Ксай обнимает меня крепче в ответ на неосознанное движение куда-то вперед. Я чувствую его руки, и голос из подсознания затихает. Откидываю голову назад, прижимаясь к мужу. В нашей любимой и традиционной «позе ложки», он, как и сто ночей прежде, за моей спиной. Глубокое дыхание Эдварда, у которого, во славу нашей близости, никогда нет проблем со сном после секса, успокаивает. Я приоткрываю глаза, наскоро оглядывая темноту в поле своего зрения, но она слишком теплая и густая, дабы что-то дельно рассмотреть. В тишине, практически идеальной, только легкий шорох покачивающихся штор. Лунный свет из-под них, задернутых, слегка лижет пол. Воздух пропитан умиротворением и навеянным ароматом липы, распустившейся у нас под окном.
И все же, не глядя на благодатную атмосферу, которая здесь царит, на теплого мужа под боком, обнять которого – лучший путь к хорошему сну, на попросту отсутствие любых поводов к беспокойству, я… волнуюсь. Тревога царапает в груди острыми маленькими коготками.
Я вслушиваюсь в тишину.
Мне чудится, теперь я действительно что-то слышу.
«Мама»?
Ведомая проснувшимся подсознанием, что руководит всеми движениями тела, я машинально покидаю объятья Алексайо. Мужчина глубоко вздыхает, притянув к себе мою часть одеяла, а мне удается ускользнуть незамеченной. Если поводов для беспокойства нет, а я разбудила Эдварда, что завтра в семь утра должен быть в «ОКО», будет не очень хорошо.
Бывшая «голубиная» спальня, ныне ставшая детской в этом доме, максимально близка к нашей комнате. Весь недолгий путь, который иду, попутно анализирую обстановку со всем ее звуковым сопровождением. Но нет ни слез, ни выкриков, ни просто зова. Дамир совершенно точно не приходил к нам, потому что дверь так и осталась полуприкрытой, из своей комнаты он не выходил тоже. Свет нигде не горит, темнота убаюкивает в своей власти.
Я уже начинаю верить, что мне послышалось или же привиделся цветной сон, который я не запомнила, потому дверь в детскую открываю, просто чтобы убедиться. Аккуратно заглядываю внутрь.
- Мама.
Все-таки внутренний голос, не давший мне спокойно доспать остаток ночи возле Ксая, был прав. И сознание, на автомате приведшее сюда, тоже.
Дамир действительно не кричит, не плачет и не зовет меня. На большой кровати, где так мирно уснул несколько часов назад, он все еще в царстве Морфея. Только вот сон, что ему снится, хорошим даже с натяжкой не назовешь.
Малыш выгибается на простынях, вызывая их шорох, словно хочет освободиться от кого-то, кто тянет ближе к матрасу, на глубину. Он весь мокрый, что не прячет лунный свет из одного ближайшего окна. И шепот его, надломленный и до минимального тихий, теряется в отзвуке рьяных метаний. Дамир бормочет что-то неразборчивое, но горькое. И среди этой горечи изредка пробивается печально знакомое мне «мама».
Маленький мой.
Я не хочу напугать его еще больше своим неожиданным проявлением. Осторожно приседаю на простыни возле изголовья. Колокольчик хнычет, зажмуриваясь.
- Ш-ш-ш, солнышко, - подстраиваясь под его неосознанное движение, кладу ладонь на детский лоб. Кожа пылает, поблескивая солоноватыми капельками испарины.
Он нехотя, будто прилагая невыносимые усилия, открывает глаза. Прекращает изгибаться, но все еще что-то бормочет. Глядит в никуда, совершенно не понимая, откуда мой голос.
- Я здесь, Дамир, - склоняюсь над ним, помогая поймать свой взгляд. Не убираю руки, ласково поглаживая кожу. Размеренностью этих касаний хочу помочь ему успокоиться. – Ты дома, ты в полной безопасности, я тебе обещаю.
Колокольчики и уставшие, и сонные, и влажные. Осколками битого стекла пары слезинок в них серебрится испуг и недоумение. Постепенно оно превращается в облегчение.
- Мама, - одними губами повторяет он. Тяжело сглатывает, буквально впиваясь в меня глазами. Очень боится упустить.
- Конечно, мама, - уверяю я, еще ниже, еще ближе придвигаясь к нему. Теперь вокруг Дамира только мои руки и мои волосы, касающиеся его белых подушек. – Все будет хорошо.
Малыш запрокидывает голову, с отчаяньем протягивая ко мне руки. Ему не стоит никакого труда обвить мою шею, ровно как и мне никакого труда забрать его в объятья. Дамир без сожаления покидает и простыни, и пуховые подушки, и свое легкое одеялко. Утыкается лицом в мое плечо. Вся спина его тоже мокрая.
Я целую Колокольчика в щеку, пальцами накрывая его затылок. Включая прикроватную лампу, разгоняя полумрак от ночника. Дыхание Дамира немного выравнивается.
- У тебя что-нибудь болит? Что-то мешает, мой хороший?
