Но баритон на том конце уже, взволнованный и удивленный, спрашивает:
- Аурания? – и тут же, еще быстрее. - Что случилось?
Ну конечно. Всегда готовый прийти на помощь, как бы там ни было раньше. Эта его черта бесценна.
Она не знает, как описать, что именно. Смотрит на свою едва начатую пиццу, стакан апельсинового сока, наполовину разбавленный водой, блестящую вилку в кусочках сырной корочки… она никогда не ела пиццу руками. И никогда не позволяла себе выбрать тот путь, по которому нынче убежденно идет.
- Эдвард… - плохо, голос срывается. Аурания пугается этого сорвавшегося тона, вырвавшихся на поверхность ноток. Ее подбрасывает, а стакан с соком вздрагивает в руках.
- Это я, я, Аура, - собранный, готовый к действиям, произносит он. Голос, бархатный, звучит как прежде, не глядя на все прошедшие года, - тебе нужна помощь? Где ты? Номер русский. Ты в Москве?
Говорить? Говорить или промолчать? Положить трубку?.. Москва большая. Он не найдет. Если он сам вообще в городе сейчас. Если он вообще собирается приехать.
Она хныкает, сдавив мобильный руками. Совсем недавно выкрашенные в алый ногти пылают ярким пламенем. Жгут глаза.
- Рара, моя хорошая, успокойся, - тем временем, четко зная, что ей требуется, Эдвард говорит нежнее, добрее. Сам понимает, что соврала ему недавним письмом, что в России она, - просто скажи мне адрес и я к тебе сразу же приеду. Я еще в «ОКО».
Наверное, это судьба… или просто удачно выбранное время. Раньше девяти он не уходит, а она звонит в половину восьмого.
Хорошая…
Моя хорошая…
Девушка накрывает ладонью свой пока еще плоский живот, сглотнув горечь, и смело сама себе кивает. Сначала не может понять, что через телефон Эдвард ее не увидит.
- Речной вокзал. Я буду у входа на станцию.
Боги, они всего двое суток как приехали, а уже столько событий…
- Договорились. Через двадцать минут я приеду.
Его голос позванивает в пространстве. Переливается. Здесь, в неуютной маленькой пиццерии, с отвратительной пиццей, Аурании становится немного теплее и проще. Это самое большое счастье, наверное, даже если гложет чувство вины, иметь возможность обратиться к своему человеку за помощью. В любое время дня и ночи. При любом раскладе.
Отпуская ее к Мураду, Эдвард убеждал, что что бы ни случилось и как бы ни случилось, она всегда, в случае чего, может на него рассчитывать. Прошло почти восемь лет. Не так уж и быстро она села ему на шею…
Аурания кладет купюры в счет, вытирает слезы и, набрасывая свое пальто, выходит на улицу. С неба льется прозрачная вода, а ни зонта, ни капюшона у нее нет. Дождь смывает слезы, соль с лица. Делает воздух чуть легче, позволяет дышать полной грудью.
Девушке холодно, но этот холод можно терпеть. Внутри ей все равно холоднее. Страх, к сожалению, отнюдь не добавляет тепла.
Аура не понимает, что происходит. Она боится себя. Проходя мимо дороги, стоя на светофоре, глядя на загорающиеся окна в домах, в какой-то момент думает шагнуть на «зебру» до зеленого сигнала… но вспоминает Эдварда. То, что он приедет. Вспоминает, с едва не вырвавшимся наружу криком, Мурада. Мазаффара Мурада, так точнее, но Мазаффар – «воин» - нравится ей куда меньше, чем «желанный» - Мурад.
Его красивое, светлое лицо, глаза, такие темные, с фиолетовым отблеском, густые брови, губы, руки, тело с правильной мужской фигурой… его мятный запах… это расчленение без ножа. Вкупе со словами, что сегодня сказал ей, когда робко попыталась намекнуть…
Они познакомились на улице. Случайно и едва не с драматичным концом. На своем черном «Лэнд Крузере» Мурад ее чуть не задавил. И, когда разгоряченный, яростный по этому поводу, в костюме цвета свинца и кожаных перчатках того же оттенка вышел из машины, Ауранию пронзило той самой маленькой стрелой амура. Выбило почву из-под ног.
Это был ее мужчина…
У входа на станцию, как и условились, Аурания останавливается. Не прячется под козырек, не спускается внутрь, молчаливо ждет. У Эдварда еще десять минут.
…Он приезжает через семь.
Напротив метро останавливается серый «Мерседес», его дверь тут же открывается, выпуская водителя наружу. В таком же черном костюме, сером пальто и перчатках, он, не глуша машины, решительно и быстро направляется в сторону Ауры.
Не изменившийся ни черточкой, не поменявший ни искорки доброты во взгляде, все так же замечательный, Кэйафас останавливается рядом с ней. Время тронуло его лицо, оставив на нем больше морщинок, чуть потускнели волосы, на руках стали четко видны вены.
Аура сглатывает.
Эдвард сдергивает с себя пальто.
- Рара, ну не под дождем же, - качая головой, недовольно бормочет. Накрывает ее плечи теплой материей, застегивает верхнюю пуговицу, - пойдем-ка.
И она идет. Ничего не спрашивая, не сопротивляясь.
Его парфюм, присутствие, тепло, в конце концов… она просто устала. И то, что Эдвард заботится о ней сейчас, бесценно. Все как в первый раз. Ничего не было за это время.
В салоне из-за кожи также не очень тепло, но Каллен активирует обогрев, чтобы помочь Аурании согреться. Лично пристегивает ее ремень, гладит по руке. Съезжает с кусочка тротуара у метро, направляясь к ближайшему отелю. Один есть рядом с Целеево, она знает. Судя по повороту на трассу, их путь ведет к нему.
- Ты долго ждала? – обеспокоенный баритон теплом отдается на сердце.
Рара нехотя всхлипывает. Ее так же постоянно спрашивает Мурад…
- Нет…
- Хорошо, - утешая, Эдвард находит своей ладонью ее руку. Нежно пожимает, - и все хорошо будет, даже не сомневайся.
Аурания не уверена в его словах, но и в том, что следует опровергать их – тоже. Он приехал к ней и ради нее, он не отвернулся. Сегодня ее поведение должно быть как минимум дружелюбным.
