Миловидная гречанка слева от меня, в идеально-белом халате и с узнаваемым бейджем клиники, дружелюбно улыбается на мои краткие взгляды. Но основное ее внимание сосредоточено на процедуре.
Эдвард, присевший на гостевое кресло справа от кушетки, мягко держит мою руку. Я сама попросила его об этом и сама переплела наши пальцы, но вижу, ему тоже приятно. Алексайо выглядит особенно одухотворенным после нашего недавнего разговора об имени ребенка. Хорошо, что я все-таки озвучила свой вариант, он осчастливил моего Ксая.
Небольшой экран перед доктором, который вижу краем глаза, отображает средней четкости черно-белую картинку. Я много раз представляла себе, рассматривала и пыталась распознать УЗИ-изображение плода, но понимаю, что в этом случае все тщетно. Мне картинка не дает ничего.
Кабинет, в который нас пригласили согласно времени записи, отделан светло-синими панелями, с бежевыми плинтусами и такой же паркетной доской. Белая основа мебели и кушетки, застеленной голубой простынкой, приятно оттеняется. Здесь спокойно и приятно находиться. К тому же, нет никаких лишних запахов, вызывающих пусть и несознательное, а опасение. Я чувствую себя прекрасно.
Наш доктор – Эфимия Медусис – лучшая в своей профессии во всем Родосе, и, к тому же, говорит по-английски. К сожалению, при всех видимых и выжидаемых успехах в греческом, мне пока не поддается вся его суть, еще и в подобных ситуациях. Я хочу услышать все, узнать все и понять все, относительно нашего Лисенка. Так что Ксай задался целью устроить нам прием на родном для меня языке – и устроил.
Он выглядит… предвкушающим сейчас. Это не написано на лице, но читается между строк, в малейших выражениях, в сосредоточенных глазах. Ксай переживает каждую минуту своего нового статуса по полной, отдаваясь моменту целиком, а потому я лучше вижу его и сильнее понимаю. Он думает о своем ребенке. Следит за каждым движением доктора, за изменениями картинки на экране, оглядывает мою кожу и закатанную часть футболки. От него ни ускользает ни одна деталь, ни одна мелочь. Эдвард на своем месте. И ему хорошо.
Эфимия набирает что-то на клавиатуре левой рукой, фиксируя пальцами датчик в определенном месте. Он чуть сильнее прижимается к коже, привлекая внимание. Алексайо успокаивающе гладит мои пальцы.
- Ну что же, Изабелла, Эдвард, мне есть, чем вас обрадовать, - добродушная, с искренней, хоть и профессиональной улыбкой, деловито сообщает доктор, - самое главное – все показатели соответствуют сроку, никаких патологий нет.
- Замечательно…
Ксай наклоняется, легко поцеловав мой лоб. Я глажу его плечо свободной рукой, довольно ухмыляясь. Что я вам говорила, Аметистовый? Этот малыш в полном порядке – и всегда будет.
Мисс Медуис, нажав еще нескольких кнопок, поворачивает экран в нашу сторону. Изображение на нем становится четче.
Я вдруг ощущаю, как Эдвард, в чьей ладони до сих пор мои пальцы, сжимает их гораздо сильнее.
- Что это?.. – баритон становится глухим.
- Что, Ксай? Что такое? – я тщетно стараюсь разглядеть картинку из-под его рук, встревоженная появлением и такого тона, и такой реакции. Она же сказала, что все хорошо!
Это кипящее, отрезвляющее чувство опасности. Оно на мгновенье сжимает горло, дерет где-то в груди, отдается краткой дрожью в кончиках пальцев. Мои эмоции похожи на оголенный провод, тем более теперь, когда их, разнеженных от хороших новостей, так резво потревожили.
- Вот так обзор очень хороший, - передвинув датчик чуть ниже, Эфимия указывает нам на экран.
Каллен, опомнившись, отстраняется от меня, опускаясь обратно в кресло. Пальцы его тоже подрагивают.