Мальчик медленно качает головой. Я чувствую влагу на его щеках.
- Тогда хорошо, - прижимаю к себе крепче, легонько раскачиваясь из стороны в сторону, как делала во время моих кошмаров Роз, чтобы успокоить. – Со всем остальным мы с тобой справимся. Что бы тебе не снилось, помни, я рядом. Всегда рядом, Дамир.
Ребенок ежится.
- Он был страшный…
- Твой дурной сон?
- Да, - малыш намеренно избегает моего взгляда, обращаясь к моему плечу, - но он был… это не сон…
- Расскажи мне. Вдвоем нам нечего бояться.
- Он и тебя обидит тогда…
- Дамир, мое солнышко, я тебе обещаю, что и себя, и тебя, и папу я защищу. Никто нас не обидит.
- Ты не знаешь, какой он злой… у него такие глаза… и улыбка… очень плохая улыбка…
Колокольчик запинается, начиная дрожать явнее. На моих руках, у моей груди, он все еще не может до конца открыться. Противоречивые эмоции, желания вступают в бой, и пока победителей не предвидится.
Я целую его лоб, стирая испарину.
Почему-то этот жест придает Дамиру смелости, хоть он сперва и вздрагивает от него.
- Он сказал, что всегда будет приходить, - торопясь, пока свеж запал выговориться, шепчет мальчик, - всегда будет приходить и наказывать меня, потому что так правильно, потому что я плохой. И никто меня от него не защитит. Я никому не буду нужен.
Дамир верит каждому слову, которое говорит. Кто-то до безумия жестокий и совершенно безнаказанный внушил ему утверждения, какие совершенно несовместимы с реальностью. Видимо, не в первый раз и не за один день. Мой мальчик с нами уже почти три недели, но это время ничтожно мало в сравнении с тремя годами приюта. Пока ему проще, особенно ночью, такой темной, в незнакомой обстановке, поверить привычной лжи. Сознание сложно переключается на видение лучшего, когда столько времени смотрел лишь на плохое.
- Кто сказал тебе такое?
Дамир очень робко поднимает на меня глаза. Море в них покрыто соленым туманом.
- Дима… и Наким… они меня наказали и накажут снова… а я… я не убегу…
Он машинально притрагивается пальцами к своей шее, где тонкой тенью еще заметен сине-фиолетовый ободок от серебряной цепочки. Дамир храбрится, кусая свои губы, но не может удержаться. По-настоящему теперь плачет. Вслух.
Сдерживаю себя. Дамиру нужна я, а не мои эмоции. Не в отношении этих детей.
Уже привычным жестом, что вызывает у мальчика новый виток дрожи, вытираю его слезы. Щечки совсем красные, все еще горят.
- Посмотри на меня, любимый.
Я терпеливо жду. Не тороплю его, не пытаюсь ускорить процесс, подловив его взгляд, ничем не принуждаю. Я лишь глажу Дамира и ожидаю увидеть его глаза. Только в этом случае он мне поверит.
В конце концов, колокольчики мне доверяются. Из-под черных и мокрых ресниц Дамир смотрит с усталостью и боязнью.
- Дима сказал тебе неправду, Дамир. Больше ни он, ни Наким, ни кто-либо еще не посмеет тебя наказать. Тебе не придется убегать и бояться, потому что я и папа всегда сможем прийти тебе на помощь. Ты стал частью нашей семьи, ты наш сыночек. Я могу честно признаться тебе, что отныне и любить, и защищать тебя мы будем одинаково сильно.
- Я этого не заслуживаю…
Он произносит это так уверенно, так обыденно… до дрожи. Ужасно слышать такие слова от ребенка.
- Заслуживаешь, - говорю твердо, но спокойно, как непреложную истину. Она вселяет в Колокольчика одинокую и маленькую, но все же каплю уверенности. – Так и будет.
Дамир самостоятельно стирает с левой щеки слезы. Отрывисто и быстро, правой рукой, немного поморщившись.
- Я очень не хочу обратно, Белла, - глаза у него так и блестят жгучим, тяжелым, непереносимым страхом быть брошенным. У меня где-то в горле бьется сердце от того, что я не знаю правильных и достаточных слов, дабы выгнать из колокольчиков этот ужас. Я сама в некотором отчаянии, потому как не понимаю, как мне бороться с этим. И смогу ли вообще его победить, при всем желании.
- Дамир, мы же говорили об этом сегодня. Любимый, твой дом теперь – здесь. Навсегда.
- Если я буду плохим… ты захочешь меня вернуть. Я видел, некоторых мальчиков возвращали… как мне не быть плохим, Белла? Что мне нужно сделать?
В который раз за время нашего с Дамиром общения, я сама хочу поддаться желанию заплакать. Он вызывает во мне неподдельные, звенящие, туго натянутые на струнах страха эмоции. Это не он должен думать, достоин нас или нет. Это мне надо приложить максимум усилий, чтобы быть его достойной. Чтобы он поверил мне.
