Самое яркое приятное воспоминание из детства – Розмари меня ждет.
И зимой, и летом стоя у главных ворот, на маленьком островке земли без жимолости, идеально выстриженной и укрывающей низ высокого зубчатого забора, мама нетерпеливо вглядывается в окошко затонированной задней двери, ожидая, пока я выбегу навстречу.
Сколько себя помню, видя ее, еще лишь подъезжая, я была самой счастливой. Школьный день, близость отца, смерть матери… все забывалось. Когда Розмари, многообещающе распахнув объятья, улыбалась мне, бегущей ей навстречу… я жила. Мы пекли печенья, играли во дворе, я помогала ей по дому, она мне – с уроками… я существовала этими маленькими мгновениями. И даже то, что Рональд их часто отбирал, запрещая, крича, упрекая Роз, ни ее, ни меня это не заставляло любить совместное время меньше.
И вот сегодня, когда прошло столько лет, утекло столько воды и ровно полгода минуло, как я покинула резиденцию Свона, Розмари стоит у ворот. Ждет меня.
В легком, но изящном зеленом платье, с тонкой кофточкой, накинутой на плечи, с милым серебряным солнцем-подвеской, которую вижу впервые.
Эдвард, настоявший на том, чтобы меня привезти, мило кивает женщине. Розмари ему приветливо улыбается.
- Я приеду по первому же твоему слову, - обещает мне Ксай, глядя на то, как нервно потираю руки. Голос его тверд, пышет убеждением. А еще утешает, как и ночью. – Обещаю.

- αϋπνία.
Нахмурившись, я слегка поворачиваю голову в сторону Эдварда. В предрассветном мраке комнаты, среди ее тишины, его голос – единственное, что может нарушить видимое умиротворение. И попрать мою идеально выстроенную картинку сокрытия правды.
- Что?..
- Бессонница, - переводит греческое слово Уникальный, расслабляюще пробежавшись пальцами между моих лопаток, - это ведь она?
Я устало хмыкаю. Оборачиваюсь к Ксаю всем телом, как следует. Все равно момент пряток уже упущен, хотя будить человека, который и без того делает слишком много, думает о слишком многом и, к тому же, не так давно был не совсем здоров – не лучшая затея. Даже вопреки договорам.
Алексайо полулежит на постели, приподнявшись на локте, и пристально смотрит мне прямо в глаза. Слегка укоряюще, но в большей степени – с пониманием. И с надеждой как-то помочь, в которой вся его сущность. В полутьме волосы у него совсем черные, выделяются среди постели так же, как и глаза. Что днем, что ночью их фиолетовый оттенок – магнит. Я не могу оторваться. Краснею.
- Никудышная актриса, да?..
Муж оставляет мой риторический вопрос без внимания. Все теми же пальцами, очень нежно, перебирает волосы. Тепло его ладони и шелк пальцев на коже – лучшее сочетание. Я чувствую себя маленькой, любимой и защищенной. Сегодня это далеко не излишне.
- Ты хоть немного спала, Бельчонок? – голос у него грустный.
- До часу – довольно крепко. Потом… нет.
- Сейчас почти три.
- Ну вот…
Эдвард сострадательно вздыхает, притягивая меня ближе к себе. Лицом я утыкаюсь в его грудь, руки Ксая играют с локонами, дыхание согревает макушку. Он демонстрирует, как любит меня. Он демонстрирует, насколько близко. Что же, вариант беспроигрышный.
Уложив одну руку на талию Ксая, а вторую устроив невдалеке от сердца, я тоже вздыхаю. Тихо-тихо. И прикрываю глаза, не опасаясь прикусить губу. Все равно Эдвард знает, что чувствую я себя не лучшим образом.
- Завтрашний день меня… пугает.
Алексайо понимает с полуслова. Его ладонь прикрывает мой затылок.
- Чего именно ты боишься, солнце?
Я жмурюсь, однако знаю, что он заслуживает честного ответа, каким бы тот ни был неправильным.
- Услышать правду.
- Но разве не ради нее ты намерена поговорить с мистером Своном?
Когда он произносит это, я морщусь. Напоминание о событии, мной же и устроенным, среди дня ставшим нужным, а ночью показавшим всю свою глупость – раздражает.
- Да… со стороны трезвого рассудка.
- Бельчонок, ты зря, - муж, притянув поближе легкое одеяло, накидывает его мне на плечи. Мягко разминает кожу под шелковой тканью, стараясь максимально расслабить. Он говорит, а я вдруг ловлю себя на мысли, что уже не просто обнимаю, а вжимаюсь в Ксая. А это показатель. – А если правда будет той, что ты мечтала услышать сколько себя знаешь?
- Что он любит меня? – невесело усмехаюсь, едва ли не хныкнув, - нет… я теперь знаю, что означает «любить» - ты меня любишь. Рональд… никогда.
- Ни в коем случае не пытаюсь оправдать его, но не могло ли все измениться, Белла?
- После моего отъезда? Якобы, когда теряешь – понимаешь, что имел?
Эдвард снисходительно ухмыляется, тепло чмокнув мой висок. Окружает собой по максимальному, даже ноги наши соединяет под одеялом. За окном дымка зарождающегося утра, медленно плывут облака, готовясь уступить место бледным лучам восходящего солнца, а умиротворяющий пейзаж в виде кипарисов, высаженных вразнобой для красоты участка, как никогда интересен. На подрагивающие от легкого ветерка иголочки можно смотреть вечно.
