелуев.
…За дверью шаги. Это мужчина со странным именем «Глеб». Нас сегодня уже познакомили. Отныне и до окончания пребывания в больнице, Глеб и его помощник, кажется, Петр, что без устали пьет кофе – наша охрана. Их нанял Эммет. Но указания, вследствие временной недоступности Каллена-младшего, давал Ксай. Два других человека из команды – Борис и Павел – у дверей палаты Медвежонка. Они до смерти напугали Нику, которая не сразу поняла, что происходит.
Я поднимаюсь со своего места.
Вип-палата представляет из себя просторную комнату метров в двадцать, со стенами цвета кофейной пенки, занавесками на двух нешироких окнах и чудесным кремовым диваном, широким и удобным, ставшим постелью для меня. Рядом с диваном журнальный столик – на нем раскраски и фломастеры, что любезно предоставил нам Леонард Норский. У него, оказывается, двое дочек чуть старше Карли, и сегодня весь день до похода к папочке Малыш рисовала.
И все же, главный элемент больничной палаты не наш спальный уголок, не ванная комната, а кровать с панелью управления, широкой подушкой и двумя покрывалами, сливающимися по цвету с простынями. Эту кровать и занимает Ксай, из-за которого мы здесь оказались.
У меня до сих пор сосет под ложечкой, когда вижу его таким. В это больничной рубашке в горошек, с пульсоксиметром на среднем пальце и проводком капельницы к левой руке, он просто… прозрачный. Хрупче бумажного оригами.
Ксай бледный, с синевой у губ и даже во сне изможденным выражением лица. Его волосы потемнели, примялись, на щеках видно немного щетины, очерчены скулы, каким-то впавшими смотрятся щеки… и морщины. Их слишком, слишком много. Ему будто бы постоянно больно, хоть весь сегодняшний день и пытался заверить меня, что это не так.
Я присаживаюсь на узкое, не слишком удобное кресло рядом. Стараюсь вести себя как можно тише и не тревожить его хотя бы тогда, когда может поспать по-человечески. Ведь отчасти за этим мы и приехали сюда. Дома он бы никогда не позволил себе отлежаться как следует.
Я не трогаю мужа руками, хотя безумно хочется. И не смотрю лишь на лицо, припоминая прочитанное где-то утверждение, что люди просыпаются от взгляда в упор. Я рассматриваю его ладони. Левая от меня подальше, зато правая здесь. С кольцом. Без катетера. Без игл. С длинными пальцами, будто окунутыми в белила, зато незабываемо нежными по ощущениям… я помню все, что они делали и умеют делать. Я обожаю их. А вот то, как синие венки выступают под кожей, не люблю. Она даже с виду стала тоньше, прозрачнее. Весь он похож на кусочек льда, что тает… неустанно… неумолимо… постоянно.
Я сжимаю пальцами своего хамелеона на груди, грустно, но тихо усмехнувшись. Сокровище мое.
Совсем недавно, а кажется, уже целую жизнь назад, он держал на руках у кабинета в доме Эммета Каролину, обнимал меня и угрожал этим таяньем. Не со зла, просто пришлось к слову… а мы с Карли заверили, что даже у снеговика Олафа была тучка, спасшая его от летней жары. А у Ксая их две.
Наверное, отчасти я рада, что Каролина здесь. Ее присутствие успокаивает Эдварда и помогает ему. Мы правильно сделали, что не оставили девочку дома…

Меня будит Рада.
Она несильно потрясывает мое плечо, привлекая внимание, и взволнованно облизывает губы.
В рассветных лучах солнца, зарождающих новый день на смену темной и холодной ночи, темно-коричневый брючный костюм женщины кажется бордовым. Под цвет волос.
Ее зеленые глаза, встречаясь с моими, еще сонными, чем-то сразу же вспыхивают.
- Изабелла…
Моей первой мыслью является: не разбудить бы Карли. Я вздрагиваю, подскочив на постели, но почти сразу же вижу, что малышка здесь, спит. Черные волосы разметались по подушке, ладошки держат одеяло, губки чуть приоткрыты. Каролина ребенок, что бы на ее долю ни выпадало. И пусть даже с четырех утра, но спит крепко и спокойно. Она вымотана.
От сердца отлегает ровно на четыре секунды – до тех пор, пока понимаю, что то, на чем спала, вовсе не грудь Эдварда… а его подушка, впитавшая весь аромат Ксая до последней нотки. Видимо, он мне ее и подложил.
- Рада? – взволнованно гляжу на женщину, надеясь хотя бы от нее получить объяснение.
Экономка протягивает мне серую кофту, уже знакомую, способную согреть и прикрыть пижаму одновременно.
Я автоматически ее надеваю.