- Никто не отдает тех, кого любит. Никому и ни за что.
- А когда перестают любить?..
Боже мой…
- Нельзя перестать любить. Так не бывает.
У Дамира уже нет сил говорить. Он выдавливает слова через сдерживаемые рыдания, все продолжая и продолжая вытирать свои слезы. Совсем неаккуратно.
- Правда?..
Я обнимаю ребенка крепче, как следует, чтобы почувствовал сполна, прижимая к себе. Он заслуживает столь много… и не может поверить в вещи, уже должные стать понятной обыденностью.
- Правда.
Дамир закрывает глаза, сжав пальчиками мои волосы. Слезы его текут, но теперь беззвучно. И так же беззвучно под моими ладонями содрогается его спинка.
Не перестаю его гладить.
- Всегда, когда тебе что-то нужно, всегда, когда тебе страшно или одиноко, ты можешь позвать меня или Эдварда, Дамир. Мы придем.
- И ночью?..
- Особенно ночью, - я целую его висок, - и ты сам тоже можешь идти к нам – всегда, когда тебе захочется. Мы будем рады тебя видеть.
- Нельзя никуда идти… если тебе не разрешали.
- На это не нужно разрешения. Просто запомни и приходи. Договорились?
Я слабо улыбаюсь в ответ на его сдавленный кивок. Каждый день будет сложнее предыдущего, но и каждый предыдущего светлее. Я все еще верю, что однажды Дамиру будет легче и он сможет до конца поверить – в меня, Эдварда, свое нынешнее положение и будущее, что будет безоблачным. Хоть и безумно тяжело это в такие ночи, как сегодняшняя.
Смело было ожидать, что с такой резкой сменой обстановки и всех действующих лиц в спектакле его жизни Дамир быстро адаптируется. Но он выглядел таким безмятежным и радостным этим вечером после игры с Ксаем… после ванной… после того, как мы оба поцеловали его перед сном. У меня не закралось ни одной неверной мысли, хотя и следовало бы.
Колокольчик вздрагивает, глянув куда-то влево. Но быстро устыдившись своей реакции, низко опускает голову.
В дверном проеме я вижу Эдварда, с состраданием наблюдающего за нами. Проснулся он недавно, не исключено, что после моего ухода. Но слышал муж достаточно. В своей исконной русской пижаме серого цвета с синей полосой на груди, Ксай держит в руках стакан с водой. Проходит в комнату.
Дамир загнанно смотрит на него, когда Уникальный приседает на наш уровень. Аметистовые глаза целиком и полностью обращены к ребенку. Весь Ксай – для него.
- Мне очень жаль, малыш, что с тобой случилось столько плохого. Я не могу этого исправить, пусть и очень хочу. Но я могу пообещать тебе, Дамир, и я тебе обещаю, что впредь тебя ничто не заставит плакать. Ни одной минуты.
Серьезный, но наполненный добротой баритон Алексайо мальчик встречает с неожиданной доверчивостью. Он робко, но пытливо поглядывает в аметисты. Он пытается в них увериться.
- Держи, - Ксай протягивает Дамиру стакан, ласково, но покровительственно погладив его волосы, - все закончилось. Ты дома.
Вода унимает редкие всхлипы Колокольчика, постепенно сводя на нет и его слезы. Он пьет медленно и осторожно, то и дело бросая взгляды на нас с Эдвардом. Тесный треугольник доверия, что мы образуем, мальчика утешает.
Ксай ставит пустой стакан на тумбочку. Мокрая пижама Дамира сменяется на свежую, сухую.
- Нужно немного поспать, - подмечая уставший вид и физически, и эмоционально истощенного малыша, мягко предлагаю я, - смотри, как здесь уютно…
Голос Дамира срывается.
- Т-ты останешься со мной?
- Ну конечно. Мы оба останемся, сыночек.
Такой поворот событий Колокольчика успокаивает – и устраивает, разумеется. Он облегченно выдыхает.
Впрочем, на подушки все равно возвращается с опасением. Плотно поджимает губы, и не разжимает их даже тогда, когда я обнимаю его, притягивая к себе. Дамир прячется у моей груди, с благоговением принимая все прикосновения, но не торопится пока закрывать глаз.
- Ты теплая…
- Я тебя согрею, - вторю ему, с любовью поцеловав макушку. После сегодняшнего купания от Дамира пахнет его любимыми ананасами.
Ксай, которого одними губами подзываю к нам, безмолвно укладывается на противоположной стороне постели. Придвигается к нам, заботливо убирая мешающую мне прядь с лица, а Дамира легонько гладит по спинке. Мальчик постепенно успокаивается.
- Засыпай. И ничего не бойся.
Напутствие Алексайо Дамир не оспаривает. Только лишь подстраивается под его мерные поглаживания, неглубоко вздохнув.
Я кладу голову на подушку поближе к ребенку. Сворачиваюсь в клубочек вместе с ним – до знакомства с Ксаем это была единственная поза, в которой я спала. Защищенная. Надеюсь, я смогу подарить то же ощущение, что раз за разом дарит мне Эдвард, Дамиру.
