* * *

«Порше» останавливается немного дальше, чем обычно – в укромной полутьме в ста метрах от подъезда. Сегодня смена Размуса, в ярко-желтом оконном проеме вижу его профиль у стойки консьержа. Играет Бах. Дождь на улице уже закончился.
Эдвард, обернувшись в мою сторону, ничего не говорит – никак не нарушает ни тишину переулка, ни едва слышную симфонию величайшего немецкого композитора. У Сокола сейчас необычный взгляд – и влюбленный, и решительный, и раскаянный, и горький. Он старается не выразить лишнего, но выходит плохо – я замечаю, что Эдвард расстроен и в чем-то даже разочарован этим воскресеньем. Может быть, я просто куда лучше теперь его знаю.
Отстегиваю свой ремень безопасности, повернувшись к нему всем телом. Мое черное пальто сливается с кожей салона. Темно-серая верхняя одежда Каллена контрастирует с обоими. Он вроде бы и спокоен, а вроде бы – донельзя раздражен. Синева взгляда пылает, но огонь этот запрятан в мрачноватой туманной дымке. Она-то и не дает разглядеть все сполна.
- Schönheit.
Моя реакция на это слово, особенно в его исполнении, давным-давно стала рефлексом. Я расслабляюсь сразу же, как его слышу. Поднимаю на Эдварда глаза, и тот улыбается краешком губ. Его лицо светлеет.
Указательным пальцем он легко, очень нежно, касается моей щеки. Гладит кожу.
- Я хотел бы загладить свою вину за этот уикенд, Белла. Как – решать тебе.
- Не ты ли говорил мне, что здесь ничьей вины быть не может?
- Это отнюдь не то же самое, - отрицает, убирая руку. Внимательно смотрит мне в глаза. – На мне ответственность как раз-таки имеется.
Хмыкнув, придвигаюсь ближе к мужчине, перехватываю обе его ладони и несильно сжимаю в своих. Эдвард трепетно придерживает мои пальцы, с приглушенным, но вниманием наблюдая за каждым действием. Смотрит прямо в глаза.
- Ты всегда перетягиваешь одеяло на себя, тебе известно?
- Скорее оно накрывает нас с головой, - морщится Эдвард, - но и это пройдет.
Тут я с ним согласна. Я в принципе со многим теперь согласна, что прежде так отчаянно оспаривала. Эта субботняя ночь и большая часть воскресенья дали мне достаточно пищи для размышлений. И я плодотворно это время использовала, знаю о себе куда больше, чем прежде теперь. И о своих планах, целях и возможностях – тоже.
Утренний разговор с Элис за чашкой злосчастного американо стал катализатором моего мыслительного процесса. Я прислушалась к словам подруги, с иной стороны взглянула на всю ситуацию, так внезапно и несколько комично обернувшуюся со всеми нами. Порой и в киносценарии не придумаешь, а тут в реальности – еще и с невероятной скоростью.
- Мы прекрасно провели время, мне очень понравилось, - как ни в чем не бывало, объявляю Соколу. – И хоть балет ты не сильно жалуешь, я бы повторила.
Переплетаю наши пальцы. Мне нравится мысль, что кожа будет пахнуть его парфюмом, будет хранить его аромат. Это важно, когда впереди снова долгая рабочая неделя и бесконечная воскресная ночь – одинокая.
Эдвард прищуривается, взглянув на меня с высоты своего роста. В его чертах затаилась усталость, но среди нее упорно пробивается любовь. Эдвард по-особенному смотрит на меня в полутьме нашего переулка – привычное место встреч, такое же привычное место расставаний.
- У нас еще много выходных впереди. Я тебе обещаю.
Я подаюсь вперед, некрепко, но ощутимо его обнимаю. Придерживаю за шею, утыкаюсь лицом в плечо, неглубоко вздыхаю. Не хочу пока отпускать – теперь Эдвард, его одеколон и тепло окружают меня полностью, буквально обволакивая собой.