- Рада, где Эдвард? – меня потряхивает. Я помню ночь. Он, на пуфике, разбитый, почти сломленный… и то, как смотрел, и то, что говорил… и как потом я буквально силой пыталась заставить его лечь спать. Убедить, что все ошибка. Все – ложь.
А Ксай у меня спрашивал, почему именно Аурания… почему та, кем больше всего гордился?
«Я встречался с ней четыре года назад… все было… все было хорошо!»
Разумеется, ответа у меня не было.
А теперь рядом нет и самого Алексайо.
- Пойдемте, Изабелла, - мрачно поглядывая на Каролину, шепотом просит Рада, - я все покажу.
У дверного проема Анта в своем несменном и широком розовом халате. Молчаливо и кратко кивнув мне, она проскальзывает в спальню.
- Я побуду с малышкой.
Рада же, тоже проснувшаяся не так давно, но уже, видимо, узнавшая достаточно, увлекает меня за собой к лестнице.
- Он внизу с Норским, - кратко объясняет она, поджав губы, - я разбудила вас, потому что считаю, что только вы сможете на него повлиять.
- А что случилось?..
- Мне точно неизвестно, - она как-то теряется, избегая меня взглядом, - вроде бы опять стенокардия… но Изабелла, поверьте, ему нужно в больницу. Любой ценой убедите его поехать в больницу.
Хорошее начало утра. И дня.
Я решительно запахиваю кофту.
Мы, тенями скользя по стенам, сходим вниз.
Я впервые вижу Раду такой. Она очень переживает за Эдварда, этого не скрыть. И она явно здесь не просто домоправительница, как и Анта. В первые дни мне не показалось.
Прихожая, где еще вчера толпились люди, а сегодня идеально чисто и даже пол блестит, столовая за аркой, кухня, входная дверь, запертая на все замки… ничего не было. Потрясающий дом, как на продажу. Разве что мертво-молчаливый… и пропахший хлоркой, что должна была отбить запах крови и ненавистных французских духов.
- …Это просто путь в бездну.
Мужской голос, явно не Ксая, на русском, негромко раздается из гостиной. Экономка приостанавливает нас, услышав его.
- Бездна не всегда является бездной, - а вот это Эдвард. Только слишком тихо и глухо. Я никогда не слышала такого его голоса.
- Здесь твое упрямство неуместно. Тебе не двадцать лет, чтобы играть в русскую рулетку.
- В молодости я в ней побеждал.
Рада оглядывается на меня, молчаливо кивая. Мол, вот о чем она и говорит. Вот почему разбудила.
Меня переполняет гнев. Наравне с волнением.
- И так уже сорок минут. Мы просто теряем время, Изабелла.
…А потеря времени чревата. Я знаю.
Обогнув домоправительницу, я решительным шагом направляюсь к гостиной. Пол выдает меня или стены, всегда молчащие, вдруг оживают, но голоса смолкают. И еще до того, как переступаю порог гостиной, баритон произносит мое имя.
- Белла… - подавленно, но с усмешкой. Будто это все объясняет.
Леонард встречает меня с удивлением. В половину шестого утра стоя посреди так и пышущей светом солнца гостиной, он, в простом пуловере и темных брюках не более, чем гость. На гладковыбритом лице еще проступает немного сонливости.
- Доброе утро, Леонард Михайлович, - не теряюсь я. Но руки ему не протягиваю, кутаясь в кофту. Здесь открыто окно. А воздух все еще, оказывается, свежий.
- Доброе, Изабелла, - немного рассеянно отвечает доктор. Недоумевает, откуда знаю отчество? Или почему здороваюсь по-русски?
Но это неважно.
Важно другое.
Алексайо, который сидит на подушках мягкого дивана, спиной опираясь на них. Он в джинсах, в светлой рубашке, чьи первые пуговицы расстегнуты. Волосы спутаны, лицо второй день не брито, а глаза… выцветшие, едва живые. Там не просто перекати-поле, там… вообще ничего. Пропасть. И темная-темная чернота зрачков, в которой можно утопиться. Теперь они привлекают больше внимания, чем необыкновенная радужка.
Эдвард мертвецки бледен. Его рубашка, диван – слишком яркие, слишком темные на его фоне. И то, что губы чуть синеваты, и то, что серебра висков почти не видно, и то, как четко очерчены скулы подсказывает мне, что Рада была права. И Норский прав. Это бездна.
Мне кажется, мое собственное лицо от такого вида мужа каменеет. И он меня не разбудил!..
- Я могу узнать, что происходит? – искренне стараясь игнорировать неутешительное положение вещей, спрашиваю хмуро, но не критично.
Леонард с вопросом оборачивается к Ксаю.
- Все в порядке, Белла, - он даже выдавливает улыбку. Только такую слабую, что мое сердце заходится неровным боем.
- Это-то несомненно, - поджимаю губы, мрачно кивнув мужу, - но я спрашивала у доктора.
По лестнице, следом за мной, спускается Рада. Молчаливо становится в дверном проеме.