- Ты его дочь. Это было бы логично.
- «Логично» - не про него, - я ежусь. Прикрываю глаза. – Да и даже если так… я ему не верю. И не поверю.
Мудрый Эдвард, я чувствую, кивает.
- Это твое право, несомненно, малыш.
- Просто я… не знаю, Ксай, у меня такое ощущение, что завтра что-то изменится. Кардинально.
- Не самое плохое ощущение? – подбадривает муж.
- Если бы…
Моя пессимистичность, как в свое время и его – меня не слишком радует. Алексайо старательно поглаживает мою спину, стараясь успокоить.
- Белла, давай попробуем поспать. Прежде всего тебе нужны силы для завтрашнего разговора.
Мне становится стыдно.
- Я не хотела будить тебя…
- Дело не в том, разбудила ты или нет, я не спал, - отрицает он, приникнув губами к моему лбу. Несколько раз осторожно, мягко целует его. – Я лишь предлагаю обсудить это позже.
- Но я не усну…
Эдвард, мне чудится, прищуривается, но не молчит. И не вынуждает меня замолчать, наоборот, поддерживает беседу вопросом:
- Тебя тревожит, как вести себя? Или как воспринимать его слова?
- Я не хочу понимать Рональда, Ксай. Я не хочу быть ему за что-то благодарной, потому что все хорошее, что он делал, перекрыто тонами плохого. Моя вина на то или нет, но… мне больно от его отношения. Я не могу… забыть.
- Между вами существует защитная дистанция. Я убежден, он не станет нарушать ее.
- Но ведь он уже нарушил однажды, - поднимаю на мужа глаза, с любовью взглянув в аметисты, - он подарил мне тебя. Вы вместе… подарили. А ты – лучшее, что со мной случалось за всю жизнь.
- Радостно это слышать, - Уникальный ерошит мои волосы, с не меньшим обожанием поглядев в ответ, - но я – не яблоко раздора.
- Яблок раздора и без тебя хватает, это точно…
И снова скептицизм, который ему не по душе. Мистер Каллен в защищающем жесте прикрывает мою спину.
- Я буду рядом. В момент разговора, я обещал тебе, вы будете наедине. Но это не значит, что я стану ждать тебя на другом конце города. Могу быть за дверью, могу – в доме. Я буду там, где нужен тебе, Бельчонок, прежде всего.
- Твоя жертвенность восхищает…
- Какая жертвенность? – Ксай морщится, словно это слово обозначает нечто неприличное, - я тебя люблю, я буду поддерживать тебя. Всегда и везде. Это даже не обсуждается.
Смущенно хмыкнув, я просто прячусь возле его ключицы. Вслушиваюсь в ровное дыхание.
- До тебя никто так не делал… не говорил. Поэтому и восхищает. Не спорь.
- Это неизменно, - и вправду не споря, а заверяя, муж накрывает мою голову подбородком, дозволяя почувствовать еще больше близости и тепла. За окном лето, утро, а у меня на коже мурашки. Видимо, тема разговора тому причина.
- Мне действительно страшно…
- Мой Бельчонок, - откровения Ксая не пугают, лишь добавляют к его и без того доброй позе еще больше тепла и сострадания, в баритон, и без того преисполненный любви – ведро нежности. Окутывают облаком умиротворяющего спокойствия. Ксай уверен в том, что говорит. А значит, я тоже уверена, - маленький, но такой смелый… мы все чего-то боимся. Это в порядке вещей.
- Бояться разговора – глупо.
- Это важный разговор. И он очень нужен вам обоим.
- Знание этого не помогает заснуть, - с усталой грустью бормочу я.
Эдвард чуть наклоняет голову на бок.
- А массаж поможет, как думаешь?
Я встречаюсь с Алексайо взглядом. Он, судя по всему, не шутит.
- Массаж и колыбельная, - предлагает усовершенствованный вариант Эдвард, улыбнувшись сперва себе, своей находчивости, едва заметно, а затем мне – как следует, искренне и мягко, с любовью.
- Звучит очень заманчиво…
- Так и есть, - хитро подмигнув, Ксай разжимает объятья, давая мне возможность расположиться поудобнее. Ловко, как когда-то я сама, занимает требуемую позу, склонившись надо мной. Но, прежде чем начать, три раза, постепенно опускаясь ниже, целует кожу от макушки к затылку. Пижамную кофту не снимает, не рискуя разжигать запрещенное пламя желания. Да и не к месту оно.
Эдвард действительно просто делает мне массаж. Но умело и выверенно до такой степени, что ненужные мысли, мешающие отдохнуть, просто… испаряются. Приятная невесомость, казавшаяся недостижимым чудом, окружает все вокруг. И утягивает меня за собой, обещая успокоить тревоги вместе с мерцанием фиолетового. Влюбленным мерцанием.
Солнце медленно, крайне медленно поднимается из-за горизонта. Наше окно в спальне этого не скрывает.
А Ксай, тем временем, негромко начинает свою колыбельную. Его голос никогда не был настолько бархатным.
- Νάνι νάνι καλό μου μωράκι…

…Благодаря его поддержке, его близости (включая этот массаж) мне удалось уснуть сегодня, закинув мысли о будущем подальше. И пусть губы уже искусаны, волосы истерзаны бесконечными прикосновениями – я ерошу их с самой ночи, будто бы надеясь, как в детстве, что так буду меньше думать о плохом, рядом с Эдвардом я действительно думаю меньше. И больше в себя верю, что крайне приятный факт.