Я поднимаю голову, в надежде разглядеть изображение, внесшее столько сумятицы, лучше.
Голос Ксая озвучивает истину на одну миллисекунду раньше, чем я сама ее понимаю:
- Их двое…
Эфимия утвердительно кивает, фиксируя картинку и увеличивая важнейшую ее часть.
- Монохориальная диамниотическая двойня – однояйцевые близнецы.
Я ее почти не слышу. Я стараюсь, но попросту не в состоянии. Слова звучат где-то рядом, где-то возле, но не здесь. Их смысл доходит с трудом и опозданием, и первые пару секунд я отчаянно стараюсь осознать, почему Эдвард испугался. Потом, секунд пять спустя, понимаю, что это был не испуг, а ошеломление. И то, что сейчас Алексайо хмуро-зачарованно наблюдает за экраном, означает, что он так же старается принять ситуацию как она есть, поверить, а вовсе не что-то дурное.
Эфимия видит наши сложности.
- Изабелла, Эдвард, я понимаю ваше удивление. Первая и естественная беременность не часто бывает многоплодной. Но вам повезло, и дети абсолютно здоровы. Я сейчас включу вам их сердцебиение.
Я нервно усмехаюсь, быстро, отчаянно даже кивнув. Все свое внимание концентрирую на несчастном небольшом экране, одном черно-белом изображении. Двух ангелах. Лисятах?..
Мисс Медуис все так же прижимает датчик к моей коже, поднимая затворку в левой части УЗИ-аппарата. По кабинету, практически сразу же возникая, распространяется звук. Один из самых прекрасных, самых невероятных, что я слышала в жизни.
Два маленьких сердечка. Частое, громкое, такое ясное сердцебиение… доктор дает нам с Эдвардом возможность услышать сердца обоих малышей. Два сердцебиения, перемежаясь, звучат в этом кабинете. Победные, восхитительные звуки свершившегося уже во второй раз чуда.
Алексайо наклоняется ко мне, и я чувствую его дыхание у висков. Теперь сама как могу крепко пожимаю его руку.
Фиолетовые глаза Эдварда излучают ошеломленное благоговение. Когда он смотрит на меня в момент возникновения звука биения маленьких сердечек, это как никогда явно. Эдвард слышит своих детей. Он в нирване, пусть и путанной, непонятной.
Мы оба слышим своих детей. Мы оба в нирване.
- Сердечки быстро стучат, это ничего страшного. Вот, посмотрите, это первый плод, он чуть ниже, - Эфимия, скользя пальцами у экрана, указывает на маленькое создание внутри меня, - вот здесь головка, здесь лицо, ручки и ножки.
Я с силой закусываю губу. Мой маленький лисенок… мой первый Лисенок…
Девушка передвигает датчик повыше.
- А вот тут второй плод, видите? Тоже голова, лицо, ручки и ножки, - обводит те части маленького на изображении, о которых говорит, - эта линия – их маленькое разделение, границы их собственных амниотических мешочков. Но питание оба плода получают от одной плаценты.
На секунду зажмуриваюсь. Пытаюсь все это прочувствовать. Моего второго, моего маленького Лисенка.
- Двигается!.. - восхищенно произносит взлетевшим выше голосом Ксай.
Я застаю момент этого движения. Первый Лисенок, тот, что ниже, изменяет положение своего тельца. Он теперь повернут по направлению к нам.
- Увидел вас и решил показаться, - мягко соглашается Эфимия, - второй тоже шевелится.
Я улыбаюсь, тихонько посмеиваясь этой полной волшебства картинке. Оба наших малыша здесь, на этом экране, я их вижу, скоро я их почувствую, они реальны. Настолько же, насколько я, Ксай, Дамирка… они – наши, они родятся у нас. Наши с Ксаем дети. Господи!..
Алексайо, кратко поцеловав мою ладонь, целует теперь лоб. Его горячие губы, не скрывающие сбитых вдохов, делают все происходящее еще более настоящим. Я не могу сполна даже принять того счастья, которое рвется наружу огненными залпами, не меньше.