Алексайо без труда понимает, почему я здесь. Только вот не злится. Усмехается, отведя от женщины глаза.
Норский, пристально оглядев меня с ног до головы, будто бы принимает решение. Благо, все же положительное.
- Мы столкнулись с предынфарктным состоянием, Изабелла. И ситуация ухудшается.
Его профессиональный тон и серьезность слов не подлежат никаким сомнениям. Я доверяю Леонарду. Ловлю себя на этой мысли только теперь, почему-то.
- Предынфарктное? – не знаю, почему это не становится новостью. Может быть, все дело в том, что я понимаю его сердце? Столько времени работать на износ… и добиваться внутренне. Каждым невысказанным словом.
- Из его названия, думаю, все видно, - Норский мрачно оглядывается на своего пациента, - ты к инфаркту миокарда сегодня близок как никогда.
- Не пугай ее, - приметив, как я хмурюсь, Алексайо морщится. Его белое лицо искажается, - ей девятнадцать, Леонард. Ты в девятнадцать хотел слушать про инфаркты?
А потом муж смотрит только на меня. Как может нежно и успокаивающе.
- Белла, это лечится.
- Очень даже лечится, - поддерживает доктор, - но не здесь.
Я воинственно вздергиваю голову, недовольно глядя на Аметистового.
- Ты отказываешься ехать в больницу?
Он тяжело, неглубоко вздыхает.
- Я не собираюсь оставлять вас одних.
- Нас здесь четверо.
- Четверо женщин. Чудесно, - уголок его губ нехотя вздрагивает. Боже, да они совсем синие…
- Если тебе так будет спокойнее, мы поедем с тобой. Но дома ты не останешься.
Спиной я чувствую взгляд Рады – подбадривающий. Перед лицом же вижу глаза Леонарда, удивленные, но приятно. А Эдвард смотрит на меня снисходительно, своим фирменным взглядом взрослого. Будто бы я несу несусветную чушь, а он, готовый всегда выслушать, ее просто принимает. Без готовности действовать.
- Каролина боится больниц. После вчерашнего ты повезешь ее туда? Окончательно добить? – морщины на его лбу становятся глубже, глаза режут. Эта боль моральная и физической она будет посильнее.
- Твоя смерть явно ее не обрадует, - подает голос Рада, покачав головой. Быстрее отзывается, чем я, - Эдвард, мы все здесь взрослые люди. Мы понимаем, что происходит. Неплохо бы и тебе понять.
- Твой взрослый поступок мы еще обсудим… - он хмуро поглядывает на меня.
- Для твоего же блага, - не теряется женщина.
Солнце поднимается выше. Небо теперь не едва розоватое, а лазурно-желтое, под стать его лучам, на траве блестит роса, с деревьев немного капает от легкого ветра. И все тучи с горизонта уплывают. Необычайно погожее майское утро.
- Я иду одевать Каролину, - прерывая все споры, деловито сообщаю о своих действиях, - ты едешь в больницу, Ксай. Хочешь с нами, хочешь без.
- Белла, твоя радикальность здесь излишня, - он устало, словно бы я только и делаю, что мешаю, откидывает голову на спинку дивана.
- Может быть. Но я не позволю тебе самому себя убить. Даже не проси.
Рада глядит на меня с откровенной гордостью. От такого взгляда несложно потеряться. А вот аметисты прожигают мою спину, когда ухожу, но на них не оборачиваюсь. Эдвард умный, адекватный человек. Он понимает, что нужно сделать, сколько бы ни упирался. И абсолютно точно не пойдет на меня войной. У него попросту сил не хватит…
- У меня машина под домом, я и отвезу, - перед тем, как ступаю на лестницу, докладывает Леонард. Подходит к Ксаю, прощупывает его пульс. И неудовлетворенно хмыкает, чем меня подгоняет.
- Оставьте троих из охраны тут, - дает распоряжение Ксай, игнорируя действия доктора.
По лестнице я, наверное, бегу. Не обращаю внимания, что слезный комок сдавливает горло, забываю, что дрожат руки. Я сейчас мужу нужна такой же, как в гостиной. Никакие лишние эмоции делу не помогут, лишь ситуацию усугубят. Я успею выплакаться. Главное, чтобы все было в порядке.
Господи мой, пожалуйста…
Я открываю дверь в «Афинскую спальню», немного пугая Анту. Она молчаливо сидит в кресле у постели, тревожно наблюдая за девочкой.
- Мы поедем в больницу, - шепотом докладываю ей, открывая шкаф, в который еще вчера женщины перенесли немногочисленные вещи девочки, - Эдварду плохо.
Анта успокоенно, благодарно выдыхает.
- Это лучшее решение, Изабелла…
- Белла, - краешком губ улыбаюсь ей, кладя на изножье кровати кофту с розовой обезьянкой и синие джинсы Каролины. Осторожно пододвигаю кота, спящего рядом с малышкой, дабы до нее добраться.