Оторвавшись от Роз, которую не видела столько времени, я открыто гляжу на мужа. Ему виден мой страх. Мне кажется, он всем теперь виден. Коленки, что совершенно недопустимо, подрагивают.
- Я все еще боюсь, Ксай…
- Ты справишься, - не допуская иного варианта, Эдвард тепло накрывает мои ладони своими. Поднимает их, целует кожу. И тепло аметистов, и мятное дыхание мужа, и его поблескивающее в свете солнечных лучей кольцо… вселяет надежду. Даже грамм ее – уже на вес золота. Раз Эдвард верит в меня, какое право я имею не верить? В конце концов, за мной всегда он. А это прибавляет и уверенности, и силы. И смелости тоже.
Я смущенно смотрю в аметисты. Роз выжидает на улице, Эдвард терпеливо сносит наш разговор в автомобиле, а вокруг – ни души больше. Это успокаивает – только пышной встречи и не хватало.
- Скажешь мне?..
Закончить не успеваю. С нежностью блеснув своими уникальными глазами, Алексайо так же искренне, как и в первый раз, произносит:
- Я люблю тебя. И я верю в тебя, мой Бельчонок.
Сотый раз, наверное, за эту долгую-долгую ночь и не менее долгое утро. Мне стыдно, я понимаю, что Эдвард по-хорошему должен уже отправить бы меня к черту, но он не злится, не раздражается и ему явно не в тягость. Он понимает, как мне нужно это слышать именно сегодня. И не скупясь дает, доказывает мне свою поддержку.
- Спасибо…
- Никаких благодарностей, - Ксай мягко улыбается, его согревающая кривоватая улыбка проникает прямо в душу, запечатляясь там цветным отпечатком. Я буду вспоминать ее не раз, так чувствую. И не раз к ней вернусь за этот грядущий разговор.
- Спасибо, - упрямо повторяю ему, пусть и шепотом. И только затем, выдохнув напоследок, открываю дверь нашей машины. Навстречу Розмари и тому, что еще сегодня ждет.
Алексайо провожает меня родным, любящим взглядом. Я ни на миг не сомневаюсь, что когда позвоню, он будет здесь. Он всегда здесь – со мной.
- Ангел мой, - миссис Робинс, дождавшись своего часа, протягивает мне свои руки. Словно сто лет назад мы виделись. Словно сто лет назад я маму обнимала. И теперь, только лишь прижимаюсь к ней, только лишь прикасаюсь… все оживает. Рядом с этой женщиной второй мой дом. Мои самые теплые, до встречи с Ксаем, воспоминания.
- Здравствуй, Белла, - Роз трепетно целует меня в щеку, гладит по волосам – совершенно особым образом, как в детстве, чуть-чуть путая пряди, но мгновенно их распуская.
- Привет, мама, - против воли покраснев, на выдохе шепчу я. Крепче ее обнимаю, едва слышу, что Эдвард активирует зажигание.
Всю эту ночь он повторял мне, без устали повторял, какая я сильная, смелая, какая я достойная, любимая… и как он мной гордится. Как он верит в меня и в то, что этот день принесет только хорошее в нашу жизнь. Поможет мне оставить прошлое позади.
Хотя бы ради этих слов я должна постараться. Я должна поговорить с отцом.
Но пока мы здесь, у ворот. Голубое небо без единого облачка, зеленая трава, солнышко, которое так нежно согревает… и Розмари, от которой пахнет известными мне духами и едва уловимым ароматом розового мыла. Тепло и уют – все, которые за эти годы были у меня в доме отца – воплощаются в ней. И я снова маленькая девочка.
- Я так скучала, Цветочек.
- Я не меньше…
Розмари тронуто улыбается, отстраняясь, чтобы взять меня за руки. Окидывает истинно материнским взглядом, не скрывая того, что любуется тем, как я выгляжу. Похоже, картинка нравится ей больше, чем тогда, весной.
Наверное, все дело в том, что на мне нет черного, которое обычно было неотъемлемой частью любого образа и гардероба в целом. Вместо него – белые джинсы и легкая фиолетовая блузка с рукавом в три четверти. И даже обувь, прежде абсолютно закрытая, изменена – балетки. Простые серые балетки.
Ксай благодатно на меня влияет. В конце концов, фиолетовый цвет на мне – прямая отсылка к тому, что не одна, что под его защитой. Сегодня это как никогда важно.
- Ты еще больше похорошела, - резюмирует Розмари, возвращая меня в свои объятья. Ощутимее придерживает за талию. – Надеюсь, у нас еще будет время вдоволь наговориться… уверена, столько всего произошло… да и у меня тоже…
Огонечек страха, больно уколов, саднит под ребрами.
- Ты в порядке?..
- В полном, - кажется, Роз слегка волнуется, но старательно делает вид, что нет, - и это все подождет. Не сегодня.
Розмари пытается сменить тему? Вполне возможно, новости неприятные. Она преуменьшает их опасность? Или же просто хочет поскорее все закончить, как и я? Прекрасно ведь понимает, как угнетает и треплет нервы ожидание. Лучше сразу…
Так или иначе, мы обе принимаем решение идти в дом. Мама берет меня под локоть, а Гоул, так внезапно появившийся в поле зрения, открывает ворота. Он абсолютно не изменился – даже кивает мне так же сдержано и по-деловому.