- Да, Кэйафас.
Глубоко вздохнув, мужчина с ней соглашается. Поворачивает на нужную трассу.
Он не донимает ее расспросами и не вытягивает правды клещами. Давая спокойно подумать, отогреться, и, хоть немного, но расслабиться, просто едет вперед. Постоянно наблюдает за ней краем глаза, в свойственной себе заботливой манере. И лишь изредка, дабы напомнить о том, что рядом, пожимает промерзшие, мокрые от дождя пальцы.
- С тобой все в порядке, Рара? В больницу не нужно?
- Не надо, - ежится, прикрыв глаза. Сегодняшний поход туда едва не переломал ей всю жизнь, - я правда хорошо себя чувствую…
Он верит. Смерив взглядом, все же верит. Не заводит больше разговоров на эту тему.
Весь остаток пути в салоне царит молчание. Аурания наслаждается им, таким спокойным и необходимым, проникаясь каждой клеточкой.
Ей кажется, она успокаивается, наливается силами, приходит в себя. Уже не так все страшно, не так ужасно, не так горько.
Но стоит Кэйафасу остановиться на парковке гостиницы, возле яркой надписи «Отель», шлюзы будто бы прорывает. А все потому, что уж очень похож темный оттенок облицованных стен на глаза Мазаффара.
- Эд…Эдвард…
Он выключает машину, отпускает руль. Отстегивает ее ремень.
- Я с тобой, Аура, - и привлекает в свои объятья. Как всегда крепко, тепло и с искренним беспокойством. Так умеет лишь один мужчина на свете.
- Спасибо…
- Не за что, - гладит ее волосы, накрывает затылок рукой. Качает головой, - выпусти эмоции, поплачь, если хочешь. И расскажи мне. Я давно тебе говорил, что ты можешь все мне рассказать.
Это правда. Каждый божий день. Каждый час. Всегда.
Может быть, это и помогло ей выжить?..
- Побудь со мной чуть-чуть…
- Конечно, - он целует ее макушку, отчего Рара сразу же вздрагивает, - тише.
Получасом позже, в своем новом номере и за кружкой горячего, обжигающего чая, она, малость утерев слезы, наконец может говорить.
- Мы приехали в Москву позавчера. Мазаффар и я…
- По работе?
Она немного мнется.
- Вроде бы да… ненадолго… но не это важно, - горько себе усмехается, - а то, что я была в больнице этим утром…
Кэйафас, устроившись на неудобном стуле рядом с ней, сострадательно пожимает ладонь.
- Ты больна? – его голос, мгновенно покрывающийся опасением, тревожит и ее.
- Нет… если это, конечно… и все же нет, - зажмуривается. Замолкает.
Эдвард не торопит ее. Он никогда этого не делал и никому не позволял. Все, что важно, все, что нужно, от чего зависит жизнь – без спешки. А у него нет сомнений, что просто так через столько лет нового брака Аурания бы не позвонила.
Вдохнув и резко выдохнув, она продолжает:
- Я беременна.
Аметистовые глаза человека, что за два года стал для нее центром мироздания и примером, какие на самом деле прекрасные бывают люди, вспыхивают. Аурания и боится, и желает их огонька. Ей прекрасно известно, что Кэйафас не может иметь детей, он рассказал ей. А потому тема, конечно… но он просил правды. А кому, кроме него, ей еще рассказать эту правду? Кому она нужна?
- Это же чудесно, Рара! - он приподнимает уголок губ, не искажая лица, зато глаза светятся всеми цветами радуги. Сияют улыбкой, - быть мамой – лучший подарок на свете!
Оптимизм, с каким это произносит, настораживает девушку.
- Я боюсь…
Эдварда понимает. Придвигается ближе, уже обе ее ладони держит в своих.
- Ничего, милая, это нормально. Мы все немного боимся нового. Таковы инстинкты. Но я уверяю тебя, совсем скоро испуг сменится неудержимым счастьем.
- Не сменится.
- Аурания, дай себе хотя бы неделю, - он улыбается чуть шире, гладит ее плечо, - ты поймешь.
Ее глаза заволакивает слезами. Ногтями ладоней она впивается в кожу, с силой закусив губу.
- Мурад… Мазаффар не хочет! – вздрагивает, вздернув голову. Плачет.
Кэйафас ни на мгновенье не теряется.
- Ты с ним говорила об этом?
- Нет… но когда я намекнула сегодня, он высказал мне… что не хочет…
Эдвард позволяет бывшей «голубке» себя обнять. Почувствовав ее жгучую необходимость, что лучится ваттами, ощутив желание, самостоятельно раскрывает объятья. Пересаживается на ее диванчик.
Теплый, близкий и неутомимый. Он знает, как лучше, он знает, как правильно, он не причиняет боли и приходит на помощь в любую минуту. Он – сокровище. Рара, утыкаясь носом в его плечо, вдруг понимает, что настоящим ее отцом, наставником, другом и помощником всегда был и остается Кэйафас. Она до одури любит своего нынешнего мужа. Но благоговение, почти райский покой, что ощущает рядом с этим мужчиной, не чувствовала с ним никогда.
- Аура, тебе нужно ему сказать.
Девушка стискивает зубы.
- Он меня бросит.
- Ты беременна его ребенком, - убежденно, своим фирменным, взрослым, мудрым, ясным голосом объясняет Эдвард, - такого не будет. Ты его жена, Рара. Уже восемь лет.
- Кому это мешало…
- Поверь мне, всегда не все так страшно, как нам кажется. Важно решиться сделать первый шаг. И принять затем его последствия.
- Он фатален…
- Ты не узнаешь, пока не сделаешь его, - большая, добрая рука гладит ее спину, - Аурания, я убежден, что, узнав о твоей беременности, Мазаффар непременно будет рад. Возможно, удивлен, возможно, напуган, но рад. Обязательно.
- Просто ты хочешь детей… просто для тебя они важны…
- Это так, - не отрицает Каллен, - но я вижу истину в ваших отношениях. Я знаю, что он тебя любит и не меньше любишь его ты.
Аурания зажмуривается. Хнычет.
А если всю свою жизнь она любит его потому, что похож он на Кэйафаса?..
Но эту мысль не выскажет никогда. И никому.