- Мой зайчонок, - нежно припадая к детскому ушку, несколько раз целую Карли в висок, - доброе утро, малыш. Пора просыпаться.
Девочка жмурится, пытаясь спрятаться от меня в подушках, но безуспешно.
- Каролин, милая, надо одеваться. Давай чуть быстрее, - я обнимаю ее, глажу темные волосы, целую лоб. Испугать при пробуждении проще простого. Мне нужно все обставить так, будто ситуация стабильная и обычная.
Девочка цепляется ладошками за мою шею, перебарывая тяжелые веки. Ее личико сразу же хмурится.
- Зачем?..
- Покатаемся, - я сажаю Карли на свои колени, расправляясь с ее пижамой, - вот так. Теперь кофточку.
- Белла, я хочу спать…
- Мы обязательно поспим, милая, очень скоро. Давай мне вторую руку.
Анта подает мне носки с оптимистичными пандами, кофту поверх первой.
- На улице еще не очень тепло.
Каролина не противится. Она надевает все и надевает достаточно быстро, не создавая лишних проблем и не задавая лишних вопросов. Уже за это ее можно сотню раз поцеловать.
- А Эдди поедет? – она взволнованно глядит на пустую постель, протирая глазки руками.
- Конечно. Он уже нас ждет в машине.
Когтяузэр, потягиваясь на простынях, внимательно следит за нашими перемещениями. Но не ластится, не требует игры. Он будто бы все понимает.
Анта благодарно гладит кошачью спинку, шепотом обещает пушистому сегодня особенный завтрак за вчерашнее и это, утреннее, примерное поведение. Ни от кого из нас не укрылось, что именно кот перебудил дом. И именно кот, по рассказу Ники, помог спасти девочку от нее же самой.
Я быстро надеваю первые попавшиеся джинсы, меняю пижамную майку на обыкновенную блузку. И ту же серую кофту, что предлагала Рада чуть раньше, надеваю.
Мы с Каролиной спускаемся по лестнице в прихожую, где уже ждет Рада. Она помогает обуться малышке, пока я надеваю собственные туфли. Ни обуви Леонарда, ни обуви Эдварда нет, а в гостиной тихо. Он все-таки нас послушал…
- Осторожнее, - наставляет домоправительница, погладив Карли по голове, - и пусть все будет в порядке.
- Будет, - убежденно отзываюсь, перехватывая детскую ладошку своей, - смотри, какое солнце, малыш. Пошли!
Погода и вправду потрясающая, хоть ветерок и прохладен. День словно бы… особенный. Никогда еще за мою жизнь в России я не видела такого утра.
У Леонарда черное БМВ с кожаным салоном. Каролина залезает внутрь первая, привлеченная близостью любимого дяди, устроившегося на заднем сидении, а я сажусь с краю. Закрываю дверь.
…Машина охраны, черный Land Cruiser, выезжает за нами.
- Эдди, - она подползает к нему, слабо поскребшись у плеча, - что с тобой?
- Я плохо спал, - с заранее заготовленным ответом, Эдвард привлекает ее к себе, поглаживая спинку, - все нормально, зайчонок.
- А куда мы едем?
- Проведать папу, - и тут не давая мне и рта раскрыть, произносит Ксай, - он обрадуется.
Против такого Каролине сказать нечего. Она приникает к дядиной груди, поджав губки, и замолкает.
И Эдвард молчит. Только смотрит на меня. Виновато. С мольбой успокоиться. С просьбой поверить в лучший исход.
А я другого и не допускаю… он заслужил долгую, счастливую и спокойную жизнь. Никто не посмеет это право отобрать.
Сдвинувшись левее, к мужу и малышке, я касаюсь его щеки. Очень нежно.
- Σ 'αγαπώ, - им обоим.

Я слышу шорох простыней, что вырывает из задумчивости.
- Ты почему не спишь? – строго спрашивает меня хрипловатый бархатный баритон.
То ли от неожиданности его появления, то ли от вопиющей родительской нотки тона, я вздрагиваю.
Алексайо с тяжелым вздохом, сожалеющим, накрывает мою ладонь своей.
- Не пугайся.
На смену моему опасению приходит нервный смех.
- Ты просыпаешься даже от приближения? Я тебя не касалась.
Эдвард слабо, зато искренне мне улыбается. В темноте палаты аметисты хитро поблескивают.
- Я тебя чувствую, - не без гордости шепчет он, - и все же, почему не спишь?
Снова та же взрослая, укоряющая нотка. На сей раз я смеюсь по-доброму, тихо, но откровенно. Даже в этом ужасном положении, даже здесь, где оказаться хотели меньше всего, он может поднять настроение.
- Не люблю спать одна.