- За печкою поет сверчок… - негромко, попутно стараясь не перепутать слов, напеваю мотив услышанной и полюбившейся мне детской колыбельной. Ни одна, что слышала на английском, не звучала так проникновенно и влюбленно, как эта. После колыбельной Ксая – моя любимая.
Дамир слушает.
- Угомонись, не плачь, сынок…
Уголками губ Эдвард усмехается, все так же размеренно поглаживая ребенка. Я вижу, что взгляд его теплеет. Он знает эту песню.
- Там за окном морозная, светлая ночка звездная…
Спальня укутывается в нехитрые слова колыбельной, воздух наполняется звучанием моего голоса, тихим дыханием Дамира. Сам себя унимая, он перебирает прядку моих волос возле своего лица. Черные ресницы очень медленно, но тяжелеют.
- Светлая ночка, звездная, - я нежно улыбаюсь Алексайо, правой рукой, свободной, коснувшись его теплой щеки. Быть здесь, всем вместе, лучшее, что может быть. Пусть даже и при обстоятельствах дурного сна Дамира.
Мои пальцы Ксай совершенно неприкрыто целует. В детской теперь слышен и его голос.
- Светлая ночка, звездная.
Мы поем колыбельную вместе.
* * *
Свежевыстиранное и только что поглаженное белье Вероника разносит по спальням своего большого дома. Пока Танатос занят делами самолета в кабинете, у нее как раз есть время разобраться с домашними обязанностями. И ей нравится. Это сложное и редко приходящее чувство многими уже позабыто – быть полноправной хозяйкой на своей территории. Быть той самой женщиной, что испокон веков создает уют домашнего очага. Быть греческой мамой.
Вероника знает о своем доме все – где лежат вещи, как выровнены на простынях подушки, как расставлены тарелки и чашки в кухонном шкафу, сколько у Эммета кухонной утвари бесконечного размера, калибра и назначения, сколько у него рубашек одинакового цвета (забавная особенность, которую Натос внятно так и не смог объяснить) и даже в скольких метрах от окон и дверей висят на стенах картины. К слову, когда она пришла в этот дом, все они были черно-белые. К сегодняшнему дню такие – уже редкость. Эммет переменил все на цветное. Вся его жизнь, как не раз говорил, после их встречи стала цветной.
Нику всегда радовали такие слова, но в то же время и смущали – до красноты щек. Забавно, что даже теперь, когда вокруг тишина, а эта фраза – лишь воспоминание, реакция та же.
С легкой усмешкой сама себе качнув головой, Ника аккуратно приоткрывает дверь в детскую. Каролина должна спать уже около часа, она лично уложила ее, а обычно малышка спит не очень чутко. Вряд ли она потревожит ее, если на пару минут зайдет положить одежду – тут всего несколько вещей.
Полоска света из коридора по пятам следует за Вероникой. Глаза-огоньки Тяуззера, лениво приподнявшего голову в изножье кровати, не видят в девушке никакой угрозы. Кот практически сразу укладывается обратно, блеснув своей шерсткой на скупом лунном свете из окна.
В спальне Каролин имеется платяной шкаф, расположенный ближе к окну, для большей части одежды, и комод, разместившейся как раз ближе к двери, для белья, пижам и пары кофточек. Девушка выдвигает верхнюю полку, точно по стопкам распределяя постиранную одежду. Ванильно-манговый гель для стирки, смешиваясь с запахом Каролин, создает особое сочетание.
Но тут за спиной Вероники глубоко, чересчур глубоко для спящего, вздыхают.
- Ника?..
Тяуззер коротко мяукает в такт хозяйке, вытянув лапки вдоль бахромы покрывала.
Все-таки разбудила…
- Да, зайка, - полка закрывается, остаток одежды – две футболки Натоса – остаются на дереве комода. Вероника, ласково улыбнувшись девочке, присаживается на край постели.
Каролина не столько сонно, сколь потерянно смотрит по сторонам.
- Извини, если я потревожила тебя, Каролиш.
- Я почти не спала…
Ника нежно накрывает ладошку девочки своей. За последнее время их отношения потеплели. И новое сокращение ее имени, появившееся как дань этим изменениям в лучшую сторону, Каролине по нраву.
- Почему же?
- Мне очень хочется думать, - ее голос звучит неуверенно и смущенно. Но в большей степени устало. Проходящие дни морально выматывают юную гречанку – сессии с психологом, хоть и должны пойти ей на пользу, Ника верит, что обязательно пойдут, требуют большой эмоциональной отдачи. А Карли, по натуре молчаливая, расставаясь с ними, теряет энергию.
- У нас ведь есть целые дни, чтобы думать. Вряд ли стоит и ночью посвящать этому время.
- Они сами, Ника, - серо-голубые глаза против собственной воли влажнеют, - я… это не я…
Вероника убирает с личика девочки спавшие на него черные пряди, устраивает их за ушком, поближе, доверительнее к ней склоняясь.