- Я не пойду на аборт… я боюсь, он отправит меня на аборт! – переводя свои слезы в новое русло, вскрикивает.
- Такого не случится.
- А если?.. Что же мне делать, Эдвард? Что мне предпринять?
Мужчина глубоко вздыхает, разравнивая теплую материю, на сей раз одеяла, на ее плечах. Уже высохшие волосы целует.
- Успокоиться. Попить воды. И позвонить Мазаффару. Я уверен, он с ума сходит, не зная, где ты.
- Он бы не приехал так, как ты… - неуверенно шепчет девушка.
- Приехал. Просто ты позвонила мне. И я рад, что ты мне доверяешь, Аура, - он немного улыбается, даже в голосе слышно, - однако это не меняет сути. Позвони ему.
- Это твой совет?
- Это мой совет, - подтверждает Эдвард. Не отстраняет, не отталкивает от себя, наоборот, обнимает покрепче, - этот ребенок сделает вас обоих самыми счастливыми. Уж поверь мне.
На такое Аурания ничего не отвечает. Просто, выдохнув, утыкается носом в его плечо. Закрывает глаза. Держит руками за шею. И принимает решение…
Звонит ли она в тот вечер?
Звонит.
И ровно через час, когда запыхавшийся, бледный и до смерти напуганный Мазаффар влетает в ее гостиничный номер, признается ему. Быстро, но ясно. Откровенно, но без грубости.
…Ясмин уже четыре года.
Прислушиваясь к малейшему шороху радио-няни, лежа на своей огромной пуховой подушке, под шелковым одеялом, женщина не может заснуть. Вспоминает. Без конца, без края то, что сделал для нее Кэйафас. В том числе – рождение дочери. Ну неужели, неужели эти люди правы? Неужели так может быть?..
Она вертится, крутится в постели. И жарко, и холодно, и тесно. Она отодвигается от спящего мужа на добрый метр, благо, кровать позволяет, но он по-собственнически ловко, даже во сне, притягивает ее обратно. Рара не рыпается. Лежит.
Когда она умирала от передозировки алкоголем, ее спас Эдвард.
Когда она заперлась в комнате, накурившись, тем самым едва не спалив и себя, и дом от непотушенной сигареты, ее спас Эдвард.
Когда она рыдала на трассе, стоя между двух полос и готовясь броситься на одну из них, ее спас Эдвард.
Эдвард всегда ее спасал.
А она расписалась… она его не спасла.
О Боги!
Аурания зажмуривается, сжав зубы, и зарывается лицом в подушку. Выбирается из навязчивых объятий Мазаффара. Как отец он идеален. Как муж и мужчина… далеко не всегда.
Она помнит все, что он говорил ей. Каждое слово: не говорить Кэйафасу о переезде в Москву (через 2 года после рождения дочери), не говорить Кэйафасу о рождении дочери, оборвать с Кэйафасом всем контакты… он ненавидел Кэйафаса и про себя наверняка, сколько бы ни разубеждала себя, считал, что тот вечер они провели вместе. Отыскав ее в отеле близ Целеево, воспылал бесконечной яростью.
Она так делала. Она правильно поступала. Потому что любое напоминание о бывшей жизни жены распаляло Мазаффара, он это не любил. А Аура слишком сильное, наверное любила его… не хотела рушить семью.
К черту.
Аура пьет воду в столовой.
Аура поправляет одеялко Ясмин, поцеловав ее лобик.
Аура с тихой грустью глядит на заваленную игрушками полку до потолка. Фиолетовые зверюшки, бантики, книжки, статуэтки – все на ней выделяется.
Фиолетовый даже тут повсюду.
Фиолетовый дал ей жизнь… заново… а она его угробила в черный.
Наверное, стоя здесь, у этого огромного шкафа, среди ночи, Рара и принимает решение. Выбирает план, четко намеренная ему следовать. Иначе не сможет больше жить. Никогда себе не простит.
Утром Мазаффар уходит на работу.
- Займитесь цветами, Белые Лилии в ход, - по телефону произносит кому-то он, надевает пальто, - и побольше мощности.
Оборачивается, видит Ауру.
- Я перезвоню позже.
Она, как верная жена, целует его на прощанье в щеку, гладит по плечу. Но в глаза не смотрит.
- Все хорошо?
- Чудесно.
Через двадцать минут после отъезда супруга она одевает Ясмин. Врет няне, что везет ее в детский клуб в центре города.
Уже к десяти утра Аурания, за рулем своего автомобиля, направляется в Целеево, зная, что он там, дав дочке на заднем сидении полную свободу действий с любимой приставкой, встроенной в автомобильное кресло.
О прощении Аурания намерена умолять.
* * *
Сюрреалистичность нашей действительности порой поражает в самое сердце.
Когда событий много, когда каждое из них с завидным успехом выбивает почву из-под ног, будь то предынфарктное состояние Ксая или же вчерашняя гроза, высосавшая из меня какую-то часть души, невольно начинаешь сомневаться, что все это происходит на самом деле. Человеческий мозг склонен уходить от боли, искать путь решения своей проблемы. И он предлагает варианты: снится, привиделось, померещилось от сильнодействующих средств. В конце концов, некоторые останавливаются на этом варианте. Я долгое время лишь его считала верным.
Но теперь… теперь, когда идеально чиста уже больше четырех месяцев, когда больше трех не пью и капли алкоголя, ничего не могу понять. Как в тумане, как в страшном, непонятном, склизко-сером сне смотрю на женщину, замершую передо мной с ребенком на руках. Среди белых стен клиники. В черном плаще. С фиолетовыми заколками смоляных волос дочери.
Появление Аурании, мягко говоря, неожиданно для меня в любом случае. Но еще больше неожиданно из-за наглости, которой наделена первая «голубка». Из-за того, что именно по ее вине Алексайо за этой чертовой светлой дверью на безвылазном постельном режиме и иглами в венах.
Аура стала спасением для него в свое время.
Сейчас Аура стала его последней каплей.
- Мне срочно нужно увидеть Кэйафаса.
У нее большие, глубокие черные глаза, которыми насквозь пронзает и меня, и доктора Норского. Наспех подведенные ресницы, но яркая красная помада на губах, накрашенная крайне выверенно, неприметная, но оттого не менее стильная одежда. Наш рост отличают ее невысокие каблуки.