Двое, боже. Их двое!!!
- Вы хотите узнать пол? – дав нам немного времени, задает все же свой вопрос доктор.
Мы с Ксаем, переглянувшись, вдруг оба, одновременно, похоже, понимаем, что упустили из виду эту возможность. Улыбки у нас перекликаются, словно отражения. Мы и есть отражения сейчас.
- Да.
- Да, - практически синхронно.
Эфимия Медуис наводит УЗИ-датчик на требуемую область, давая нам шанс увидеть все положение дел целиком.
- Это девочки.
Я смотрю на экран, и сама не замечаю, как он растворяется в мутноватой слезной пелене. Я плачу, до конца даже не понимая этого. Слезы сами приходят, выбрав время, я чувствую их – горячие – на коже.
Алексайо гладит мои щеки. Его ровные, нежные, трепетные движения вызывают во мне бурю эмоций – и еще больше слез, конечно же, которые неустанно вытирает.
- Девочки, Ксай, девочки!..
Он широко, так широко, как лишь однажды за все время, мне улыбается. Наклонившись ко мне, пристроившись рядом, гладит, улыбается и кивает. Слышит. Видит. Знает.
- Девочки… - не могу уняться я. И не хочу униматься!
Уникальный целует мой лоб, легонько касается его своим. Передает этим прикосновением часть своего собственного блаженного счастья, невесомого, но неподъемного, неописуемого, но испытываемого, неожиданно-неукротимого. Теперь я и плачу, и смеюсь одновременно. Я никогда еще не была счастливее.
- Дочки, - шепотом озвучивает Эдвард. От него эти слова – как молитва, не иначе. Пропитанная благодарностью и залитая восторженной верой. Очаровательная во всех смыслах.
- У тебя будут дочки, - вторю, не разбирая теперь, чего больше – слез моих или моих улыбок, - твои дочки, μπαμπά Xai!
А затем тихо, только для него, шепчу одну-единственную фразу на русском:
- Я же обещала.
…Теперь плачет и Ксай.
* * *
Неохватное. Огненное. Цельное.
Счастье.
Дамир с детским задором бежит вперед по каменной набережной. Его белые шорты и джинсовая рубашка с рядком пуговиц-змеек – хороший ориентир, хоть мы и знаем, куда малыш направляется. По вечерам пятниц дедушка Зарус выкатывает свою тележку с самым разнообразным фруктовым мороженым на главную прогулочную улицу. Дамир, конечно же, предпочитает ананасовый вкус.
Нежная. Щемящая. Неудержимая.
Радость.
Мы с Ксаем, любезно предложившим мне локоть, идем следом за сыном. Неторопливо, потому что спешить некуда, умиротворенно, потому что хорошо видим Дамирку среди людей – туристический сезон почти закончился, в основном гуляют уже местные жители.
Море спокойно этим вечером. Его тихий соленый шелест о темную гальку, изредка пробегающая по воде рябь от луны, пропитанный йодом свежий вечерний воздух – все способствует полному расслаблению и душевному комфорту. А ведь только при таком условии можно прочувствовать самые глубокие свои эмоции.
Неисчерпаемая. Твердая. Долгожданная.
Любовь.
Ее так много, что льется наружу искристой радугой из глаз Алексайо, наполняет вечерний бриз моим откровенным восхищением всем, что вижу, концентрируется в пространстве, окутывая теплом всех нас. Мне кажется, я никогда в жизни еще не была счастливее, чем сегодня.
Внутри меня, здесь, под тканью хлопкового синего платья, поселилось… чудо. Целых два чуда – наши с Ксаем лисята. И я на самом деле даже представить сполна не могу, хоть УЗИ состоялось уже почти восемь часов назад, что Вселенная настолько к нам благосклонна.
Неуловимое. Тихое. Всесильное.
Благословение.