Приняв во внимание, что уже нет опасения его потревожить, я кладу голову на простыни, поближе к руке Эдварда. Они пахнут жестким, неприятным порошком, да и сами далеко не мягкие, странно хрустят под пальцами. Не лучшее место для отдыха.
- Белочка… - тронуто выдохнув, Алексайо не заставляет меня ждать. Гладит мои волосы, запутывая в них пальцы, включая тот, что с обручальным кольцом, уже ставшим великоватым. Создает уют, ощущение дома. И неподдельную радость близости, за которую я сделаю все, что угодно.
Этот мужчина не просто мне дорог, о нет. Он на самом деле, без всех громких слов, смысл моей жизни. Я не знаю и знать не хочу, что буду делать, когда… и молюсь, молюсь всем Богам мира, существуют они или нет, чтобы этот день настал как можно позже. Вчера, сегодня, первого, в день похорон… я теряю Ксая сутки за сутками. У меня уже нет столько сил, чтобы это выдерживать. На этот вынужденный больничный «отпуск» вся надежда.
- Как ты себя чувствуешь?
Я слышу смешок.
- Играешь в Леонарда? Я сегодня раз двадцать ответил на этот вопрос…
- Он лелеял надежду, что хоть раз ты ответил честно.
Я могу поклясться, Ксай жмурится. Всегда, когда его пальцы на моей коже и чуть скребут ее, я вижу подобное его выражение лица.
- Кажется, он применил на мне сегодня все методы исследований, какие знал, - будто бы обиженно докладывает муж, - как ему только не надоело…
Поднимаю голову, выбравшись из-под его руки. Собственными пальцами, очень нежно, касаюсь приподнятого уголка губ.
- У тебя чудесное настроение.
- Мое время – ночь, ты же знаешь.
Хихикаю, свободной ладонью перехватив его руку. Легонько пожимаю.
- Да уж, знаю.
Эдвард смотрит на меня как впервые. И задумчиво, и влюбленно, и просто по-доброму. Только он так умеет смотреть. Без слов, без лишних звуков… в глазах – душа. У Ксая точно.
Не выдержав, я поднимаюсь от его губ выше по лицу, на щеки, скулы. Ласкаю их, заново вспоминая, каково это, трогать бархат. У него мягкая кожа, что сколько я себя помню, пахла клубникой. И даже при условии, что сейчас его аромат – это смешение десятка запахов, все равно главный пробивается. Я чувствую себя дома. Клубничное суфле. Банановый бисквит. И такое аметистовое, плещущееся в глазах вдохновение.
- Я без тебя жить не могу.
Муж на мое неожиданное признание останавливается на половине вдоха. В темноте черты его лица хмурятся.
Я уже готовлюсь услышать нечто вроде порции утешений или недовольства такими словами, ибо сказаны они явно не вовремя, за что себя ругаю, однако получаю кое-что другое. Куда более теплое и настоящее. Живое.
- Я без тебя тоже, - без улыбок, юмора и прочего, откровенно докладывает Ксай. Почти с болью глядит на свою капельницу, - иди сюда…
Он меня целует. Только-только вхожу в зону его рук, где можно придержать меня, теплые длинные пальцы обхватывают талию, просят наклониться. Успокаивают. Убаюкивают. Вдыхают жизнь.
Я отвечаю на этот поцелуй. Он особенный, как и каждый из наших, но сегодня в какой-то степени еще и отчаянный, потому что первый. И за день, и после едва не свершившейся катастрофы. Норский рассказал мне в коридоре, подальше от Ксая, что утром его стенокардия отступила лишь после третьей таблетки нитроглицерина. Леонард заподозрил инфаркт, но, благо, обошлось. Сегодня обошлось.
Хныкнув, обвиваю Эдварда за шею. Глажу волосы, затылок, потом – плечи. Отгоняю ненужные мысли, радуясь тому, что есть.
- Не бойся…
- Не боюсь, - целую его снова, осторожнее, с большей любовью. Никакой страсти, никакого желания, никакой, даже мимолетной, силы. Я уже говорила Ксаю, что он – драгоценность. Этой ночью намерена доказать.
Оставляю губы в покое. По поцелую щеке, два – на каждый из висков. Эдвард посмеивается, достаточно глубоко вздохнув, и снова гладит мои волосы.
- Посиди здесь, - и не отпускает со своей постели. Наоборот, освобождает мне немного места, пододвинувшись вправо.
- Я с тобой все равно не лягу.
Уголок его губ снова достигает максимальной отметки.
- «Нет» старым, больным и страшным?
- «Нет» упрямым и красивым, - бормочу, еще раз невзначай чмокнув его лоб, - никогда не смей про себя так говорить. И вообще – думать не смей.
