Этой ночью Эммет чувствует цвета. Целый спектр в лучших его проявлениях. Переходы на все оттенки.
Черный – матовый, гладкий, со скользящим эффектом. Синий – зигзагообразный, скользкий, если сжать слишком сильно. Оранжевый – мягкий, клеящийся, от него постоянно остаются пятна. А красный… красный очень, очень горячий. И стоит попытаться его посильнее взять, как тут же приходит боль. Красный – самый ужасный цвет.
Этой ночью Эммет видит звуки. Они очень разные, на самом деле, и очень красивые порой. Куда красивее, чем можно услышать.
Например, смех… смех его, наверное, грубоватый, зато он имеет привлекательную V-образную форму и плотное основание, кажется, сладкое. Из чего-то сладкого, очень сладкого. А крик наоборот – уродлив. Он неправильной формы, гниловатый и с тощим хвостом. Он противен.
Еще есть слезы… слезы или всхлипы, или рыдания – не суть, они очень похожи. Все голубые, все каплеобразные и все расплываются в лужицы, стоит лишь затихнуть. Падают, веточками укладываясь на ладони, а потом стекают вниз. Плач расстраивает.
Этой ночью Эммет попеременно испытывает боль и радость. Причем боль всегда приходит первее, хотя и странно смотрится. Это не типичная боль, от нее не хочется кричать, рыдать… она противна, вызывает отвращение, не более. От нее сухо во рту и покалывает где-то у основания шеи. Но смертью не пахнет.
А вот радость потрясающая… она пронзает копьем восторга, взрывается внутри гранатой счастья и окутывает туманом безмятежности. Смех, воодушевление, бесконечные светлые образы… Эммет видит какие-то зигзаги и цветные кольца, вроде цирковых. Но они такие необычные… и порой на них проскальзывает улыбка Карли, скрываясь в темноте как у Чеширского кота, или ободряющий взгляд Эдварда, затем лопающийся в пространстве…
А еще радость – это руки. Никины руки, без сомнения. Нет ни тела, ни голоса, ничего… только руки. Они очень нежные, очень добрые и щекочутся. Эммет смеется, запрокинув голову, едва касаются его. Но о каждом новом касании готов умолять. Это его нирвана.
…Этой ночью Эммет ничего не помнит и не знает.
Всплывающая правда и неутешительные пинки реальности настигают его через девять часов на больничной койке. Упавшим ниже плинтуса настроением, головной болью, сухостью во рту и потрясающим ощущением истинной боли на одной из ладоней. Будто бы ее часть выкромсали, не потрудившись даже заточить нож.
Он резко выдыхает, вздрогнув, и стискивает зубы. Это эффект красного? У него красный цвет на этой ладони… это он жжется!
Толком не пытаясь ни в чем разобраться, Танатос со всей своей силой и прытью, дернувшись на чем-то мелком и неудобном, пытается сбросить красный с руки. А он как будто приварен.
- Ш-ш-ш, Натос, - торопливый голос, напитанный испугом, перехватывает его ладони. Пытается, вернее, как будто это возможно. Цепляется за них. – Это бинт, бинт, слышишь? Его нельзя снимать.
Мужчина упорствует. Не снимать – это терпеть. А терпеть он не намерен.
- Кровь… - делает какой-то вывод женский голос, взглянув на его ладонь, - тебе просто больно, да? Сейчас, мой хороший, я все исправлю.
Пропадает. На мгновенье. А потом в эту же ладонь, и без того исстрадавшуюся, тыкает иголкой. Железной. Каленой. Ужасной.
- НАХЕР! – не жалея сил, рявкает Эммет. Толкает навязчивую мучительницу от себя, и ее руки, и иглу к черту вырвав. Задыхается.
Ее голос смолкает на минуту. Может быть – на две. А затем к Каллену, уже порядком растерявшемуся, заново подступаются с уколом. Заканчивают-таки его.
- Натос, послушай меня, - просит настырная, нерешительно подступив ближе. Он чувствует ее руку на своем плече, но куда более робкую, куда более осторожную. Боится. – Мы с тобой в больнице, а все это, все, что тебя тревожило – действие наркотика. Оно закончилось и тебе станет легче сейчас. Обезболивающее было нужно, чтобы не беспокоила рана. Посмотри на свою руку, только не сдирай повязку. Видишь?
Он морщится, хмурит брови, но смотрит. Какого-то черта слушает ее, толком не понимая, кого. Но голос добрый. Такому можно верить.
И правда, на руке повязка. Зрение фокусирует. Бинт. Толстым слоем. С маленьким красным пятнышком выступившей крови. Жжется не красный. Жжется то, что под бинтом.
- Откуда?..