Я смотрю на Эдварда, что идет так близко, шаг в шаг со мной, и вижу все блаженство, наполнившее его, в каждой из родных черт. Ксай улыбается – уголком губ, своими невероятными глазами, маленькими морщинками радости и ямочкой на левой щеке – и улыбка у него очень живая. Такой она теперь будет всегда.
Я любуюсь мужем, и он замечает это. Только впервые, похоже, за всю жизнь, не смущается.
- Ты такой красивый…
Аметистовые глаза прямо-таки наливаются теплом.
- Я такой счастливый, - мило поправляет он.
Я тоже теперь улыбаюсь. Прижимаюсь к его боку, крепче обхватив локоть, и глубоко вдыхаю родной запах. Эдвард перестал пользоваться любым парфюмом с наступлением моей беременности, тем самым исключая возможность спровоцировать у меня тошноту, и теперь его мягкий запах, клубнично-банановый, тот самый, что почувствовала в первую же нашу встречу, сполна возродил свои позиции. В контрасте со свежевыжатым апельсиновым соком, который я только что допила, сочетание божественное. Полноценный фруктовый коктейль – легчайший и приятнейший.
- Знал бы ты, как счастлива я.
Дамир покупает мороженое у Заруса. Седовласый грек, ловко черканув глубокой ложкой два больших шарика, устраивает их внутри рожка, вафли для которого печет его жена. Терпеливо ожидающий своего лакомства Колокольчик посмеивается каким-то словам местного дедушки. У них у обоих ярко-голубые глаза и Зарус любит уделить Дамиру побольше внимания из-за схожей внешности. А еще малышом просто нельзя не умилиться – так органично наш котенок влился в новую для себя среду.
- Сколько же на свете чудес, - философски замечает муж, наблюдая за Дамиркой. Он обожает его. Это не громкое слово, это чистая правда, Ксай всегда его обожал, наверное, с самого начала, как только понял, насколько этот малыш – наш. Однако с этого дня обожание Эдварда выходит на новый уровень. Я думаю, совсем скоро Колокольчик заметит, что чувства отца к нему стали куда глубже и проникновеннее.
- Все чудеса случаются с теми, кто сам творит их в душах других, Ксай. Ты спас, отогрел любовью и окружил заботой огромное количество отверженных людей. Мир ответил тебе взаимностью.
- Мир подарил мне тебя, Бельчонок. А ты уже подарила все остальное.
Он смотрит на мой округлившийся живот и на лице его расплывается самое настоящее счастье. Это магия, не иначе, видеть такое.
- Две дочери… - качает головой сам себе, недоверчиво-безумно усмехнувшись.
Свободной рукой я накрываю приподнявшуюся ткань платья. Касаюсь кончиками пальцев ладони Эдварда, покоящейся тут же.
- Наши дочери, мой Уникальный.
Как же сияют его глаза… северным сиянием, звездным небом, снежным русским маревом. Огни рождественских гирлянд по всему миру не затмят их. Это особая стадия счастья.
Когда мы вышли из кабинета доктора, и я, и Алексайо пребывали в некотором замешательстве. Я держала его руку, а он – мою, и мы молчали всю дорогу до машины. Только в ее салоне с заработавшим кондиционером, пока белые облака проплывали на горизонте, нам удалось как-то свыкнуться с неожиданными новостями. Ксай тогда все время смотрел на лобовое стекло, на старый парк, словно бы в его зарослях искал подтверждение. Мне тоже нужно было немного времени. Я мечтала о Лисенке, я молилась о Лисенке, я верила в него. Но что детей будет двое, даже для меня, уже приготовившейся, казалось бы, ко всему, стало полной неожиданностью. Мне до сих пор невероятно произносить, обдумывать это число. Я уповаю, чуть позже смогу поверить окончательно. С первым их движением…
- Это за гранью разумного.
- Мы все время живем за его гранью, Ксай, - моя нервная усмешка зеркально передается и на его лицо, - пора бы уже привыкнуть.
- Я к этому никогда не привыкну.
- Так даже лучше. Каждый раз тогда будет первым.