Какое-то время мы проводим в заново воцарившейся в машине тишине. Эдвард размеренно гладит мою спину, я задумчиво массирую кожу на его затылке.
- Когда я тебя снова увижу? – тихонько интересуюсь, первой нарушив молчание. Любые слова в этой темноте звучат сокровенно.
- В среду, моя радость.
Как же я люблю нежность, эту особенную, глубокую эмоцию, с которой он произносит такое словосочетание. Нет подходящего слова, дабы ее описать. Принятие? Благоговение? Любовь.
- Будет здорово вместе поужинать.
- Выберешь место и назовешь мне его, - шепотом произносит мне на ухо мужчина, легко поцеловав мочку. Ему эта идея тоже нравится.
- Приедешь сюда.
- Прямо сюда? – хмыкает, полоснув горячим дыханием мою чувствительную кожу у уха. – Домашний вечер? Ты снова порадуешь меня пастой?
- Зависит от тебя. Выберешь блюдо и назовешь мне его.
Эдвард мягко, довольно посмеивается. Искренне. Ослабевает в его чертах, в его тоне эта извечная удрученная хмурость, озабоченность, задумчивость. Ненадолго, а уступает место беспечной радости. И улыбке, моей любимой, по которой уже успела соскучиться. Она отражается и в синих глазах.
- Mein Schatz.
Нам обоим на пользу эта беззаботность, даже если это всего лишь ее мимолетное дуновение. Эдвард уедет, я останусь здесь, однако нас будет греть мысль о предстоящей среде. Расставание проще пережить, если знаешь, когда оно закончится. И с мыслями друг о друге.
Эдвард говорил сегодня с Элис, я слышала. Вернее, я слышала, как они закрыли дверь на кухню и остались там вдвоем. Изредка я ловила краем уха возгласы Элис, какие-то тяжелые, гулкие удары по столу – вероятно, посудой. А потом воцарилась тишина. Она длилась дольше ссоры.
Элис больше не говорила со мной, когда их с отчимом разговор был закончен. Мне тоже сказать было нечего, мы все уже обсудили. Каждый остается при своем мнении – на данном этапе точно.
Правда, когда Эдвард отвозил ее домой, я все же вышла попрощаться. Элис мне натянуто улыбнулась. Забавно, что я всегда считала ее самой веселой и наивно-нежной девушкой из тех, кого знаю. Оказывается, жестокой Элис тоже умеет быть. Или твердой, тут как посмотреть.
Когда Сокол вернулся, обеспокоенности и в его позе, и на лице стало куда больше. Мы не затрагивали тему случившегося утром, пока он спал, не обсуждали ночь. Все это уже не имеет значения, все это осталось в прошлом. Искренне старались провести оставшиеся пару часов с пользой. Прогулявшись по продрогшему Шарлоттенбургу, вернулись в квартиру, заказали пиццу и досмотрели коллекцию диафильмов. Эдвард переводил не все фразы и говорил несколько механическим тоном, но это не суть важно. Он обнимал меня, я чувствовала его рядом, и этого было достаточно. Помогло мне принять важное решение.
- Белла, я хочу попросить тебя об одолжении.
Каллен отстраняется, утешительно погладив мою спину напоследок. Тянется к заднему сидению, достает из кожаного кармана кресла небольшую темно-синюю папку. У нее плотная обложка, серебристая полупрозрачная надпись «Porsche AG» у края и небезызвестный логотип по центру.
- Автомобиль, - наблюдая за моей реакцией с особой тщательностью, словно бы готовясь к сопротивлению или измененному решению, объясняет Эдвард, - здесь все: цвета, опции, дизайн. Я хотел бы, чтобы до завтрашнего вечера ты отправила мне заполненные бланки. Тогда во вторник утром – это самый лучший день для заказа – я отошлю заявку в Штутгард.