- Огнестрельное ранение, - девушка чуть решительнее касается его плеча, еще не получив за это по рукам, - заживет, рана теперь чистая. Но пока придется потерпеть. Я ввела тебе обезболивающее.
Эммет откидывается на подушки, так кстати оказавшиеся за спиной, закрывает глаза. В голове все гудит, переворачивается. Звуки, которые он видел, цвета, что трогал, набрасываются голодными волками. Разрывают вдруг.
- Отдохни, - согласно советует женский голос, и робкая ладонь перебегает на его голову. Поглаживает волосы. – Все пройдет, не волнуйся. Просто попытайся как следует расслабиться.
Сперва Натос хочет послать ее и все ее советы.
Но пробует лечь поудобнее, не открывать глаз, забыть про унявшуюся руку…
И, волей-неволей, но засыпает.
Прислушивается к своей настырной смотрительнице.

…В следующий раз Эммет просыпается ближе к шести вечера. Солнце потихоньку клонится к горизонту в окнах, беззвучно колышутся деревья по ту сторону стекла, а в его палате два солнечных зайца. Перескакивают от отблеска часов на подоконнике.
Перво-наперво Танатос глубоко вздыхает, стараясь понять, где находится. Что было видением, что есть видение, а что уже реальность, ему понять пока сложно.
- Нет-нет, Александр Иванович, это случайность, - женский шепот, появляющийся после характерного звука открывающей двери, тихим эхом отдается от стен палаты, - она даже не сломана, просто растяжение. Он был не в себе.
Его пока не замечают. Эммет же медленно поворачивает голову к входящим.
- Выгораживание, Вероника Станиславовна, не есть правильно, - не соглашается грубоватый мужской бас, - поднял руку – пусть ответит. Охраны наставил, а сам…
Это врач, несомненно. В белом халате, обветренными ладонями и коротко стриженными рыжеватыми прядями. Он едва ли выше своей спутницы.
- Я его привезла, мне и решать. Оставьте в покое, - упорствует девушка и по всему слышно, что уступать не намерена. У нее боевой настрой и вид тоже достаточно боевой. Это Ника.
Сперва у Натоса теплеет на сердце, когда в канители безумия он видит родное и знакомое лицо, но тепло это быстро улетучивается. Потому что на скуле медсестры ярко-лиловый синяк, что она явно пыталась замаскировать тональником, но из-за свежести не вышло, а на правой ладони, на запястье, бинт. Эммет помнит такой же на себе и спешит убедиться. Да. Тот же.
- Еще раз увижу – молчать не смогу, - сурово предупреждает врач. Оборачивается к Танатосу, словно бы только теперь его заметив.
Ника, мгновенно посветлевшая в лице, облегченно улыбается.
- Привет, - тихонько и капельку боязливо, она подходит к нему поближе. В джинсах, серой блузке, что он прежде не видел, балетках. Пахнущая зеленым чаем. С мелиссой, из его любимой коллекции.
- С пробуждением, Эммет Карлайлович, - врач говорит сухо, мрачно. И лицо его явно не выражает ничего хорошего, - как самочувствие?
Натос его игнорирует. Он не может оторвать глаз от Фироновой.
- Кто тебя тронул? – рычит Каллен.
- Потом обсудим, хорошо? - она смущенно прячет пострадавшую руку за спину, а на лицо опускает длинную волнистую прядь. - Давай разберемся с твоим здоровьем.
Александр Иванович в белом халате ситуацией недоволен, но молчит. Только смотрит волком.
- Самочувствие, - напоминает он.
Доктор. Значит – больница. Значит – Целеево. Значит – реальность.
- Вроде… нормально.
- Голова?
- Нет.
- Зрение как? – проверяет реакцию зрачков. Удовлетворен.
- В порядке, - и это сейчас Натосу мешает. Он не может исполнить просьбу Вероники и сосредоточиться.
КТО. ЕЕ. УДАРИЛ?
КТО. ПОСМЕЛ?
КОГО. НАДО. К. СТЕНКЕ?
- Поднимите руки.
Это цирк? Эммет приглушенно рычит, стиснув зубы, но подчиняется. Его не заботят эти мелочи. Руки, ноги, голова… сейчас – плевать.
- Хорошо, - увидев то, что ему нужно, пришедший сам себе кивает, - рука будет заживать постепенно, с натяжением. Полное выздоровление…
Мужчина не особенно вслушивается в эту информацию, даты его не интересуют. Он просто благодарит врача, никак не реагируя.
- И будьте бдительнее, Эммет Карлайлович, - напоследок советует тот, вздернув голову, - я не потерплю такого отношения к моим сотрудникам.
- Александр Иванович, - мило, но хмуро напоминает Ника, покачав головой. Дожидается, пока доктор уходит, чтобы закрыть за ним.