Леонард хмыкает, словно бы ситуация его забавит.
- Если вы об Эдварде Карлайловиче, это никак невозможно, - отойдя от происходящего первым, убежденно произносит он. Чуть заслоняет меня, - ему это противопоказано.
- Это дело жизни и смерти, - пришедшая прикусывает свою полную губу, перехватив дочку покрепче. Я невольно окидываю малышку взглядом снова. Пушистые-пушистые, как у фарфоровых кукол, реснички. Личико, буквально идеальное, с южной ноткой. И такие роскошные, просто на загляденье, смоляные локоны. Они выгодно оттеняют бесконечный фиолетовый.
- И у мистера Каллена тоже, - Норский непреклонен, - сожалею.
- Я не знала, что он в больнице, Леонард! Я этого не хотела…
Ее покаяние, даже при условии, что довольно искренне, меня не трогает. Наоборот – злит. Наоборот, подсказывает, что, как виновницу подобного состояния мужа, я обязана ее выслать. Тварь.
- Убирайся отсюда.
На мой голос, глухой и предупреждающий, оборачиваются сразу трое. Леонард, изогнув бровь, Аурания, замолчав на полуслове, и малышка на ее руках. Но она, похоже, не понимает смысла. Смешно наклоняет голову, своими черными глазками изучая мою фигуру. Не говорит по-русски? Глеб и Петр молчаливыми тенями вырастают за моей спиной. Я их чувствую.
- Простите?..
- Убирайся отсюда вон, - не сочтя за трудность повторить, шиплю сквозь зубы, - к Эдварду никто не войдет.
- Девочка… - будто бы это все объясняет, Аурания мрачно качает головой, окинув меня взглядом и сжав губы, - вы все моложе…
Прижимает к себе ребенка. Слишком крепко. Девочка недовольно хмурится, выпутываясь из маминых рук.
- Я боюсь, если мы не поговорим, все станет лишь хуже.
- Хуже уже некуда. И разговор у нас вряд ли выйдет, - отметаю я.
Леонард не вмешивается. Но и не уходит, наблюдая за нами.
- Ты пятая «голубка», верно? Изабелла, я слышала. Из Штатов.
- Я – его жена, - не чураясь такого действия, вскидываю вверх правую руку со своим непременным атрибутом брака. Золотое кольцо явно ее настораживает.
- Я и говорю…
- Настоящая, - обрываю, - и мне решать, кто войдет внутрь. Но это явно будешь не ты.
Пренебрежению в моем голосе можно позавидовать. Норский снова хмыкает, но одобряюще.
- Кэйафас не мог жениться на постоянно… - толком уже не зная, во что верить, бормочет Аура. Ошарашенно глядит на доктора, но тот лишь кивает. Подтверждает.
- Очень «рада» была познакомиться, - не тая яда, пренебрежительно говорю я, - до свидания.
Аурания, толком не зная, что делать теперь, озадаченно смотрит вокруг. Ищет решение или подсказку… определенно нечто вдохновляющее. Я не ожидала ее прихода, а она – подобных новостей. Только вот ни капли жалости к ней не испытываю.
- Изабелла, - в конце концов, выдохнув, первая «голубка» поворачивается ко мне всем телом, - если это так, у меня предложение… я отвечаю на три ваших вопроса, вы – на три моих. И больше я сюда не явлюсь.
Охрана за моей спиной шевелится.
- Нам не о чем разговаривать, - видимо, ее наглость я недооценила. Она думает о ребенке? Девочке не нравится зреющий скандал и наш тон. Она утыкается носом в мамино плечо, прячась. Кудряшки черно-золотых волос подрагивают.
- Я думаю, прежде всего нужно позаботиться о вашей девочке, - недовольный таким положением дел, Леонард, дважды папа, хмуро глядит на Ауранию, - здесь есть детская комната… я могу вам показать.
- Если Изабелла откажется со мной разговаривать, это не будет нужно, - Аура, прикусив губу, глядит на меня, - поверьте, я не хотела, чтобы все кончилось так… и я еще могу все исправить. Я помогу ему. Только мне нужен ответ…
Мой взгляд отдает холодом и злостью.
- Предательство требует ответов?
- Именно затем, чтобы искупить свою вину, я и пришла, - женщина глубоко вздыхает, - я понимаю, как это выглядит… но если выслушаете меня, вы все поймете сами.
Она определенно пытается меня зацепить. Ни разу еще не пренебрегла «вы», не глядя на мой тон и поведение. Настроена так же решительно, хоть и маскирует все под смиренность.
Во мне же борются два противоположных желания: согласиться и послать к черту. В пользу первого говорит то, что Аура – «голубка» Ксая, его начинание, а значит, знает очень много и беседа с ней представляет какой-никакой, а интерес. В пользу же второго – состояние Эдварда, его боль при упоминании девушки и абсолютная беззащитность. Не стану ли я предательницей, ведя с ней разговоры за его спиной?..
Леонард, как и охранники, ждет моего решения. Он посылает легкую улыбку девочке, развлекая ее, и малышка чуть расслабляется. Дает матери возможность терроризовать меня черными глазами.
Предательница.
Неблагодарная.
Гадина.
…Но здесь. И объяснит, почему так поступила. Вдруг я потом смогу этим объяснением утешить Эдварда?
Ох, господи…
- Три вопроса от вас – и пять от меня, - поднявшись на ступень выше в плане вежливости, выдаю условие я. Складываю ладони на груди, формируя уверенную и защитную позу одновременно.
Аурания целует висок дочери. Думает.
Но, поморщившись, соглашается. На ее лице уже проступают первые морщинки.
- Ладно.
- У меня свободна ординаторская, - Норский явно намерен увести нас подальше от палаты, дабы минимизировать риск быть замеченными Ксаем, - Изабелла, по коридору и налево. А вам, - кивает Ауре, - я покажу детскую.
- Нет.
Убежденно покачав головой, гостья снова целует ребенка.
- Ясмин не говорит и не понимает по-русски. Ей ничего не мешает остаться со мной.
- Дети чувствуют эмоциональный фон…
- Сейчас фон волнует меня меньше всего, - Аурания поджимает губы, уколов Леонарда взглядом, - Изабелла, она не помешает. Но я не собираюсь никому ее отдавать.