Алексайо наблюдает за мной, потирая мои пальцы. Он снова ниже, снова беззащитен передо мной и снова как на ладони, весь. С болезненным состоянием, напоминанием о местонахождении и тем, что так тревожит. Мне кажется, за эти двадцать четыре часа седины на его висках стало больше.
- Можешь сделать для меня кое-что?
- Всегда и все, что угодно, - он даже не задумывается.
- Позаботься о себе. Подумай о себе хотя бы два дня. Два дня побудь эгоистом, Ксай…
Мои пальцы у линии его волос, губами наклоняюсь к уху, целуя у мочки. Мне до боли от явного бессилия хочется, чтобы все было правдой. Чтобы он дал и сдержал это слово.
- Белла…
- Ага, - не желая слышать отрицания, говорю сама, целую и говорю, не отпуская, - ради меня, ну пожалуйста. Ради Карли. Что же нам всем делать, если с тобой что-то случится?
- Поверь мне, я страшный эгоист, - он касается губами моих волос, гладит макушку, - ты лучше кого бы то ни было это знаешь. Я женился на тебе, Белла.
- Хватит уже, это не смешно.
- Ты только что радовалась моему юмору.
- Твою серьезность я люблю не меньше. Пожалуйста, не пускай все на самотек.
Эдвард выглядит хмурым, суровым почти. Только от его промелькнувшего недовольства бледность выделяется сильнее, что меня пугает.
- Изабелла, - шепотом, но таким тоном, что что-то внутри трескается, он обращается напрямую ко мне, без смеха, со сталью в измученных аметистах, - няня Карли пыталась ее похитить, Деметрий – тебя убить, а «Мечта» по страшному отстает от графика. Аурания… Конти… Скажи, где в чем я несерьезен?
- Это я и прошу отпустить, - настаиваю, энергично кивнув, - ты все равно пока ничем не поможешь, а уж тем более – угробив себя.
- Ну разумеется, - он закатывает глаза, - в девятнадцать тебе виднее. И ты умнее.
Распаляется. Раздражается, злится, сильнее хмурится. Это для меня «звоночки».
- Ладно, Ксай, ладно, - соглашаюсь, отодвинув все мысли в сторону, - я не права, хорошо? А теперь давай будем спать. Уже поздно.
- Еще полуночи нет.
Он впервые напоминает мне ребенка. Упрямого.
Никто не любит болеть…
- По-моему, это не очень важно, - стараюсь говорить как можно дружелюбнее. Нагибаюсь, тепло поцеловав его щеку, - спокойной ночи.
- Изабелла, я в трезвом уме, - он почти рычит, чем несказанно удивляет меня, - пожалуйста, не говори со мной так. Я в порядке.
- Тогда не затягивай с выздоровлением, - похлопав его по руке, я поднимаюсь. И, выдохнув, чтобы не наговорить лишнего, иду на диван.
Мне горько. Мне даже больно отчасти за такое безразличное отношение Эдварда и к собственному здоровью, и вообще к себе самому. Его грубость – защитная реакция, но сегодня она просто неуместна. Ему бы эмоций поменьше… в принципе…
А может все дело в том, что он наконец перестал их прятать?
Я ложусь на подушку, покрепче ее обняв, и смотрю на Ксая. Волей-неволей, но взгляд постоянно возвращается к нему.
…Десять минут…
Пятнадцать…
Кажется, засыпает.

Сегодня доктор Леонард Норский работает в клинике Целеево с двух часов дня. Но, из-за срочного и упрямого пациента, которого ведет уже больше трех лет и знает о нем всю подноготную, переодевается в свой белый халат уже к половине седьмого утра. Настаивает на госпитализации.
Мне на удивление, Ксай больше не отпирается. Он следует за Леонардом к отведенной вип-палате, уже готовой к нашему приезду, и без лишних вопросов переодевается за ширмой в больничную сорочку в горошек.
Я вздрагиваю, впервые его в ней увидев. Эдвард похож на привидение… и все его осунувшиеся черты, вся упрятанная-перепрятанная боль словно бы оживают. Выходят на поверхность.
- Я проведу полный осмотр, Изабелла, - Леонард, кивая Ксаю на застеленную белыми простынями постель, настраивает монитор возле кровати, - почему бы вам не позавтракать в кафетерии? Здесь потрясающие трубочки со сгущенкой.
- Я хочу остаться с Эдди, - Каролина, насупившись, убежденно качает головой. К Эммету нас пока не пускают, а теперь еще и дядя вынужден задержаться в стенах клиники. Малышке это далеко не по вкусу.
Я смотрю на мужа. Вижу в аметистах просьбу, которая заметна даже с дальнего расстояния. И понимаю Норского. При нас о том, что беспокоит, Ксай может и не сказать сполна… к тому же, ему наверняка еще больно. Мне надо развязать доктору руки.
- А я хочу трубочек, Карли, - приглаживаю ее волосы, крепко перехватив ладошку. – Давай поцелуем Эдди на прощание и пойдем завтракать.