Забираю у него папку, огладив жесткие, скругленные края. Внутри много листов, папка не легкая. Ее поверхность слегка шершавая, удобно держать. И мне нравится цвет – практически в гамме радужки Сокола.
- Как скажешь.
Эдвард старается не показать, что удивлен моим ответом, но у него не выходит. Посматривает на меня с подозрением, медленно кивнув.
- Отлично, Белла. Danke.
Напрасно. Мне не о чем спорить, мы договорились о «Порше», я уже пообещала. И я рада возможности доставить ему удовольствие – именно в той форме, что на самом деле хочет. Я в принципе становлюсь мудрее за этот недолгий уикенд. А может, просто становлюсь собой, перестаю от Эдварда закрываться и искать каждому его шагу объяснение, каждой своей мысли – оправдание. Выбор сделан.
- Я, правда, не уверена, что быстро со всем разберусь, - глянув на папку, все же признаюсь ему, но деловым, собранным тоном, - я напишу тебе, если будут вопросы, ладно?
Удивляю Эдварда еще больше. Он крепко пожимает мою ладонь.
- Само собой, Изабелла.
Мы смотрим друг на друга пару бесконечно долгих секунд. Все еще играет Бах. Мимо машины проходят несколько молодых людей и пожилая фрау с собачкой на зеленой шлейке. Начинается любимый ситком Размуса – уже девять вечера. Множество окон горят в моем четырехэтажном старом доме у Телевизонной башни. Правое крыло, четвертое слева – окно фрау Роззестер, надо как-то зайти к ней, поздравить с прошедшим днем рождения.
Эдвард гладит мое лицо, придержав за подбородок. Аккуратно прикасается большим пальцем к губам, очертив их контур. У него очень откровенное сейчас выражение лица, подрагивают ресницы и с толикой мучения сходятся к переносице брови.
- Ты хотя бы отдаленно представляешь, как сильно я тебя люблю?
Я сокровенно улыбаюсь, кладя ладонь на его колено. Эдвард любит, когда я так делаю, сам всегда стремится к такой позе.
- Это меня и окрыляет, - тихонько признаюсь, не нарушая этой особой, глубокой атмосферы в темном салоне. Цитрусы, сандал, недавний дождь, ночь. И имбирный чай, что мы пили полчаса назад в Шарлоттенбурге.
- Ты знаешь, Изабелла, ты вправе спрашивать меня о чем угодно, - серьезно произносит Эдвард, настороженно, но убежденно глядя мне прямо в глаза. – Напрасно я старался тебя оградить. Теперь новые факты сыплются, как из рога изобилия. Я представляю, насколько это выматывает.
Синева его глаз меня гипнотизирует, от напряжения легко-легко подрагивают его пальцы. Эдвард на пределе своей откровенности этим воскресным вечером, и я ценю его решимость. Но еще больше ценю тот факт, что он все еще рядом со мной. И что это неизменно, пока мы оба не решим иначе. Именно мы оба – остальные идут к черту.
Я утешительно глажу его скулу, затем коснувшись виска. Эдвард пронято хмурится моим прикосновениям. Но взгляд все такой же твердый.
- Все в порядке. У меня нет вопросов.
- Нет вопросов?..
- Вернее, это все сейчас не важно. Чтобы там ни было, если ты говоришь, что оно закончилось – оно закончилось.
Каллен никак не может моим словам поверить. Он хмурится, глубокая бороздка прорезает лоб, в глазах недоумение.
- Ты вправду так считаешь? Прошлое – в прошлом?
- Один умный мужчина говорил мне, что у нас общее будущее. А живем мы в настоящем. Да.
Он глубоко, немного потерянно вздыхает. Засматривается на мою руку, которой все еще глажу его, на мое лицо.
- Мне нравится такая идея, Sonne.