Что же, при всей моей злости на эту женщину, это решение немного, но примиряет с ней. Она – мама. И она боится за девочку. Она не даст ее в обиду. В той ситуации, в которой мы все находимся, прежде всего думаешь о сохранности близких, а не здравом смысле и месте их нахождения.
Меня изнутри передергивает, когда представляю Ксая одного по ту сторону двери. Не будь рядом доктора и охраны, я бы определенно не двинулась с места.
Но разговор будет недлинным. А польза – колоссальная.
- Хорошо, - не разбрасываясь словами, я просто соглашаюсь. Поднимаю взгляд на Норского, - вы проконтролируете его?
- Всегда, Белла, - утешающе произносит доктор, - но и вы тоже – себя. Пусть Глеб идет с вами.
- Его вахта – здесь.
- Нет никаких проблем, Изабелла Рональдовна, - сурово принимает предложение охранник, застывая в боевой готовности, - я подожду у двери, если вам будет так удобнее.
Аурания защищающим жестом, почти тигриным, обвивает дочку. Отворачивает ее от мужчины и его стального взгляда.
Черт, я уже хочу поскорее со всем этим покончить!
- Так и быть.
И наша небольшая процессия, оставляя доктора и Петра у палаты Алексайо, направляется в указанном направлении.
Аурания проходит первой. От нее едва уловимо пахнет жасмином.
Я захожу следом.
А Глеб закрывает за нами дверь, присаживаясь на стулья ожидания возле нее.
Ординаторская доктора Норского представляет собой просторную светлую комнату с кофе-машиной, уютными коричневыми диванчиками друг напротив друга и журнальным столиком. На нем – новейшие журналы о медицине и корзинка живых цветов. Судя по ее оформлению, это детских рук дело. Догадка не подводит – с этой же корзиной, в рамке на стене напротив, позируют две очаровательные светловолосые девочки. У них белозубые улыбки, синие глаза и много, много радости. По губам видно, что кричат «папочка!». Жизнь Леонарда – его семья. Мне становится тепло.
Помимо диванов здесь есть шкафы и обеденный стол на четверых. Норский, судя по всему, делит ординаторскую с двумя другими врачами своего отделения, но их халаты и бейджи на месте, а значит, пока отсутствуют. Возможно, так же ведут своих внебольничных пациентов.
Нам не помешают.
Мы присаживаемся на диваны. Обе довольно робко, хоть и желаем это скрыть. Аурания подает девочке из своей сумки розово-желтый кубик-рубик, усаживая ее на две тонких подушки, а сама сцепляет руки в замок на коленях. Волнуется.
У нее такие же, как у дочери, роскошные волосы до талии, вьющиеся толстыми прядями. И ухоженные руки с темно-красным маникюром. А еще – золотой браслет на запястье с инициалами М&A.
- Подарок мужа, - увидев, куда смотрю, объясняется зачем-то Аурания. Прячет руку.
Между нами повисает неудобная тишина. Я не знаю, что делать дальше, хотя мы уже и оказались там, где следует, а она уж точно не имеет представления. Успокаивает себя наблюдением за дочерью, а меня подбрасывает от фиолетового цвета. Неужели для ребенка не нашлось другой одежды?..
Четыре года назад, сказал Ксай.
Я сглатываю.
Четыре года назад они встречались.
Но такое просто невозможно. В принципе невозможно, я верю ему. Я знаю, что ребенок попросту не может быть его. И впервые в жизни это успокаивает.
- Изабелла, давайте начнем, - просит Аура, - мне жизненно необходимо узнать правду. Если она совсем другая, я не посмею и лишней секунды оставить свою подпись там, где она сейчас.
Жизнь забавна, правда? Я нахожусь в одном помещении со своим врагом, по существу. Недостойной, неправильной женщиной, что в который раз сделала больно человеку, не позволяющему себе ни одного отказа в помощи, ни одного дня отсутствия поддержки.
Алексайо такой, какой есть, это его натура, это его альтруизм, его же и убивающий… а эти женщины… эта женщина, что передо мной, безнаказанно этим пользуется. Который раз.
- Ваше подтверждение заведомой лжи, считаете, оправдано поисками правды? – я мрачно изгибаю бровь.
- У меня были причины. Поверьте, я так не думала разговаривать с вами, как и вы со мной. Мы не должны были встретиться.
- О разговоре просила не я.
- Понимаю, - Аура сглатывает, - и я готова начать. Задавайте ваш вопрос.
Девочка, усевшаяся на диване в своем фиолетовом платьице, роняет кубик на пол. Я вздрагиваю.
- Diqqətlə. Möhkəm saxlayın*, - мама возвращает ей игрушку.
- Music**! – требует та.
Аурания вздыхает. Подает девочке наушники, что та умело вставляет в уши. Родители так часто ругаются? Или под музыку ей интереснее.
- Чья это дочь и почему вы привели ее сюда? – не выдержав, спрашиваю я. Теперь, когда нет и шанса, что нас услышат, проще.
- Это два вопроса…
- Один, - не соглашаюсь я.
Аурания прикрывает глаза, справляясь с моим упрямством, но все же не спорит. С теплой грустью смотрит на свою девочку.
- Моя дочь, Изабелла. И если вы подумали, что она здесь потому, что пытаюсь предъявить отцовство Кэйафасу, вы заблуждаетесь.
Она знает о сходстве. О волосах, ресницах, губах. Видимо, сравнивала и не раз… меня изнутри перетряхивает.
- Она в фиолетовом.
- Это для внимания, - Аура виновато поджимает свои полные алые губы, - я не знала, что он здесь, повторяю. Я приехала в целеевский дом, откуда Рада Александровна направила меня сюда.
Я начинаю жалеть, что не поделилась с домоправительницами поступком первой «голубки». Наверняка они, знай, что та натворила, заперли бы перед ней дверь. И Аурания не нашла бы нас.
- Для какого внимания?
- Ответ на этот вопрос – мой собственный, Изабелла.
Она говорит загадками. Я немного теряюсь, хмуро поглядывая на малышку. Не произнося ни слова, она на удивление спокойно играет с кубиком-рубиком. Красавица.
- Предположим…
- Но я хочу задать его последним. На то есть причины.