Как символично, что в тот день, когда Ксай впервые забрал меня на ужин, двери мне так же открывал он. И двери, и ворота.
Мы с Розмари идем по дорожке, щедро посыпанной гравием, к главному входу. Кусты, клумбы, камешки вдоль дороги – ничего не изменилось. Дом тот же, стены те же, окна, охрана… я словно бы вернулась на несколько месяцев, а то и лет назад. Как в Зазеркалье – не верится, что когда это место действительно было моим домом, а все его атрибуты, все люди в нем хоть как-то, но связанные с моей жизнью.
Я вернулась другая сюда, я больше не пленница, не навязчивая содержанка. Я любимая. Я жена. Я… я скоро, очень надеюсь, мама… и ничто, совершенно ничто этого не изменит. Алексайо напомнил мою жизнь смыслом, меня – силой. А это должно помочь.
Молчаливая охрана открывает нам двери внутрь особняка.
Прихожая даже пахнет так же… в ней все тот же фонтан, который для меня прямой показатель отсутствия вкуса у Рональда, в ней все та же лестница, откуда во вторую нашу встречу от передозировки «П.А» я упала едва ли не на голову Ксаю, в ней тихо. Тихо, как и всегда.
- Он ждет в бирюзовой комнате, Белла…
Я останавливаюсь на первой же ступеньке лестницы, ведущей на второй этаж.
Очень некстати подрагивают руки. Вместе с голосом.
- Почему?..
Розмари сострадательно глядит мне прямо в глаза. Понимающе, но твердо одновременно.
- Там, где началось, пускай и кончится. Так будет лучше, моя девочка.
С праведностью этого объяснения сложно поспорить. Но еще сложнее – убедить себя, что пути обратно нет. И совершенно неважно, в какой комнате нам разговаривать. Суть-то не в помещении, а в самом разговоре…
Просто бирюзовая комната – прежняя хозяйская спальня, в которую после того, как умерла Изабелла-старшая, не совались ни я, ни Рональд.
Я делаю глубокий вдох.
Я киваю встревоженной Розмари.
- Конечно…
Только тот запал, что ощущается внизу, в главном коридоре, куда-то девается непосредственно перед нужной дверью. Я как огня боюсь ее ручки, которая впустит внутрь. Я не хочу уходить от Роз.
- Белла, я люблю тебя, - замечая мои метания, говорит Роз. Гладит мои руки, снова заключая их в свои. Смотрит любяще и нежно, поддерживая, глаза переливаются от веры в меня, - это никогда не изменится, и я очень надеюсь, что ты не сомневаешься в этом. Белла, ты у меня очень сильная девочка, я горжусь тем, что ты предложила эту встречу. И я обещаю, тебе станет легче, станет гораздо легче, когда ты поговоришь с ним… вам давным-давно нужно было поговорить.
- Я его почти не знаю…
- Это исправимо, - Розмари тепло касается моей щеки, проведя по ней тоненькую линию, - я знаю, что волнует тебя, Белла. Но ты не обязана тут же прощать его или забывать все, что было. Просто послушай… выслушай… этого будет достаточно.
Я сдаюсь.
- Хорошо.
- Хорошо, - немного успокоенная, в такт мне повторяет Роз, - все будет в порядке, Цветочек. Иди. Мы поговорим позже.
Я больше ничего маме не отвечаю. Я просто открываю эту дверь, разделившую мою жизнь на две части уже в который раз. Прошлое и настоящее никак не в состоянии сойтись, терзают каждое по-своему, не давая двигаться дальше. А я хочу в будущее. В будущем у меня есть все, что только можно пожелать. Я не готова этим пожертвовать в пользу давних страхов.
Смело переступаю порог.
…Это был ее любимый цвет. Не знаю, как Рональд позволил выкрасить стены в такой яркий, жизнеутверждающий оттенок, как смог жить и спать здесь с его мрачным характером, но факт остается фактом – бирюзовая комната именно из-за стен. Уже под них подбирали мебель, плели ковер, создавали абажуры ламп. Большая, просторная, светлая комната. Такая уютная, такая прежде… теплая. А потом впитавшая в себя такое количество боли, что никому не снилось. Утонувшая в нем и, как следствие, позабытая. А сколько горя может вынести человеческое сердце?..
У меня спутанные, погашенные воспоминания об этом месте. Что-то мелкое, вроде запаха простыней или их мягкости, что-то несущественное, вроде маленьких часиков на маминой тумбочке и какой-то картины напротив отцовской подушки – кажется, пейзажа Цюрихского озера, на берегу которого Рональд и моя мать провели медовый месяц.
Не помню их. Не помню улыбок здесь. Не помню ничего.
Я не была здесь очень много лет.
А Рональд, похоже, был. Он стоит возле темных тяжелых штор, прикрывающих панорамное окно, поставленное по просьбе мамы, как мне говорила Роз, спиной ко мне. И его кофта – сизая, с белой полосой воротника, и его брюки, темно-серые… Рональд будто часть этой спальни. И судя по его неподвижности, не самая выделяющаяся.
Я закрываю за собой дверь.
Неуютно – самое мягкое слово, каким можно описать мое состояние здесь.
- И здесь, под бирюзовым одеялом, так искренне звучит их звучный смех. Во взгляде Рональда искрится счастье папы, в глазах Изесс сияет предвкушение потех.