- Это тебя расстраивает? То, о чем приходится думать?
- Все… тяжелое. А я просто хочу спать.
- Тогда обо всем этом нам стоит вспомнить позже. А сейчас давай-ка лучше обсудим что-то интересное.
Энтузиазм в голосе девушки Каролина воспринимает с налетом опасения. Садится на простынях, разминая плечи. Тянется к Когтяузэру, всегда охраняющему ее сон, гладит его загривок и мягкие ушки.
- Ты побудешь со мной? – будто невзначай интересуется.
- С огромным удовольствием, Карли.
Девочка подвигается в сторону, увлекая за собой и кота. Прижимает его, тоже еще сонного, к груди. Упирается спиной в подушки у кроватной спинки. Неловко посматривает на то, на каком расстоянии устроится Вероника. И краешком губ улыбается, когда Ника, раскрывая ей объятья, садится совсем рядом. Каролина выдыхает в ее плечо в домашней фиолетовой тунике, успокаивающе пахнущей кремом и шоколадными кексами.
В темноте ночи их поза выглядит более чем доверительной. Вероника легонько целует макушку юной гречанки. Роскошные ее черные волосы рассыпались по плечам, дразня Тяуззи.
- Когда ты была маленькой, Ника… что тебе больше всего нравилось?
Девушка улыбается, склонив голову к девочке.
- Ну, наверное, больше всего – собирать ракушки после шторма. Я так часто приносила домой полные карманы самых разных из них, что в комнате их было уже некуда выкладывать. Папа сказал мне, что все их выкинет, если я не придумаю, что с ними делать. И я научилась превращать их в поделки, маленькие украшения и целые скульптурки. Если я найду фотографии, я покажу тебе, Каролиш.
- Мы в школе тоже делали из них рамки... мои любимые – те, что как рожки для мороженого. Розово-фиолетовые.
- Видишь, у нас есть что-то общее, - Вероника потирает плечо гречанки, - а что больше всего нравится тебе?
- Гулять в лесу. Деревья такие большие! Они никого не боятся, рядом с ними я тоже чувствую себя храброй.
- Ты и есть очень храбрая. Я много раз видела.
- Они храбрее, - не соглашается, приникнув к девушке явнее, Каролин, - папа не разрешает мне гулять одной, но со мной гуляет тоже очень редко.
- Мы можем погулять с тобой завтра, если хочешь. Напечем папе сырников на завтрак, отправим его на работу и пойдем гулять.
Карли робко улыбается. Смотрит на Нику, и та видит, что глаза ее потихоньку разгораются. Карли нравится.
Девочка отпускает кота, находя рядом с собой свободную руку Вероники. Крепко пожимает ее пальцы.
- Ты его сильно любишь, да?
- Так же, как и тебя, - не медлит с ответом Ника. Каролина неровно вздыхает, когда касается ее щеки, - вас обоих я люблю очень сильно.
- Все сказки всегда говорили, что мачеха плохая. Но ты такая хорошая…
- Я рада, если это так.
- Это так, - на удивление твердо заявляет Каролина. Самостоятельно и крепко обнимает Нику. – Ты поедешь с нами к Эдди в воскресенье? Я очень по нему соскучилась.
- Дядя Эдвард пригласил нас всех, так что, думаю, да, малыш. Я уверена, он тоже безумно по тебе соскучился.
- Он сказал папе, что будет что-то важное… я слышала.
Вероника, мельком взглянув на свой живот, на котором ладошка Карли, задумывается о такой же новости от Эдварда и Беллы. Если им повезло, если он сумели – это замечательно. Дети, она убеждена, приносят только счастье. Тем более, когда они желанны.
- Новости будут хорошие, как мне кажется, - делится мыслями она, - а тебе?
Каролина кивает.
- Я хочу, чтобы у Эдди и Беллы все было очень хорошо. Всегда.
- Так и будет, - заверяет Вероника. Поглаживает волосы девочки. – Может быть, нам стоит поспать? А то не хватит сил для прогулки по лесу.
Каролина напрягается, ожидая, отстранится Ника или нет. Она пока не понимает, намерена девушка уходить или же хочет остаться, но спросить не решается. Ей кажется, неправильно спрашивать. Она уже слишком большая.
Миссис Каллен, раскусив малышку, их обоих смещает на подушки. Теперь Карли лежит, прижимаясь к ней, и глаза ее как раз напротив ее глаз.
- Я здесь, зайка, - утешает Ника, не отказывая себе в том, чтобы лишний раз погладить… дочку? Очень хочется, но все же еще слишком рано так ее называть. Вероника боится неправильной реакции, боится усугубить состояние девочки, расстроить ее. Не нужно. Однажды наступит день и запретов не будет, но пока… пока не стоит.
- Ника…
- Да, Каролиш?
Девочка вздыхает, уткнувшись носом в ее ключицу. Ника накидывает на ее плечики покрывало, не обделяя и затихшего кота.
- Я люблю тебя.
Вероника улыбается, ощущая самое настоящее, самое простое и самое теплое счастье. Именно оно поселяется внутри от таких признаний.