Мне не нравится, что женщина диктует условия. Но что-то незаметное в ее взгляде, жестах, мимике… подсказывает, что лучше согласиться. Я уже боюсь этого вопроса.
- Почему он на вас женился?
С места в карьер. К этому вопросу, кажется, мне уже не привыкать.
- Потому же, почему и вы вышли замуж.
- Мой муж не зарекался на обет безбрачия, - Аура прикусывает губу, - вы его до неузнаваемости изменили, Изабелла, если он пошел на такой шаг.
- Я его люблю, - выдаю ей, нахмурившись, не медля и мгновенья, - и никому не позволю причинить вред.
Аурания, удивленная, с уважением мне кивает.
- Он этого заслужил как никто, я понимаю. И я очень рада за вас. Но… вы знаете о его дочери? Об этой Анне?
- Не думаю, что это – лучшая тема.
- Изабелла, ее изнасиловали… в их доме… - Аурания вздрагивает, моргая чуть чаще нужного, - и она пила, и она кололась… в предсмертной записке она обвинила в изнасиловании Эдварда. И пусть ее записку не допустили к суду…
- Эдвард на такое не способен. Вы знаете это не хуже меня.
- Но вам известно об этом? О факте необнаруженного насилия?
Я хмурюсь. Мотаю головой.
- Но это ничего не меняет. Он не виновен, я могу собой поклясться.
- Это просто наводит на мысли… - Аурания жмурится на одно мгновенье, - сейчас рядом с ним растет еще одна девочка, его племянница… и ее няня… ее няня сказала, она подвергается психологическому террору в доме. Насилию.
Она о Каролине? Я сейчас растерзаю эту женщину. И за ее слова, и даже за ее постыдные мысли. Всю свою жизнь Ксай отбывает бесконечное наказание за смерть Анны, мечтавшей совершить фактически инцест. Тема педофилии – то, что сейчас ему как раз требуется, дабы забить в крышку гроба последний гвоздь.
От негодования меня потряхивает. Кажется, я краснею.
- Няня была у вас? Когда?
- Пару дней назад, - Аурания честна, прекрасно понимая, какие темы задевает. Она снова поднимает упавший у дочери кубик с пола, давая в ее ладошки, - Голди Микш. Она вела с нами разговор о матери ребенка и похождениях Эдварда… мой муж поверил.
- И вы поверили? Подписали? – я стискиваю зубы. С трудом держу голос в узде.
- Изабелла, вы не понимаете… вы, наверное, просто слишком мало знаете его… я… я много раз видела Эдварда с детьми, - она с трудом подбирает слова, глядя на меня и напуганно, и сосредоточенно, и с болью, - я не знаю, кому верить…
- Кэйафас похож на педофила? – последнее слово я выплевываю, прошипев. Насыщенное, налитое ядом, оно скользит к женщине. Вгрызается в нее.
От подобных мыслей, разговоров и обсуждений чувствую себя не на своем месте. Ощущаю зло, негодование, испуг, боль… и больше всего – отчаянье. Молю Бога, чтобы никогда, никогда Ксай ничего подобного не услышал. Он точно сойдет с ума.
- Не похож, в том-то и дело! – Аурания зажмуривается. - И я здесь. Я здесь, чтобы убедиться в этом, Изабелла. Я не могу спать. Я боюсь, что сделала самую большую ошибку в своей жизни… если он достойный опекун, если он желает усыновлять детей, как же я могу… как я смею?..
Ее подпись поставит крест на опекунстве, если документы попадут в нужные руки – да. А я уже и забыла думать… я утеряла нить.
И на усыновлении? О господи! Нет. Это допускать нельзя. Это – его шанс, его смысл. НЕТ.
- Вы уберете подпись. Немедленно, - приказываю я.
Женщина, погладив по ладошке дочь, опускает голову.
- Уберу, когда узнаю правду.
- Какую правду вы хотите знать?!
- Как жена, Изабелла, как его доверенное лицо, - она почти заклинает, впиваясь в меня глазами, - он забавляется с ними? Он хоть раз в жизни помышлял тронуть ребенка?..
Это не волна эмоций, нет. Это просто цунами. Оно сносит на своем пути все, погребает под собой, ударяет по больному. Оно хлещет, терзает, мучает.
Оно доводит до белого каления.
- Любой, кто в это верит – тварь, - тихо, но убежденно произношу я. На выдохе.
Незванная гостья мотает головой.
- Я не хочу верить. Я пришла с дочерью.
- Вы?.. К нему?..
- Именно, - Аурания сглатывает. Смотрит на меня загнанным зверем, - я не верю. Я пришла с ребенком. Я провела бы самый яркий тест…
До меня, наконец, доходит, какого черта девочка во всем фиолетовом.
Соблазнить Ксая.
О господи…
…Смело.
Сам факт существования такой мысли, даже проскочивший в единое мгновенье, просто святотатство. Дрянь.
Аурания почти плачет. Ее спина дрожит.
- Вы уверены? Вы уверены, что это не так? Стопроцентно? – взмаливается.
Я зажмуриваюсь. Она сама хочет верить. Она знает. Любой знает.
- Куда, куда больше, чем на сто.
Не знаю, успокаиваю ли я ее. Не знаю, даю ли гарантии. И не знаю, рушу ли эти ужасные мысли в голове… но вот то, что точно знаю, к Алексайо она не подойдет. На пушечный выстрел.
- Зачем вы встречались несколько лет назад?
Аура с горькой ухмылкой указывает на ребенка.
- Мне нужна была помощь.
- С усыновлением? Сколько ей?
- Три и шесть, - алых губ женщины касается улыбка, - я рассчитывала только на помощь Эдварда и он не подвел меня. Я безмерно перед ним виновата.
- Еще не поздно все исправить, - я воинственно кладу ладони на колени.
- Я знаю… - Аура, кое-как вздохнув, утирает пальцами маленькие слезинки со щек, - я понимаю, что заблуждалась. И я не заслуживаю его прощения.
- Он всех прощает. Но это неважно. Из-за вас он здесь.
Аурания накрывает рот рукой.
Она не хотела в это верить.
- Это не повторится. Я аннулирую все, что подписала. И я, когда ему станет лучше, хочу извиниться лично… прошу, позвольте мне, Изабелла. Когда минует опасность… дело ведь в сердце, да? Умоляю.