Я сжимаю губы. Глаза предательски пекут – с первым же словом Свона. Его голос, и тихий, и мрачный, и собранный одновременно воспринимается как нечто эфемерное в тиши комнаты. Я давно не слышала его. А вот стихи слышала…
«Изесс» - образовано от моего имени и слова «принцесса». Маме нравилось такое сочетание.
- Она написала их в мае. Помнишь?
Я бы пожелала не помнить. Эти стихи стали последними. И именно их я однажды попыталась выкрасть, чтобы оставить себе, а Рональд меня наказал. Мама читала их Роз, когда мы вместе пили чай на кухне. Я помню.
Я все, к своему горю, помню, что касается ее…
- Я часто представляла себе эту картинку, - сдержанно отвечаю, невесть откуда взяв на это силы. Голос даже не дрожит, - но она выглядит почти выдумкой.
Рональд натянуто, скорбно усмехается. Оборачивается ко мне.
- Когда-то эта сказка была реальной, Изабелла. С приездом тебя.
- Спасибо…
Рональд изменился за время моего отсутствия. В лучшую сторону, несомненно. И пусть волосы на его висках уже седые, пусть морщины, особенно сейчас, когда говорит о маме, заполонили лицо, он… свежее. Не такой мрачный, не такой потерянный, не такой… одинокий. Интересно, что послужило тому причиной? Мой отъезд?
Отец смотрит на меня с интересом. Только каким-то чересчур пристальным. Словно бы я – не я. Или он попросту меня не узнает.
- Ты очень хорошо выглядишь, Изза.
Знал бы ты, сколько Ксай потратил на это здоровья и сил…
- Я попросту счастлива.
Говорю, не дав себе и мгновенья подумать. И потому прикусываю язык, когда взгляд Рональда вспыхивает. Еще более приметливый теперь. Удивленный, но с надеждой на подтверждение. Даже тон его звучит так же.
- Правда?..
- Правда, - не собираясь теперь юлить, признаюсь. Для очищения мыслей делаю глубокий, куда глубже прежних, вдох. – На самом деле, поэтому я здесь. Я не хочу больше оглядываться… назад.
Свон сдержанно кивает. Слишком, как мне кажется.
- В твоих силах сделать так, чтобы этот разговор стал последним для нас, Изабелла. Но прежде я хотел бы, чтобы ты меня выслушала. Хочешь присесть?
- Нет, спасибо.
Я смотрю на этого человека и не могу поверить, что передо мной… отец. Россия так на меня повлияла, близость Ксая и его любовь, а может, то, что я видела, как любит дочку Эммет… мы не выбираем родителей, а родители не выбирают нас. Но боли от того, что мы не нужны им, боли от того, что мы – не те, это не отменяет. Более того: ничуть ее не уменьшает. И Рональд, который столько лет был для меня воплощением кошмаров… Рональд, который не так давно снился мне и угрожал отобрать самое дорогое, как сделала я… это не тот Рональд. Не тот, что сейчас передо мной. Подсознание умеет красочно дорисовывать недостающие черты.
Отец… человек. Сегодня – да. И больше я не маленькая девочка, больше не буду терпеливо сносить его обиды. Меня есть кому защитить. Да и сама я, благодаря поддержке мужа, благодаря его вере, могу за себя постоять.
Это равнозначность мне помогает? Ни я, ни Рональд больше не перевешиваем чаши весов. Это бой в одной весовой категории. Одна и цена.
- Я слушаю, - твердо произношу. И, переступив через опасения внутри, делаю даже шаг вперед. Я не боюсь Ронни.
Похоже, своей решимостью, а может, готовностью ко всему, ставлю отца в тупик. Когда я отправила ему на почту письмо, после принятого в течении бессонной ночи намерения встретиться, уже удивила, Роз звонила мне… а уж теперь…
Но теперь я такая, мистер Свон. Во мне пламя аметистов, а еще я под надежной защитой собственного Святого. И бельчонок на моей шее, и кольцо на моем пальце – все тому явные подтверждения.
- Прежде всего, Изза, я хочу сказать, что не жду понимания. У меня было время все обдумать… на твоем месте я бы не стал ни понимать, ни принимать свои же слова.
- Тогда ты и прощения не ждешь? - вырывается у меня.
Рональд серьезнеет. Против воли я прикусываю губу, хотя обещала себе быть сильной.
- Не жду. Его – точно.
Неужели? Скептик во мне закатывает глаза, а внутри сосет под ложечкой.
- Это хорошо…
- Это правильно и честно. Никак иначе.
На такое мне ответить нечего. Я подступаю еще на шаг вперед. Я скрещиваю руки на груди. Я молчаливо жду.
Ронни понимает.
- Я встретил твою мать на благотворительном вечере «Красного креста», - в глазах Свона – моих глазах – на миг проскакивает такая неземная нежность, что я забываю, как дышать. Никогда не видела такого. – Она была их основным волонтером Вегаса, участвовала во всех мероприятиях, присутствовала на всех сборах и собраниях. Она могла и хотела помогать, пусть даже порой применяя запрещенные приемы вроде своего обаяния или красоты… я не первый клюнул на ее красоту, Изза. Но я сделал все, чтобы запомнила она только меня.