- И я тебя, малыш. Спокойной ночи.
Они обе засыпают.
Вероника понимает это, потому что в круговороте образов мимо нее проносится и спальня с мерным дыханием Каролины, и гостиная со включенным светом, где два часа назад Танатос настаивал на том, чтобы нанять домработницу, тем более принимая во внимание положение жены.
А вот их спальня, большая кровать, на которой Эммету удобно, ее мягкое покрывало. Это утро, Карли еще не просыпалась, а солнце уже взошло. И Натос, склонившись над ее плоским животом, его целует. Сдавленно улыбается, похоже, до конца еще не веря.
А вот кухня, на которой они завтракают перед отъездом Каллена. Ника выражает свои опасения, как Каролин примет правду и когда ее следует посвятить в нее, а Эммет напоминает слова Евдокии – не торопиться. Он хочет, чтобы эта новость не перечеркнула весь прогресс малышки за последнее время.
А вот и детская. Ника заплетает Каролину, еще сидящую в своей розовой пижамке и выбирающую, какое платьице сегодня надеть. Она спокойна, но глаза ее грустные – в дальнем уголке шкафа видела голубое платье, которое, как говорил Натос, ей присылала полгода назад Мадлен.
Очень много мыслей. Очень много опасений. Очень много невнятных фраз и образов.
Но все они разом пропадают, как только кто-то целует ее висок. А на плечи, тем временем, заботливые руки кладут одеяло.
- Ш-ш, моя бабочка, - тихий, низкий голос Танатоса слышится у ее уха, когда пытается обернуться, - это я. Малышка спит и ты засыпай.
Это правда, Каролина действительно спит, все так же обнимая ее. В комнате темно, ночник погашен, окно прикрыто. А Натос, склонившись над ними, смотрится тронутым представившейся взгляду картиной. Стирается с его лица даже полуночная усталость.
- Доброй ночи, любимый, - выдыхает Вероника, краешком губ улыбнувшись умиротворению этой спальни.
- Доброй ночи, - ответно улыбается Танатос. И снова, прежде чем уйти, Нику целует.
* * *
Первое утро Дамира в новом доме начинается с манной каши.
Белла, такая красивая в своем нежно-розовом платье из какой-то особенно мягкой ткани, ставит перед ним тарелку с завтраком и аккуратно кладет рядом ложку.
- Приятного аппетита, милый.
Дамир ей улыбается, чуть потупившись от такого внимательного, но доброго взгляда. Никто так прежде на малыша не смотрел, даже самые сердобольные из нянечек. Они говорили, что его глаза – омуты (хоть и не знал Дамир, что это, но догадывался, что что-то странное) и лишь взглянув в них, запросто можно дать все, о чем бы он ни попросил. Очень красивые глаза, они говорили. Волшебные. Но Колокольчик им не верил. Когда Дима, Олег и Наким наказывали его, они смотрели ему прямо в глаза, но не останавливались, не жалели о том, что делают. А если и было в нем какое-то волшебство, Дамиру хотелось, чтобы оно подействовало именно в ту ночь. И избавило от боли…
- Ты не попробуешь? – заметив, что ложку он до сих пор так и не взял, Белла пытается определить его настроение. Дамиру почему-то становится очень тепло, но и очень стыдно. Белла старалась для него, она ему готовила, она с ним нежная. И пусть манку из-за постоянных противных шариков в ней он никогда не любил, ради Беллы… мамы… он съест все до последней ложки.
Каша не слишком густая, но и не слишком жидкая. Ее удобно зачерпывать, с ложки не сползает. На вкус… сладковатая. Приятная, как теплое молоко с нежной пенкой. И совсем не горячая, не больно кушать.
- Спасибо…
- Не за что, - Белла отмахивается, словно бы ему можно было и не говорить этого, - как тебе? Папа готовит лучше, чем я, но не сидеть же нам голодными, правда?
Дамир берет себе еще полную ложку.
- Ты вкусно готовишь.
Мама ему улыбается. Она даже краснеет чуть-чуть, будто он сказал что-то, чего она не ожидала. Она еще красивее, когда вот так вот улыбается и краснеет. Она будто бы всегда была его.
- Я надеюсь, это правда так, - мягко приговаривает, погладив его плечо, - будешь чай?
Мальчик, проглатывая содержимое третьей ложки, кивает. Задумчиво катает кашу во рту, пытаясь определить, ошибается или нет. Но правда налицо. В манке Беллы нет шариков-комочков. Она с каждого уголка тарелки одинаковая. Так бывает?
Белла приносит им чай в милых зеленых кружках. На них нарисованы пчелки, а ручки широкие, чтобы было легко держать. Ставит перед собой тарелку с такой же кашей, присаживаясь напротив Дамира.
- В ней комочков нет, - решившись, бормочет Колокольчик.
Мамины глаза, карие и радостные, смотрят прямо на него.
- Да, я надеюсь, что нет.