- Где Карли? – вдруг сопоставив хлопок больничной двери с дверью в доме, когда выбегал в коридор, долбал о стену Голди, искал выход… Эммет в ужасе затаивает дыхание. Ребенок. Маленький ребенок. Душа…
Ему до боли стыдно, страшно, что не задал этот вопрос с самого начала. Весь туман из головы – к черту. Все к черту.
- Она здесь, Натос, в соседней палате, - успокаивает Ника.
Эммета подбрасывает на постели.
- Что с ней?..
- Ничего, она просто приехала с твоим братом и Изабеллой, - Вероника возвращается к его кровати, неловко присаживаясь на кресло рядом.
- А с ним что?.. - Натос едва не стонет. Что же это за дни такие?
- Это плановая госпитализация, как мне сказали. Он давно собирался лечь. Большего я не знаю, - она как-то виновато тупит взгляд, неловко пожав плечами. Выглядит такой хрупкой сейчас… еще с этим синяком…
- Каролина точно в порядке?
То, что голос мужчины трескается, причиняет Нике почти физическую боль.
- Да, Натос. Я приведу к тебе ее чуть попозже, хочешь? Пока постарайся прийти в себя.
Чуть-чуть успокоившись, Танатос отрывисто кивает. Хмурится, стараясь вспомнить хотя бы часть того, что было.
Рана от Голди. Она, брыкающаяся, всадила пулю. Чтоб ее.
А наркотик?.. Ника говорила о наркотике. Видимо, и он от нее.
Ника.
- Как это случилось? – Каллен оборачивается к Веронике, прижавшейся к подлокотнику кресла, глядя на нее внимательным, приметливым взглядом.
- Это неважно и совсем не болит.
- Такое не может быть неважным, - Натос пытается припомнить хоть что-то о ее повреждениях.
Дверь. Доктор. «Такое отношение к моим подчиненным».
У него все внутри холодеет и сжимается, едва факты выстраиваются в ровную струю. Заполняют друг друга.
- Нет…
- Это совсем не страшно, - девушка пытается говорить как можно мягче, - ты был не в себе, понимаешь? Это не ты был.
Здоровым кулаком он ударяет по кровати. Простыни вздрагивают.
- Не я, говоришь?
От отвращения к сухости добавляется кислота. Легкие сжимаются, тяжело сглотнуть.
Он поднял на нее руку.
Он причинил ей боль.
В каком бы то ни было состоянии…
Фиронова как-то скованно, нервно усмехается. Изящно поднимается с кресла, уверенно, спокойно подходит к его кровати. Перехватывает здоровую ладонь.
- Мне не больно. Я в порядке. Я ничуть не обижаюсь. Этого тебе достаточно?
- Тот, кому этого достаточно – подонок.
Вероника нежно, очень красиво посмеивается.
- А если я еще скажу, что люблю тебя? – приседает на его уровень, смотрит глаза в глаза, ничего не утаивая, и готовится поцеловать. Слишком близко.
- Я тебя больше, - сдавленно бормочет он. Сам подается вперед, прикасаясь к ее губам. Безмерно ласково. Чтобы и мысли не было испугаться.
- Вот видишь, а ты боишься, - девушка трется носом о его нос, как прежде делала лишь Карли, затем целуя в щеку, - ты очень хороший, Натос. Ты никогда и никого не тронешь просто так.
Медвежонок не соглашается, мрачнея.
- Присядь.
- На кровать?
- На кровать, - пододвигается. Отпускает ладонь Ники, здоровыми пальцами легонько прикасаясь к ее синяку. Убирает прядку волос за ухо. Не позволяет спрятать.
- Не больно.
- Ты никогда не скажешь, что больно…
- Ну и ладно, - Ника весело пожимает плечами, подавшись вперед. Обнимает Танатоса, с особой трепетностью избегая поврежденной руки, - мое заживет быстро, а твое… мне так жаль…
- Главное, что все живы, - Медвежонок забирает в плен своей ее руку с фиксирующей повязкой.
Что-что, а этот момент он вспоминает. И долго еще, наверное, будет помнить…
- Пройдет еще быстрее.
- На тебе все заживает за сутки?
- Просто то, что случилось случайно – не страшно. А с остальным мы справимся.
Она, ловко извернувшись, прикасается к его повязке. Поправляет ее сползший краешек – свежая. Нежно целует в самый центр.
Эммет прикусывает губу.
Эммет вдруг понимает, что ей верит. Вспоминает старую мамину фразу, что сейчас звучит как никогда свежо и дельно:
Δεν υπάρχει δώρο απ ' τον Θεό πιο όμορφο και θαυμαστό*
*Нет более удивительного и прекрасного подарка от господа.

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1