- Ему будет грустно…
- Зайчонок, - Алексайо, присев на кровать, раскрывает племяннице объятья. Улыбается широкой, хоть и половинчатой улыбкой, предвкушая, как прижмет ее к себе.
Дважды Каролину не надо уговаривать.
Но она не бежит, как было раньше. И не кидается на дядю, не хватается за него, не вжимается, что есть мочи, как при кошмарах.
Она медленно, осторожно подходит, и так же робко, боясь причинить вред, обхватывает его ладонь.
- Со мной все будет хорошо, Карли, - обещает Каллен-старший, любовно поцеловав бледный лобик, - к тому же, мы совсем скоро увидимся. И я бы хотел, чтобы ты и мне купила трубочку со сгущенкой.
Каролина шмыгает носом, пристально глянув в аметисты. Ей не нравится их слабость и погасшие огоньки. Она некрепко обнимает Эдди за шею, нежно поцеловав его правую, неживую щеку. Ей всегда было – нам обеим – на это плевать.
- Ладно.
- Ладно, - Ксай с усмешкой, что углубляет морщинки на его лице, трется своим носом о девочкин, - вот и договорились.
Я подхожу к ним обоим быстрее, чем шла Каролина. Наклоняюсь к Алексайо, трепетно поцеловав его лоб. А потом шепчу на ухо, убежденная, что кроме нас никто ничего не услышит.
- Скажи ему всю правду.
Ксай, слабо хмыкнув, кивает мне. А в его честности я никогда не сомневалась.
- Пошли, Карли, - привлекаю к себе девочку, пожав ее ладошку, - спасибо, Леонард Михайлович.
- Боюсь этих отчеств, - доктор подмигивает мне, качнув головой, - просто Леонард, Изабелла.
Он хороший. По-детски звучит, глуповато, но это самая точная характеристика. Далеко не про всех людей можно такое сказать. Хороший. И как доктор, и как человек.
Он позаботится о Ксае.

В кафетерии мы покупаем не только трубочки и чай, но еще какие-то розовые пирожные с украшением в виде кремовых божьих коровок. Внутри них шоколад, что радует Каролину.
Она сидит рядом со мной, на большом пластиковом стуле возле окна, и, поглощая далеко не здоровый завтрак, пристально наблюдает за деревьями по ту сторону стекла. Кафетерий выходит на начальную аллею больничного сквера.
Я чувствую себя виноватой. Пью свой зеленый чай без сахара, в пластиковом стаканчике-непроливайке, и стыжусь того, что отваживала от себя знания про сердечные заболевания и все, что с ними связано. Я первая должна была прочитать всю доступную литературу по стенокардии, а там и инфарктам, дабы знать, в случае чего, как Эдварду помочь. Что ему можно, что нельзя… и что нужно обязательно. Мое неведение может стоить мне мужа. А этого я просто не переживу…
Глупо, очень глупо было убеждать себя, что нас это не коснется. Что жизнь, едва находишь свою любовь и ее смысл, становится безоблачной, все пропадает, уплывает, сливается в светлое пятно. Ни горести, ни болезни, ни беды не постигают… так, наверное, только в сказках. Да и то мы не знаем, какое именно счастье было у принца и принцессы, что умерли потом в один день.
Смысл и сила семьи не в том, чтобы отгораживаться от всего дурного, а чтобы преодолевать его. Совместно. Уверенно. Каждый день.
Из меня не лучшая жена, в то время как муж мне достался идеальный во всех отношениях. И с этим определенно пора что-то делать. Больше так продолжаться не может.
- Дядя Эд останется с нами? – Каролина, выдохнув, опускает чашку на стол. Отрывается от деревьев и своего наполовину съеденного пирожного, вырывая меня из потока мыслей.
- О чем ты, зайчонок?
- Он умрет? – ее глаза слезятся.
Я не ожидаю такого вопроса. Я в принципе о нем не думаю. И, хоть пугаюсь, но внешне реакция выходит достаточно спокойной. Убедительной.
- Нет, Каролин. Ни за что.
Девочка неловко водит вилкой по тарелке.
- Я слышала, у него сердце болит… это потому, что я убежала?
- Карли, ты не виновата. Так получилось. Иногда что-то просто случается.
- Но я вас расстроила. И обидела. Это не причина?..
Она, похоже, окончательно забывает о своем пирожном.
- Неважно, что было, малыш, важно – что будет. Ты не станешь больше убегать, верно? – я смотрю на нее и Карли, поморщившись, сдавленно кивает, - а Эдди поправится. Обязательно. И папа. И снова все будет как раньше.
- Правда?
- Ага, - я придвигаю ее стул ближе к себе, крепко обнимая девочку, - мы ведь друг друга любим. А любовь – это настоящее волшебство.