- Я никогда не ел ее без комочков…
- Если ее постоянно мешать, когда варишь, их не будет, малыш. Как-нибудь приготовим с тобой вместе.
- Мне будет можно?
Белла становится немного грустной, но голос у нее остается таким же бодрым.
- Конечно же. Если тебе это интересно.
Дамир наскоро зачерпывает еще ложку каши. На маму поглядывает из-под ресниц.
- Мне все интересно.
Она усмехается. Уголки ее губ мило поднимаются вверх, крошечные морщинки от смеха освещают глаза, а брови чуть-чуть опускаются. Дамиру хочется запомнить малейшие изменения на ее лице, мельчайшее выражение глаз. Он до сих пор не может до конца поверить, что все это взаправду. И мама, и Эдвард… папа, у него теперь есть. И дом. И манная каша без комочков.
Сон, который снился сегодня, был куда более настоящим и правильным, привычным даже. Взгляд Димы, цепкие пальцы Накима, косяк двери и что-то маленькое, но такое острое, такое холодное на самой шее. И как затем быстро стал кончаться воздух, не давая ни на секунду глубоко вдохнуть.
Дамир был уверен, что вот-вот он откроет глаза, уткнувшись в мокрую от своих слез подушку, вот увидит детскую с двумя ее окнами с жалюзи, номер своей постели – десятый – светлую косичку Лены, девочки, спящей на кровати напротив. И все это – Белла, ее улыбки, то, как Эдвард его гладил, как кормил бульоном, как они сказали ему, что теперь он их сыночек – все растает, пропадет где-то. А мальчишки будут смеяться, если он поделится таким цветным сном. Завидно и грубо смеяться, некрасиво разговаривая при этом. Анна Игоревна услышит их, погрозит наказать, а на Дамира посмотрит с грустью. Но не более того.
Но при его пробуждении не было ни Димы, ни Лены, ни номера постели. Была Белла, которая сразу же обняла его и стала успокаивать. Мальчику это казалось очень странным, но когда его никто не жалел, он унимался быстрее, слезы высыхали, страх пусть и кусался, но утихал через пару минут. А вот если Белла обнимала его, говорила ему, что она его любит, что она здесь – про замалчивание речи уже не было. Слезы текли и текли, в горле скреблись всхлипы, а страх то и дело появлялся на горизонте, щеря зубы. Он грозился напасть сразу, как Белла уйдет. Он вынуждал Дамира просить ее остаться рядом, чтобы быть защищенным… чтобы не бояться.
Он думал, это непостоянное, оно пройдет. Но с первым объятьем своей мамы, с первым ее поцелуем и добрым словом, таким утешающим, таким необычным, только для него, для Дамира, прежнее перестало быть правильным. Он уже не мог успокоиться без нее. Он не хотел без нее успокаиваться.
- Чем бы ты хотел заняться после завтрака, Дамир?
Мальчик моргает, заново видя перед собой маму, манку и большую светлую кухню их дома. Она как на картинке из сказочного замка. Это волшебство, что теперь он живет здесь.
- Я… я не знаю…
Растерянность его голоса, хоть и старается малыш ее скрыть, Беллу не смущает. Только делает ее голос вкрадчивее, а глаза – добрее.
- Мы можем поиграть во что-нибудь, можем посмотреть мультики, а можем пойти погулять. Ты еще не видел наш задний двор, так ведь?
- Мне нравится гулять, - Дамир доедает свою порцию каши, почему-то вспомнив лес в лагере и кошку на своих руках, которая так жалобно мяукала. Он был слишком занят тем, чтобы накормить ее, почти не смотрел на Беллу в самую первую их встречу. Но потом, уже вечером, у костра, поймал себя на мысли, что она смотрела только на него. И до сих пор так же смотрит.
- А еще тебе нравится играть в мячик, - припоминает мама, задумчиво посмотрев куда-то за спину Дамира, - кажется, у нас здесь был один…
Сразу же, как загораются его глаза, ее собственные тоже вспыхивают. У мамы невозможно красивая улыбка. Дамир хочет делать все, чтобы она постоянно так ему улыбалась.
- Поиграем?
- Да! – воодушевленно отвечает он. Обвивает пальчиками кружку с чаем.
Задний двор, как назвала его Белла, оказывается таким же большим, как и все в его новом доме. Зеленая трава, подстриженная так аккуратно, как на закрытом футбольном стадионе частной школы недалеко от приюта. Приютским детям никогда не разрешалось заходить туда, а Дамиру всегда хотелось. Теперь такая трава у него… дома.
Мама показывает ему всю территорию за верандой, на которую выводят широкие стеклянные двери. Здесь есть беседка с необычными круглыми подушечками и приятным запахом дерева, есть кусты с красивыми, нежными розовыми цветочками – точь-в-точь как мамино платье. И есть квадрат без насаждений и преград, словно бы специально созданный для игр. Белла кладет перед ним оранжевый мячик на траву.
Одними ногами они передают мячик друг другу. Такая простая игра, любимая Дамиром из-за отсутствия необходимости много бегать и отбирать у кого-то мяч, сегодня окрашивается новыми цветами. Радужными.