Когда Рональд говорит о своей жене, у него меняется выражения лица. Из твердого оно смягчается, наполняясь и теплой грустью, и нежностью от приятных воспоминаний. Сейчас он напоминает, пусть и отдаленно, того, о ком написаны прочитанные мне вначале стихи. Мама знала его другим. Мама делала его другим. И не ее вина, что после случившегося у меня так не вышло…
- Я был самым счастливым человеком на свете, когда она согласилась выйти за меня, - Свон сам себе качает головой, - как мальчишка, ей богу. Ее это порой даже потешало.
Ловлю себя на том, как жадно слушаю его. Подробностей о маме знаю не так уж и много, не говоря уже об их знакомстве и тому подобном. Эта тема всегда была закрытой, запечатанной даже. Рональд впервые так спокойно… говорит. Все детство я помню его истерическую реакцию на самую малую мелочь, самое малое воспоминание об Изабелле-старшей. Чуть ли не до слез.
Шестнадцать лет сделали свое дело?.. Боль правда со временем слабеет?..
- Я не стану скрывать, что не хотел детей, - взгляд Свона снова суровеет, но какой-то мудрой суровостью, в ней… раскаянье? – но лишь потому, что не видел себя в роли отца – как стало ясно, не напрасно. Однако, когда понял, как сильно она хочет… Изабелла, я был готов исполнять все желания твоей матери, в чем бы они ни заключались. Даже самые безумные и невероятные. В день твоего рождения ее глаза сияли ярче тысяч и тысяч звезд. Она сказала, что полюбила меня еще сильнее… что полюбила весь мир еще сильнее, когда ты родилась. Я никогда, никогда раньше не видел ее такой…
Рональд говорит, а я смаргиваю накатившую на глаза соленую влагу. Ни единой слезинки не будет, я клянусь. Но пелена – выше моих сил. Ее не унять и не прекратить.
Мамочка… в детстве я часто бормотала про себя это слово… я так надеялась, что если ее как следует позвать, она придет… и все вернется на свои места.
- Изза, твоя мать делала меня живым. Все мои улыбки, все мои подарки, все, чему я был рад – ее рук дело. На самом деле я был отвратительным человеком, мой характер далеко не подарок, и все, все, что я делал… - он замолкает, переводя дыхание. Черты лица стягивает мраком, в глазах – истинное самобичевание. Я когда-то видела такое у Ксая, - ужасно то, Изза, что она подарила мне безграничное, бесконечное счастье за те пять лет, что я ее знал. Миллион раз. А я, помимо участия в твоем рождении, так и не смог больше ее осчастливить как следует… последний год мы ругались едва ли не каждый день… по разным причинам… и я ненавижу себя, - Рональд стискивает зубы, пальцы его сжимаются в кулак, - ненавижу больше, чем ненавидишь меня ты, за то, что омрачил этот год ее жизни. Если бы я только знал, что он последний… если бы я только знал, как мало у нас времени!..
Мне кажется, он заплачет. Слезы Свона последний раз предстали передо мной в десять лет, а потом я уже делала все, дабы не попадаться ему на глаза и не видеть… потом он стал еще грубее со мной, стал придираться, стал кричать все чаще и чаще… он отгородился от меня, и я не пыталась пробить завесу. Я смирилась.
А теперь, судя по всему, она снова открыта. И мы снова в самом начале.
- Когда твоя мать умерла, Изза, - сдержав себя, сдержав все в себе, Рональд продолжает. Честно, как и обещал, как я и надеялась. В стенах этой комнаты, рядом с кроватью, где диагностировали мамину смерть, рядом со мной… это подвиг. Даже для него. Даже я признаю. – Мир перестал существовать. Ужасно звучит, напыщенно, но это так. Смысл пропал. Время остановилось. Все закончилось. Все… ушло за ней.
- Кроме меня… - а вот теперь удержать соленые капли, стремящиеся вниз, практически нереально. Я закусываю губу, но не отвожу от отца взгляд. Наши глаза встречаются. Рональд с оскалом выдыхает. Резко.
- Ты была слишком на нее похожа… ты и сейчас, Белла, - он впервые называет меня, как звала мама, за долгое-долгое время, - точно она. Поразительное сходство… в те дни мне казалось, в нем и есть мое проклятье. В тебе…
Я не хочу съеживаться, но я съеживаюсь. И почти дергаюсь назад, хотя такие слова не должны уже не бить, не делать больно. Я привыкла к ним. Они – часть моей жизни. И что тут менять?..
Но только не сегодня.
- Я не хотела ее смерти…
Рональд хмурит брови, качая головой.
Толком и не зная, как интерпретировать его жест, я вздергиваю голову. Первая слезинка на щеке-таки появляется. А детская обида, детская горечь, сдерживаемая миллион лет, выплескивается за стенки своей чаши. Заливает все кругом моим отчаяньем, какое совершенно не к лицу и не к месту.
- Это правда! Каждую ночь я молила, чтобы та молния забрала меня… и вернула ее… тебе!..
- Изза…
Его лицо искажается, в глазах повисает чувство, очень похожее на… сгорание. Я будто бы вижу в них свое отражение. Я будто бы вижу в них… сожаление? Господи, неужели? Впервые за десяток с лишним лет! Кажется, наверное… невозможно…
- Я должна была тогда умереть. Я знаю, - смело, подавшись вперед, признаю. Сглатываю поднимающиеся, рвущиеся наружу всхлипы, - но я не могу ничего исправить. Я никогда не могла…
Рональд слегка запрокидывает голову, словно так слезы втекут обратно, пустив сожаление в голос. Истинное.