Я помню, Эдвард в тот момент первый раз улыбнулся мне так, как улыбается теперь постоянно. Он держал в руках снимок, отданный Эфимией, где двое наших детей были видны так четко… И улыбался открыто, широко, блаженно. Сморгнул запоздалую соленую капельку. Крепко обнял меня.
- Изабелла, ты сделала нашу жизнью истинной сказкой. Спасибо тебе.
Мне нравится, что его искренность перестала зиждиться в четко выставленных границах, легко перемахнув все мыслимые и немыслимые преграды. Все чаще Ксай говорил то, что на сердце, прямо и быстро, как в ту минуту. Наверное, так и бывает, когда обретаешь второе дыхание. Сполна.
Дедушка Зарус предусмотрительно заворачивает вторую салфетку вокруг рожка Дамира. Рисует на верхнем шарике веселую рожицу карамельным сиропом. Принимает от малыша монетки, даже не пересчитывая. И улыбается ему напоследок, пожелав хороших выходных. Дамир довольно произносит «эфхаристо», и, хоть отсюда я не слышу его звонкого голоска, знаю, что это слово он выговаривает с особой тщательностью. В Греции ему нравится говорить «спасибо» без какого-либо принуждения. От сердца.
- Нам будут нужны две кроватки, - вдруг говорит Эдвард. Я поднимаю на него глаза, а он уже в приятной задумчивости, личных подсчетах, - и вдвое больше вещей для новорожденных, игрушек…
От радости, тихой и светлой – за него – у меня зажимает сердце. Он представляет себе все ярко и полноценно, подсчитывая и пытаясь предусмотреть все варианты, но с удовольствием, без отрицательных эмоций, боли, необходимости! По собственной воле!
Никто на свете не заслужил всего, что с нами сейчас происходит больше, чем Алексайо. Его награда, пусть и запоздало, но нашла своего героя. Пролилась самыми щедрыми дарами.
- И вдвое больше любви, которая у нас найдется, - вторю Аметисту, ласково погладив его ладонь. -- Ты прав, папочка. Если радость, то вдвойне.
- У тебя по-другому никогда не получалось, Бельчонок.
Его бархатное уверение звучит так мило, что я смеюсь. Обнимаю его за талию, прижавшись крепко и близко, наслаждаюсь каждой секундой. Вся моя жизнь теперь построена на этом наслаждении. Не только Ксай живет по-новому, и я тоже. Первым шагом стал Дамирка, заключительным – двойня.
- Нужно будет выбрать второе имя…
- Думаю, с этим проблемы не возникнет.
Дамир, удерживая мороженое в правой руке, бежит к нам. Он маневрирует между нечастыми пешеходами с удивительной точностью. И с такой же точностью, отпустив меня, его подхватывает на руки Ксай. Была бы воля Дамира, он бы оттуда не слезал. Была бы воля Ксая, он бы его и не отпускал. С самого первого дня знакомства этот жест принятия остается их любимым и сокровенным.
- У кого-то здесь сладкое мороженое, - удобно перехватив ребенка, констатирует Аметист.
- Оно очень вкусное, - завлекающе отзывается Дамирка, протягивая начатый рожок папе, - хочешь? Мама, правда, вкусное!
- Несомненно, мой малыш, - Ксай легонько целует детскую щечку, стерев с нее каплю карамельного сиропа, - сладкое мороженое для сладкого мальчика.
- Эй-й! Дедушка Зарус тоже так говорит!
- Мы с ним друг друга поняли бы.
Дамир ест свое мороженое, комфортно пристроившись в папиных объятьях. Эдвард держит его одной рукой, крепко и спокойно, а вторую протягивает мне. Полноценное семейное единение, о котором я так мечтала. Мы идем по набережной вперед все вместе. Довольные.