С Беллой весело играть. И ей, кажется, весело тоже. Она не прекращает игру, потому что надо куда-то идти, ей нравится проводить с ним время. От этого сердечко Дамира бьется все быстрее.
После игры, взяв маму за руку, Дамир гуляет с ней по саду. Она спрашивает, какие цветы ему нравятся больше всего, какие деревья. Колокольчик бормочет что-то про маленькие розочки, крепкие дубы и раскидистые каштаны. Ему нравится собирать желуди в шапочках и каштаны в колючих скорлупках.
Лежа на покрывале, расстеленном на зеленой траве, они рассматривают облака. У Беллы хорошая фантазия, она делится с Дамиром своими предположениями о животных, цветах, фруктах из пушистой небесной ваты. А малыш, лежа у ее плеча, больше интересуется не небом, а тем, насколько девушка близко. Она пахнет ванилью, обнимает его, говорит своим нежным голосом… и мальчик начинает верить, что это действительно начало чего-то очень хорошего. Его новая жизнь не растает в мгновенье ока, не окажется сном. Похоже, все по-настоящему.
После обеда они пьют чай с сахарными печенюшками на подушечках беседки, подкармливая маленьких прозорливых воробушков.
Они смотрят по огромному тонкому телевизору в гостиной «Рапунцель», и Дамир умиляется маленьким зеленым Паскалем, таким верным по отношению к своей хозяйке.
Они читают цветную иллюстрированную книгу сказок. Мама немного ошибается в произношении пары слов, но Дамиру так даже нравится. Он с удовольствием слушает ее голос.
К вечеру, Колокольчик, разомлевший от тепла дома и почти поверивший в его реальность, ведет себя смелее. Он говорит с Беллой чуть громче и без пауз, которые так раздражали его воспитателей.
Они с Беллой играют в гонки пластмассовыми машинками, скатав ковер в гостиной и устроив настоящее ралли на паркете, когда приходит Эдвард. Мальчик, в пылу игры, раскрасневшийся и бесконечно довольный, вскакивает ему навстречу. Эдвард… папа едва успевает закрыть дверь, как Дамир на удивление решительно и… повседневно, обхватывает его ноги.
- Привет!
Мужчина такой встречи не ожидает, на миг даже растерявшись – Дамир чувствует, потому что ладонь его слишком аккуратно, недоуменно даже гладит детские волосы. Белла затихает за его спиной.
В этой тишине и повисшем вокруг молчании, Колокольчику кажется, что он сделал что-то не то. Горячий и жгущийся румянец, приходя вместе с пониманием происходящего, атакует щеки. Дамир с силой прикусывает губу, машинально отстраняясь.
- Извини…те.
Фиолетовые глаза Эдварда, наблюдающие за ним с высоты роста мужчины, необыкновенно искрятся. А при виде румянца у Дамира в них и вовсе пылают огни, как на новогодних гирляндах.
Папа присаживается перед ним, равняясь ростом, и почти сразу же привлекает к себе.
- Привет, мой маленький.
Дамиру легче дышать. Рискуя, но решаясь, он обнимает Эдварда за шею, прижимаясь еще ближе. К нему приятно так близко прижиматься. И он тоже, как и Белла, приятно пахнет – только своим, особым запахом, почему-то больше всего ассоциирующимся с защищенностью. Дамиру с ним совсем не страшно – ничего с того дня в клинике, когда вступился за него перед двумя женщинами, не изменилось.
- Как прошел день? – Эдвард гладит его волосы, но не так, как в первый раз. Уже как настоящий папа. Уверенно.
- Мы играли в саду.
- Погода сегодня была отличная, - кивает мужчина. И встает, крепко, но комфортно перехватив Дамира. Поворачивается к Белле, наблюдающей за ними обоими из арки гостиной. – Поймали солнце?
- У нас и личное есть, - Дамир слышит в голосе мамы улыбку. А потом чувствует ее пальцы, поглаживающие его спину. И, кажется, щеку Эдварда. Краем глаза подсмотрев за выражением лица мужчины, он видит, что тому очень приятно. У Беллы особые прикосновения. – Даже два.
Они ужинают все вместе. Мама варит макароны, а папа трет сыр. И хоть ничего необыкновенного в этом действе нет, для Дамира оно – настоящий спектакль. Он зачарованным маленьким зрителем наблюдает за каждым из своих новых родителей, и не может сдержать улыбки. Как ему все нравится!.. ВСЕ!
Это официально самые вкусные макароны с сыром на свете.
Он сообщает это Эдварду, когда тот присаживается на край его постели, разравнивая одеяло. Белла, только что зажегшая ночник, положив ладони на плечи своего Короля, посмеивается вместе с ним. Очень ласково.
- Доброй ночи, котенок.
И такой прекрасный, самый первый полноценный день Дамира дома заканчивается. Он засыпает, обняв свою овечку в забавном колпачке, счастливо улыбаясь.
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-87