Не знаю, что ей сказать. Не знаю и знать не хочу. Внутри пусто, пропахло гарью, догорает негодование и боль за Ксая. Мерцает в темноте это гребаное «педофил», отравляющее его жизнь.
- Он знает, что у вас девочка?..
- Нет, - Аура сквозь слезы улыбается, - я бы хотела сохранить это в тайне до нашей встречи. Он вдохновил меня оставить ребенка…
Похоже, у Алексайо такая работа. Я вздыхаю.
- Ближайший месяц ему точно не стоит вас видеть. Но я позвоню, если откажетесь от показаний.
Аура всхлипывает. Энергично кивает.
- Я ужасная идиотка, Изабелла. Я понимаю вас. И я благодарю, что дали мне шанс. Что рассказали правду. Это высшее преступление – так думать о Кэйафасе. Он лучше всех нас. Он просто святой.
- Вы жили с ним два года, Аурания… вы знаете его достаточно хорошо, чтобы никому не верить. Няня желала ему зла. А мать Каролины повесилась.
- Все так переплелось… связалось… простите…
- Ваши извинения понадобятся не мне, - я с легкой улыбкой поглядываю на девочку, представив, как обрадуется Ксай, узнав что у «голубки» на самом деле все сложилось, - приберегите их.
Я заканчивают этот разговор, толком так и не собрав свои чувства. Побитыми осколками, камешками и занозами они укрывают собой все сознание.
Не выстраиваются в ряд.
Аурания, вдруг прикусив губу, будто думает о чем-то, протягивает ко мне руку. Хватается за запястьем, сжав.
- Берегитесь лилий.
- Простите?..
- Я слышала кое-что о грядущей войне, Изабелла, - Аура качает сама себе головой, - я не знаю, из-за чего она и для чего, но… берегитесь лилий. Вы можете защитить Кэйафаса.
…Теперь я откровенно ничего не понимаю.
*Осторожно, держи крепко.
**Музыка.
* * *
Вероника стоит у окна, в шагах трех от дивана, держа в руке небольшое серебряное зеркальце. Ее правая ладонь, свободная от сдерживающей ноши, быстрыми и ловкими движениями прикасается к нужной щеке. Что-то матовое, с бежевым отблеском, втирает в кожу.
Эммет, только-только проснувшийся, не сразу понимает, почему большой лиловый синяк на ее лице начинает исчезать. И пугается сперва, что на запястье фиксирующая повязка.
Он смотрит на Бабочку исподтишка, но внимательно. Подмечает каждое ее движение, каждую проскакивающую на лице эмоцию. И не может не заметить, отчего хочется как следует ударить себя по голове, как девушка морщится, едва касание выходит чуть более сильным.
Врала Ника. Больно ей. Ничего не попишешь.
И он ее… он, ее, бросившуюся на пол и готовую к избиению, уже тронутую одним ублюдком, ударил сам… ему мало инквизиторского костра за такое. Медвежонок чувствует искреннее отчаянье.
Может, оно и привлекает к нему внимание Вероники? Серебрится во взгляде и жжется. Потухшими, но еще обжигающими огоньками к себе притягивает.
Она, изумленно обернувшись, сразу же ему улыбается. Как по команде. Еще немного сонная, но уже собранная, успевшая и переодеться, и умыться, складывает зеркальце в карман. Растирает остатки тональника.
- Здравствуй, - тепло здоровается, приближаясь к его постели. Идет прямо сквозь солнечный свет, проникающий через незакрытые до конца шторы. В уголке, на диванчике Каролины, они создают идеальный полумрак, а Нику освещают. Она похожа на божественное создание.
- Доброе утро, - с горечью к обнаруженной правде с ее лицом, выдыхает Натос. Нет ни сил, ни желания себя простить.
- Ты еще не успел проснуться, а уже хмуришься, - хихикает Ника, стараясь разрядить атмосферу.
- Мне безумно жаль.
- Натос, да ладно тебе, - качает головой, присаживается на самый краешек его постели, не задев даже одеяла, - обсуждать эту глупость второй день – не лучший вариант.
- Тебе больно.
- Нет.
- Да. Я видел.
Вероника закатывает глаза. Улыбается шире.
- Тогда, может быть, ты заметишь, как я счастлива?
Ее взгляд вспыхивает сразу десятком чувств. Но ярче всего, помимо обожания и безусловной любви, которую он думал, уже не заслуживает, выделяется признательность и капельку неверия. В себя? Или себе?..
- Я счастлив не меньше, - успокаивает Медвежонок, отпустив ситуацию резким выдохом, изгоняющим все дурное, - Вероника, ты единственная женщина, которую я хочу видеть с собой рядом даже в такие моменты… ты не представляешь даже, насколько я тебя люблю.
От его признаний ее сердце, определенно, бьется неровно. Вероника смущенно выдыхает. Облизывает губы, смятенно потупив взгляд. Смотрит из-под своих очаровательных, густых черных ресниц.
Его собственная гречанка.
Греческое сокровище.
- И я люблю, - ответно, под стать чудесному утру и тишине палаты, в которой идиллии не может нарушить ничто, а спящая Карли ее лишь создает, признается Фиронова. Хочет наклониться и… поцеловать. Но Натос придумывает кое-что получше. Убеждается, что дочка спит.
И, расправив плечи, ловко вскидывает здоровую руку. Обхватывает талию Бабочки.
- Натос! – приглушенно вскрикивает она. Но поздно.
Довольный и собой, и тем, что успел поймать момент, посмеиваясь, отчего его широкая грудь вибрирует, Эммет прижимает невесту к себе. Горячо целует ее подвивающиеся русые волосы.
Вероника, не ожидавшая такой резкой смены положения, лежит на его груди, прижавшись губами к ключице, и пытается понять, как так вышло. Ошарашенно усмехается.
- В умении удивлять тебе не откажешь, - признает, оправившись и чмокнув его плечо, - что за перемещения?
- Ты всегда слишком далеко, - неодобрительно докладывает Каллен, - я исправил.
- Натос, для тебя я всегда рядом.
Ее тихий, проникновенный голос, ее признание делает утро Эммета лучше. Светлее. И проще весь его день.
- И за это я тебе неизмеримо благодарен, мое чудо.