Дамир делится своими впечатлениями о дне, порой задумчиво разглядывая свое лакомство, размышляя, какой край попробовать следующим. Он идиллически-безмятежный, говорит о повседневных вещах вроде школы и игр на занятиях и с друзьями, о вкусном шоколадном молоке на переменке и хрустящих кулуракья, какими его угостила одна из девочек. Он рассказывает о своей жизни. И так, будто никогда другой и не знал. Уже слегка загорелый, жизнерадостный, наш маленький элладец счастлив. Ни Москвы, ни прошлого, ни боли. Все, как мы малышу и обещали.
- Мы сегодня кормили нашу крыску в классе, Рататуя, все вместе, после переменки, - Дамир, практически доев мороженое, хрустит шоколадным дном рожка, - а мама Алексы тихонько спросила у другой мамы, почему вы такие разные, я слышал. Мама, что это значит?
- Что они слишком любопытные.
Эдвард ухмыляется моему ответу, пожав ладонь. Вот что его абсолютно точно больше не тревожит – наша разница. Она окончательно стерлась после долгожданных известий.
- Просто это необычно, Дамирка, что я старше мамы. Им интересно.
- Потому что так не должно быть?..
- Может быть как угодно, солнце. Это не имеет значения.
Ксай заботливо вытирает личико сына, забрав у него салфетку из на удивление чистых рук, чтобы скинуть в ближайшую урну. Дамир обвивает отца за шею, пронзительно глянув на меня.
- Мне нравится, что вы разные, мама. Это здорово.
Эдвард не спорит. Он ответно обнимает сына чуть крепче.
Мы сворачиваем на пляж, к пирсу. Светлая галька раскинулась по обе стороны от деревянных настилов. Впереди виднеется детская площадка, которую малыш никогда не пропускает. Ксай ловко переводит тему, в этом ему равных нет.
Площадка невысокая, но с разнообразными развлечениями и очень яркая. Дамиру особенно нравится деревянный поезд с синей трубой. В такое время никого здесь нет, и он полноправно занимает место машиниста, крутя руль в разные стороны.
Эдвард опирается о крышу паровоза, задорно подыгрывая мальчику, а я присаживаюсь на скамейку-качели невдалеке. Лучшего наблюдательного пункта и не придумать.
Мне нравится, как Ксай и Дамир играют вместе. На площадке или дома, на пляже или в море, когда малыш в этих забавных цветных нарукавниках, они представляют собой полноценную картину единения отца и сына. Я никогда не видела такого прежде. Их взаимодействие простое, ненатянутое, жизнерадостное. Их любовь видна, ощутима невооруженным глазом. И обоим приносит массу удовольствия.
Эдвард любит своего сына. В основе их связи лишь духовное родство, но это не имеет значения. Я знаю, что бывает иначе даже с кровными узами. Некоторыми ночами это меня тревожит.
Я слукавлю, если скажу, что не думала о Ронни за эти недели. Мое отчаянно-глупое предположение о том, что смогу простить его, пришедшее на семейном пикнике в Целеево, не пропало, скорее, слегка ослабло. Я обхожу, осматриваю его со всех сторон, стараясь верно оценить свои силы. С позиции дочери. С позиции матери. С позиции живого человека.