- Ты была дитя, Белла. Всего лишь дитя… ты ничего не могла.
- Благодаря тебе я думала… я думаю иначе, - выплевываю, с силой прикусив губу, - ты наказывал меня как умел, но мое настоящее наказание – грозы. Поверь, они справляются куда лучше…
Я вспоминаю вспышки. Гром. Джаспера. Секс. Крики. Розмари. Эдварда. Нашу ночь в его московской квартире, когда я… его нежность, его понимание, его… любовь. Любовь ко мне была лишь у Роз и Ксая. За всю мою жизнь.
За всю…
- Ты ненавидишь меня, - трезво подводит итог Свон, - насколько сильно? Возникало желание убить?
Я поднимаю на него ошарашенные глаза. И словно впервые понимаю, вижу даже, что чувствую на самом деле – только пугает это еще сильнее, чем злит. Палитра негативных эмоций стала скудной с моим отъездом. Яркие цвета радуги, вроде тех, что испытываю рядом с мужем, Натосом, Каролиной – вот их много. Я люблю. Любят меня. А потому места на черноту уже не остается столько, сколько было прежде. На удачу Рональду.
- Ненависти нет…
Отец настороженно замолкает. Мои слова не укладываются в его ожидания – впрочем, как и я сама.
- Нет?..
- Нет, - как болванчик, киваю, рассеянно повторив то же слово, - она, может, и была… но не теперь… этот брак с Эдвардом, - боже, я выдаю сокровенные вещи! Ну и зачем?! – Он исправил это все.
Путанное объяснение. Даже для меня самой путанное, потому что кусочки мозаики встают на место и цельная картина предстает взгляду точно как ночью – это же я говорила самому Эдварду! Человек, ради которого можно пережить все, что угодно, пройти огонь, воду и медные трубы, появился в моей жизни благодаря Рональду, нельзя этого отрицать. Помог нашему браку еще и Джаспер, но все-таки Свон – в большей степени. И раз он подарил мне Эдварда… раз он организовал это… как же мне быть? Ведь в Алексайо воплотился весь смысл моего существования, тем же Рональдом отнятый?..
Я в замешательстве.
Рональд, потерянный, похоже, не меньше моего, в раздумьях. Мы молчим не меньше минуты, потом Свон поднимает на меня глаза. А затем… резко, быстро, словно точным броском подходит вплотную. Я с трудом удерживаю себя на месте, потому что первое желание – отшатнуться. Но я не боюсь. Не должна… не могу…
- Изабелла, в моей жизни ничего нет, - негромко, но горячо произносит мужчина, пока его карие глаза в упор смотрят на меня. Я вижу, как ходят желваки по щекам, как подергивается кадык, как дрожат губы… у него губы дрожат!.. – Деньги, власть, дом – к черту! Я ничего из этого не заберу с собой и ничто мне не доставит никакой радости. Изабелла, ты – моя дочь. На этом свете, на этой планете ты – единственное, что по-настоящему для меня ценно. В тебе моя кровь и плоть… в тебе – смысл нашей с твоей матерью любви… весь смысл – в тебе.
От таких слов высыхают даже мои слезы. Как прострация, как забытье – слышать их. В бреду или во сне, но явно не на самом деле. Я ждала подобного от Рональда всю свою жизнь, а получаю лишь теперь, и совершенно не знаю, что мне с этим делать. В голове – ни мысли. В груди – исступленный стук сердца. И все та же потерянность, от которой нет спасения. Я себя с трудом понимаю.
Замолчи. Замолчи же!
- Тысячу раз может быть поздно, Белла, я понимаю, - тем временем продолжает отец, - и я принимаю твой выбор… но если ты не ненавидишь меня, как говоришь, если в тебе есть хоть капля желания позволить мне исправиться, - переводит дух, подбирая слова, хотя несомненно все уже обдумал. – Я сделаю все, что от меня зависит.
Договаривает и закрывает глаза – на мгновенье – и в это мгновенье я вижу перед собой папу, которого однажды потеряла.
- Потому что я – это она?.. Мама?
- И поэтому тоже, - Рональд стоит совсем рядом, я слышу его дыхание, я вижу малейшее колебание в его глазах. Как же они, черт подери, похожи на мои… - но в большей степени потому, что ты – мое настоящее богатство. С твоим отъездом, Белла, я впервые за столько лет понял, как сильно я тебя люблю.
О господи…
Сердце обрывается и летит вниз. Я не хочу это слышать. Я не могу. Мой мир рухнет, все во мне рухнет, если приму эти слова. Я построила свою жизнь на обратном утверждении. Я построила себя…
А если убрать этот фундамент?.. Сколько падений я могу выдержать? А сколько боли?..
Рональд стал чем-то вроде домашнего монстрика. С отъездом к Ксаю, рядом с ним я поняла, кто для меня настоящий муж, друг и папа… не позволю, не могу позволить себе и не могу в принципе Рональду… поверить.
- Нет.
Бескомпромиссное.
- Изабелла, я знаю, что мое поведение – недопустимо. Я знаю, что мое отношение – хуже, чем у нациста. Но это правда. Как бы невероятно от меня такое ни звучало.
Мне нужна стена. Опора. Хоть что-то. Я не могу…
- Не верю тебе.
- Я докажу, - Рональд вдруг так похоже прикусывает губу… так смотрит, что я забываю, как вдохнуть, подавшись на провокацию. И едва-едва его пальцы намереваются убрать мою прядку за ухо… отшатываюсь, как от огня. Отступаю.