Ника краснеет. Поднимает на него глаза, влажные, легонько прикусывает губу.
Чистое очарование. Красота в том виде, в каком она зародилась на земле. С грацией, с изяществом, с умом и справедливостью, с верностью… идеальная.
- Вероника, - он катает ее имя на языке, той самой здоровой рукой с трепетом прикасаясь с замаскированному синяку. Мечтает обладать достаточной силой, дабы свести его. И никогда, никому больше, особенно себе, не дозволять Вероники касаться подобным образом. Нет ему оправдания.
- Танатос, - ее нежность изливается через взгляд. Ника наклоняет голову к его пальцам, прищурившись от солнечного лучика, проникшего на постель. Май становится теплее. – Как твоя рука? И вообще, как ты себя чувствуешь? Извини, что я сразу не спросила…
- Дело в том, что ответ зависит от твоего присутствия, солнце.
Она многозначительно ему подмигивает.
- Так ты говоришь мне неправду, когда я сижу рядом?
- Вот так – только правду, - он по-собственнически крепко, но с обожанием обвивает Бабочку на сей раз обеими руками, - все проходит, Ника. Мне плевать.
- А мне нет. Ты знаешь, как тяжело такое заживает? – в зеленых глазах поселяется печаль. Эммет ее ненавидит.
- Я знаю, что не будь этого, не смог бы как следует насладиться твоим присутствием, - мурлычет Каллен.
- Ты просто неисправимый льстец.
- Я скучал.
- Едва ли ночь прошла.
- Ты спишь больше чем в десяти метрах.
- …Но лежу на тебе сейчас.
- Тут и оставайся, - он по-мальчишечьи хихикает, и Ника хихикает вместе с ним. Тянется вперед, непосредственно, но нежно чмокнув его нос.
- Ага, Натос, - уже устоявшейся фразой Карли обещает.
Мужчина не сдерживает восхищения, любования этой девушкой. Выпускает все, что было в душе, что в душе будет, что просыпается и вспыхивает рядом с ней, проникаясь лучшим моментом.
Никогда в его жизни такого не случалось. Любовь приходит, когда не ждешь, с кем не ждешь, и в тех обстоятельствах, что, кажется, неприемлемы зачастую. Что Ксай, что он, Натос, свой путь с дорогими женщинами начали необычно и не без преград, зато сколько крепости это дало… и какую тотальную проверку провело. Отныне впору сомневаться в верности себя же самому же себе, чем Беллы и Ники своим мужчинам. Им с Ксаем выпал самый счастливый билет. Что бы за ним не следовало.
И потому Натос не хочет молчать. Ни этим чудесным днем, ни тогда, когда едва всего не лишился.
- Невеста моя, - хрипло, с обещанием, нежностью и восторгом шепчет он. Приникает к ее щекам, - какая же ты красивая…
- Я стану красной, как свекла, если не прекратишь, - подшучивает Вероника, ответно его чмокнув, - точно льстец, Натос…
- Будешь меня так называть?
- Льстец, - она будто бы примеряет, прищурившись. Глядит на его лицо. Но все же качает головой, - нет, милый. Лучше – λάμψη*. Ты освещаешь мою жизнь.
На сей раз черед смутиться за самим Калленом. Никто и никогда не говорил ему таких вещей. Это трогает. Куда, куда глубже, чем любое из слов… почти наравне с признанием.
- φτερά μου, - выдыхает он. Притянув невесту к своему лицу, глубоко, вдохновленно и счастливо целует. Опьняет собой.
А потом Ника кладет голову на его грудь, возле сердца. А потом Ника, примостившись поверх его тела, такая миниатюрная с этого ракурса, молчаливо гладит ткань больничной рубашки. А потом Ника улыбается. Только так, Эммету чудится, никогда в жизни она еще не улыбалась.
Каролина просыпается, когда в палату уже приносят завтрак. Эммет, с удовольствием сменив больничную одежду на простую, домашнюю, со смененной бдительной Никой повязкой на руке, раскрывает дочери объятья.
Она, еще сонная, в своей пижамке, забирается к нему на колени, обвивая за шею.
- Папочка…
- Котенок, - с удовольствием произносит мужчина, прижимая к себе маленькое сокровище, - как тебе спалось? Много чего приснилось?
- Ничего не снилось…
- Это тоже хорошо. Свободно поле для воображения, - подбадривает Эммет. Вероника, уже подготовившая одежду для девочки, нежно ей улыбается. Понимает, принимает его потяжелевший взгляд.
- Конечно. Значит, снов было так много и все они были так хороши, что ты просто не запомнила от радости, - предлагает свой вариант она, - помочь тебе переодеться, Каролин?
Девочка жмурится. Качает головой.
- Я сама.
И, забрав джинсы и кофточку из рук Ники, шлепает босиком в ванную. Ее темные волосы, путанные, густые, гривой развиваются за спиной.
- Она пообвыкнется, - будто бы извиняясь, бормочет Эммет. Еще вчера девочка сидела со своим телефоном, молчаливо поглаживая его экран. Она нашла себе фото матери. И сколько бы Эммет не испытывал злости к такой суке, отбирать на сей раз он ничего не стал. Просто обнял дочь, когда решилась подойти к нему. И пообещал, что всегда будет рядом.
- Ничего страшного, - заверяет Ника, - я прекрасно все понимаю, Натос. Я уже говорила и повторю еще раз: события я не тороплю. Каролине нужно время.
- Ты меня утешаешь, мое чудо, - с благодарностью, что сложно выразить словами, протягивает мужчина.
- Так и должно быть, - Ника подмигивает. С улыбкой вспоминает о его предложении, - мы отыскали смысл, ведь ты меня тоже.
И утро, стоит Натосу признать, становится еще лучше.
Теплее.
Конечно, Каролина еще спросит, что происходит.
Конечно, она, возможно, будет злиться на папу.
Конечно ей, несомненно, придется сложно.
Но вместе у них все получится преодолеть. Ведь семья – главная сила и неиссякаемый источник вдохновения. Теперь рядом с ними с Карли женщина, что способна в этом убедить, раз и навсегда.
Она с самого начала была частью их мира. Незримо. Влюбленно.
Как настоящая волшебница из старых французских сказок…
*Свет
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-65#1460425