Мне кажется, в глубине души я люблю отца. Хотя бы за то, что он любил маму, которую обожала и я, так сильно, что сам едва не погиб после ее смерти. Хотя бы за то, что он позволил Розмари остаться с нами и быть со мной, став моим лучшим и единственным другом на много лет. Хотя бы за то, что дал мне шанс узнать Эдварда. Наверное, это всегда будет главной из причин моей хоть какой-то приязни, пусть даже не дочерней, а просто женской. Рональд сделал много дурного, очень много… слаб он был или пьян, в адекватном состоянии или аффекте, жестокий или просто запутавшийся, он… мой отец. Я понимаю это особенно явно с появлением Дамирки, когда вот так вот смотрю на них с Ксаем. А уж собственная беременность…
Я теперь чувствую все иначе. Я хочу знать и понимать каждое из событий своей жизни, давать ему оценку и делать выводы, но уже больше со стороны эмоций, чем рациональности. Я слишком долго пыталась подавить в себе любую связь, контакт, проблеск к Ронни. Это сложно – повернуть процесс вспять. А я пытаюсь. Ради себя, Ксая, Дамирки и… лисят. Не хочу жить жизнь в ненависти. Не хочу омрачать наше счастье своими темными, никому не нужными, пусть даже справедливыми чувствами. Я хочу любить. Я хочу, чтобы в моем сердце не осталось места ни для чего, кроме этой любви, обожания и счастливых моментов. Ксай подарил мне Рай, так что же, я позволю сорнякам минувших лет его заполонить? Я должна их извести. Я мечтаю вырвать и выкинуть их из своего сердца. Хотя бы попробовать…
Эдвард щекочет Дамира, поймав его возле детских качелей, подбрасывает в воздух. Мой малыш смеется задорно и счастливо, а улыбка Ксая полна гордости и добра. Эдвард учил меня добру и всепрощению всю нашу жизнь. Мне кажется, я усвоила его урок, пусть и отчасти.
Дамир виснет у папы на шее, хохоча от их новой игры, а я поднимаюсь со скамейки. Делаю пару шагов назад, к ограждению набережной, лотку со свежевыжатым соком и устрицами. И достаю телефон, не дав себе шанса отказаться от этой затеи. Я просто не могу. Не сегодня. Не после величайшего блага, что нам даровано. Вселенная получит свой ответ.
Я набираю номер, а у меня знакомо дрожат пальцы. Глубже дышу.
Я жду ответа, а гудки такие длинные, соединение такое долгое… я накрываю живот левой рукой.
Я думаю, что мне сказать, но придумать не получается. Сжимаю телефон крепче, приложив к уху.
Сейчас в Лас-Вегасе десять утра. Я не слишком рано, правда?..
- Здравствуй, дочка.
Он отвечает после пятого гудка. Тронутым, но сосредоточенным голосом.
Слова застывают у меня в горле. Мучительное дежавю, подпитываемое детским страхом. Одна лишь мысль о том, ради чего это делаю и в какой день, подбивает переступить через себя. И сказать.
- Здравствуй… отец.
Я слышу, даже ощущаю повисшее на том конце молчание оцепеневшего Рональда. Но, стоит отдать ему должное, в руки он себя берет быстро.
- Я надеюсь, у тебя все хорошо, Изза. Я очень рад твоему звонку.
Почему-то подступают слезы. Тоже до боли знакомая реакция. Мне надо переходить к главному, если я все же хочу, чтобы этот звонок полноценно состоялся.
- Все в порядке. Я звоню… я хочу… Рональд, я хочу, чтобы вы с Розмари приехали к нам на Рождество. Мне… это нужно.
И это правда так. Когда Розмари сказала мне об их намерении пожениться с Ронни, я практически впала в отчаянье. И все же приняла это обстоятельство. В конце концов, это их жизнь. Кто-то в большей, а кто-то в меньшей степени, но оба заслужили шанс на свое счастье. Не мне им мешать, сполна наслаждаясь своим собственным. Я уповаю, Розмари знает, что делает. А Рональд, быть может, даже изменился.
- Изза… дочка, спасибо. Я… ну конечно же, мы… мы приедем. Когда скажешь.
- Мне кажется, девятнадцатого декабря подойдет.
- Девятнадцатого декабря, Изабелла, - быстро соглашается он, - я буду счастлив. Мы будем.
Я вздыхаю, приникнув к заборчику. Кусаю губы, стараясь сделать так, чтобы слова звучали искренне и не тяжело. Мне не хватает легкости, уверенности в голосе.
- Тогда договорились…
- Изабелла, я приеду, я обещаю. Но если вдруг ты передумаешь… я пойму.
Я нервно усмехаюсь, сжав пальцами ткань своего платья.
- Нет… Рональд. Я не передумаю. До встречи.
И кладу трубку.
Ну что же, вот он, шанс, о котором ты просил, отец. Я смогла тебе его дать.
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1