- Не смей.
- Я не умаляю свою вину и то, что делал, Изза. Я ненавижу себя сам, и твоя мать, несомненно, ненавидит меня еще больше, - он хмурится, тут же мрачнея, - однако все люди делятся на слабых и сильных. Ты выросла сильной, Белла. Ты – это она, твоя мать. А я никогда сильным человеком не был. До сих пор.
- Силы простить тебя у меня нет, - откровенно говорю то, что думаю. И отнекиваться не собираюсь, это глупо. – Я не смогу. Никогда.
- Не надо прощать, - Рональд предпринимает еще одну попытку, делая маленький, но шаг вперед. – Только поверь, что это правда. Что я действительно хочу. Хоть краешком сознания.
Я отступаю дальше. Упираюсь спиной в стену, но нынче она – не опора, а западня. Я снова в ловушке. В ловушке рядом с Рональдом.
Боже, почему, почему я так его боюсь? Иррационально ведь! И кто еще врал себе, что страх – в прошлом?
Ксай…
Ксай, как же ты мне нужен!
Я вспоминаю аметистовые глаза, согревающие душу. Руки, удерживающие меня на плаву даже тогда, когда не за что ухватиться. Запах. Голос. Поцелуи.
Эдвард делает меня живой.
Эдвард спасает меня.
Дай Бог и сегодня…
- Изза, ты сказала, что не ненавидишь меня, - Ронни, благо, больше не двигаясь, смотрит в упор. Говорит, вспоминает, и смотрит, лишая меня возможности выравнять дыхание. Я до ужаса боюсь его очередных откровений. Они рушат мою жизнь и мой уклад. А чего я вообще ждала от этого разговора?.. – Так что же?.. Я признаю слабость. Я признаю недостойность. Я признаю свое уродство. И то, что ты дошла до такой жизни, из которой тебе помог выбраться мистер Каллен – целиком моя вина.
- Мне плевать. Ты и его обещал отобрать, помнишь?
Рональд сглатывает.
- Я не трону того, что дорого тебе, ровно как и не жду понимания сегодня. И через месяц. И через год. Только когда будешь готова… если будешь готова дать мне шанс… дай мне знать.
- Я зря пришла.
- Я счастлив, что ты пришла, - и в его словах нет лжи. От этого мне еще хуже.
Нет.
Нет.
Нет.
Ничего не было. Ничего не сказано. Ничего… правдивого.
- Выпусти меня отсюда, - вмиг понимая, что дышать все сложнее, прошу я. Без надежды. Просто потому, что больше нечего сказать.
В ту грозу он распахнул окно. В день смерти мамы обвинил меня. После ее похорон пообещал отобрать самое дорогое.
Но сегодня Рональд действует… не так. Убивает меня наповал. Открывает злосчастную дверь, пустившую меня в спальню.
- Я люблю тебя, Белла.
И не препятствует выходу.
…Я сбегаю. Позорно, пораженно и отчаянно. Не видя ничего и никого, двигаясь наобум. Спотыкаюсь на лестнице и попадаю прямиком в объятья Розмари. Она словно бы специально здесь стояла… ждала?
- Девочка моя, - приговаривает, гладя меня, как в детстве, пока я прижимаюсь к ней, словно мир сейчас прекратит существовать. Насилу сдерживаю рыдания. Истерика грозится накрыть с головой, хоть и нет для нее объективной причины. Все такое… смазанное. И я будто бы на краю обрыва. До пропасти каких-то полшага.
- Роз…
- Я тут, Цветочек, - клянется мама, целуя мои волосы, крепче прижимая к себе.
Я вижу, как наверху, приоткрыв дверь, за нами наблюдает Рональд. Розмари ему кивает, а руки ее, тем временем, становятся нежнее.
Я отворачиваюсь. Это все выше моих сил.
Силуэт отца скрывается из виду.
- Розмари, позвони Эдварду, - заклинаю ее, - мне нужен Эдвард…
- Конечно, Белла. Сейчас. Давай я дам тебе успокоительного. Хочешь?
- Мне нужен Эдвард, - кое-как уловив время между вздохами, упрямо шепчу я. Стискиваю зубы.
Молюсь, чтобы Ксай был здесь побыстрее. В этом доме, снова, без видимых на то причин, я… умираю. Заживо тону в чертовых слезах. И задыхаюсь от всхлипов. Никогда, никогда больше сюда не войду!..
Впрочем, Розмари меня не обманывает. Меньше, чем через семь минут, она передает меня Аметисту, остановившему машину перед теми же злосчастными воротами.
Эдвард быстро покидает салон, становясь рядом.
Я чувствую его запах. Я слышу его голос. Я вижу его. Облегчение накатывает морской волной.
- Привет…
- Привет, Белла, - он бережно придерживает меня за талию, наскоро чмокнув в лоб. Старается оценить степень бедствия и, судя по хмурости в ответ на слезы, явно недоволен происходящим. Но молчит. Сажает меня в машину.
Приобретенного приездом мужа относительного спокойствия мне хватает ровно на пару минут – отъехать от резиденции Свона, дать ему припарковаться в тупичке перед трассой и отстегнуть свой ремень безопасности.
А потом я по-детски отчаянно набрасываюсь на ожидающего такой реакции, сострадательного Ксая, захлебываясь слезами.
И конца им, кажется, не будет…

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1