Каролина, мне на счастье, почти по-детски беззаботно хихикает. С утверждением.
И этот день в больнице становится не таким уж темным и страшным.

…Шорох простыней.
Я жмурюсь, открывая глаза.
Привыкшие к темноте, еще не тронувшие туманной пелены сна, они без труда находят Эдварда. Он, откинув покрывало, явно намерен подняться. Но для этого нужно пододвинуть капельницу. Но для этого нужно правильно сесть, дабы ее не вырвать к чертям. Но для этого нужно не спать.
Может быть, это такая догадливость, а может быть, дело просто в логичных рассуждениях, но я первой добираюсь до того стакана на тумбочке. С водой.
Эдвард останавливается, признавая поражение. Он еще даже до конца не сел.
- Быть упрямым – нездорово, - мягко, не желая развивать ссору, шепчу. И подаю ему свою находку.
Ксай и пристыженно, и облегченно хмыкает.
- Я думал, ты спишь…
- Так разбуди меня, - не прячу доброй улыбки, - я хочу, чтобы ты научился меня будить, когда это нужно.
- Белла, стакан бы не убежал.
- А мир бы не перевернулся, если бы ты попросил, - по примеру Карли глажу его волосы. С любовью. Не умею ссориться. Не хочу. Не буду.
Эдвард делает несколько глотков, с удовольствием утоляя жажду, а потом возвращает стакан мне. С легкой улыбкой.
Он теперь сидит на постели, все еще в этой рубашке, все еще совсем белый, и все так же на меня смотрит. Каждый раз пронизывающе, каждый раз – с состраданием. И каждый раз с любовью. Раздражимость как рукой сняло.
- Бельчонок, прости меня.
- Я не обижалась, Уникальный.
Мои слова подталкивают его объясниться. Исправить эту ночь.
- Эти улыбки – это не издевательство, любовь моя, - он всматривается в мои глаза, надеясь отыскать там понимание, - просто мне так проще… я ненавижу клиники… и боюсь этого, - пальцы невесомо касаются левой стороны груди, - а это какой-никакой оптимизм…
- Ничего не бойся, - прошу, погладив его, - я не имею ничего против оптимизма. Просто я опасаюсь, что ты не до конца… что ты сполна не оцениваешь ситуацию.
Ксай протягивает мне свою руку.
- Поверь, это не так, - и за эту же руку, крепко держа, вынуждает подступить ближе. Обнимает.
Облегченно выдыхаю, поцеловав его волосы. Прижимаю к себе, к своей груди, в который раз за несчастный день благодаря за возможность избежать самого страшного. Это определенно большой прорыв. И большая победа.
- Люблю тебя…
- И я тебя, - в баритоне смешинки, - Бельчонок, я никогда на тебя не злюсь. Не принимай все это на свой счет. Просто больница… это действительно не то, что нам сейчас нужно.
- Но как этап – нужна, - не соглашаюсь, дополняя, - всего каких-то пару дней, Ксай. Мы выдержим.
Он усмехается.
- У нас есть выбор?
- Не-а, - я качаю головой, обняв его покрепче, - зато спокойные дни и ночи – разве не мечта? При условии, что ты будешь спать, конечно…
Алексайо морщится.
- Думаешь, ты одна не умеешь спать в одиночестве?
- Это нечестный прием.
- А если на десять минут? Подаришь мне десять минут? – он самостоятельно отстраняется, дав мне заглянуть в свои глаза. Аметисты действительно просят. И это при том, что знают, как я отношусь к их просьбам.
С сомнением гляжу на кровать.
- Она на одного, любовь моя.
- Я вроде не совсем Эммет…
Представив Медвежонка на месте Ксая, здесь, не могу удержаться от усмешки. Правдивой. Да уж, Нике точно места не хватит…
- Ладно, - послав свои сомнения к чертям, соглашаюсь, - только если будет неудобно, ты мне сразу скажешь.
Глаза Алексайо горят. Счастливо, глубоко, очень красиво. И вместе с тем в них будто бы влага…
- Ты будешь потрясающей мамой, мое сокровище, - резюмирует он. Укладывается обратно на свои подушки.
- Как и ты – отцом, - бормочу, забираюсь на свободную часть и пытаясь лечь как можно плотнее, дабы не лишать Ксая места.
- Не убегай, - недовольный, он сам притягивает меня как можно ближе к себе, - иначе в чем смысл?
Зарывается в мои волосы лицом, держит талию, целует лоб, макушку… а потом и щеки, и скулы получают по поцелую. Он соскучился.
- Уговор был на сон, - мягко останавливаю Уникального, подтянув его покрывало повыше, - засыпай.
Он глубоко, глубоко вздыхает, удобно устроив руку с капельницей, а свободной обвив меня. Впервые так по-собственнически и так счастливо, даже если кровать тесновата.
- Сладких тебе снов, мой Бельчонок…

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1