- Мне тоже, - улыбаюсь, обнимая его снова, оказавшись в непосредственной близости от губ. Эдвард с особой нежностью смотрит на меня, неспешно перебирая волосы. Успокаивается, расслабляется и тоже улыбается теперь. Не уголками рта, а как следует, искренне. Это зрелище дорогого стоит – довольный Эдвард.
- Иди сюда, - выдыхаю, подавшись вперед. Неглубоко его целую и ликую, когда решительно и резво мне отвечает. Чуть менее целомудренно, чем обычно. Отстраняется, приглаживает мои пряди обеими руками, с теплой серьезностью смотрит в глаза.
- Я люблю тебя.
- И я люблю тебя, - признаюсь, напоследок приникнув к щеке, - и отпускаю домой. Только осторожно, Эдвард, как хороший берлинский мальчик.
Вот теперь веселю его по-настоящему. Разомлевший от наших объятий и поцелуев, подпитанных приятными откровениями, он больше не хмурится и не думает лишнего. Широко, добродушно улыбается. Крепко меня обнимает, не дав так просто отстраниться.
- Если ты просишь, Schatz.
Я перехватываю его руку, легко пожав. Снова улыбаюсь, снова ему в ответ. Выхожу из машины, осторожно придержав на вечернем ветру дверь. Эдвард смотрит мне вслед, не включая пока даже фары.
Опускает окно у пассажирской двери.
- Следующая пятница, Белла. Полноценные выходные подальше от Берлина, только ты и я. Что скажешь? И ни прошлого, ни будущего – одно сплошное настоящее.
Я наклоняюсь к окну и с любовью смотрю на улыбающееся лицо Сокола. Он просто неотразим.
- Безумно заманчивое предложение.
«Порше» оживает тихим рычанием двигателя.
- Доброй ночи, моя девочка.
- До среды, - оптимистично отзываюсь я. Останавливаюсь у самого подъезда, уже взявшись за дверь. Эдвард срывается с места, мигнув в темноте фарами. Не люблю смотреть, как он уезжает. И в то же время всегда не могу оторвать глаз.
В моей квартире все по-прежнему, всего-то полтора дня прошло, ничего кардинально не изменилось. Но в это воскресенье с рутиной как-то проще справиться, не давят стены, не нервирует заправленная постель. Я оставляю вещи на пороге, разуваюсь, отношу папку на кухонный стол. С интересом рассматриваю ее как впервые, открываю, пролистав пару страниц. С ума сойти, мой собственный «Порше». Все меняется куда быстрее, чем мы только можем предположить. Я так точно.
Добираюсь до середины папки, доставая из ее недр красочную брошюрку нового «Cayenne» - ту самую, что выбрала в спальне Эдварда в прошлые выходные. Мило, что она теперь официально утвержденная реклама авто – и моего в скором времени тоже.
Впрочем, помимо брошюрки в сердцевине папки есть еще жемчужно-матовый конверт. Не вскрытый. Я аккуратно расправляюсь с бумагой, подцепив край конверта кухонными ножницами. Внутри – плотная серая вкладка. И светло-розовая записка – точь-в-точь та, первая, что получила от Эдварда с пионами на второй день после нашей встречи.

«На крайние или не крайние случаи, как ты захочешь, Schönheit. Прошу, пусть будет у тебя – как сострадание к моей слабости. Ich liebe dich».

В серой вкладке из конверта – иссиня-черная пластиковая карточка. Премиальное предложение ведущего немецкого банка с изящным рядком серебристых цифр номера... и подписью Эдварда на другой стороне.

* * *

«Повяжи желтую ленточку вокруг старого дуба.
Прошло уже три года,
Я по-прежнему нужен тебе?
Если я не увижу ленточки на старом дубе,
Я останусь в автобусе и забуду о нас».

Антрекоты нужно переворачивать каждые пятнадцать секунд. Сочная багровая говядина, схватываясь на сковородке, наполняет кухню новым ароматом. Вкупе с запахом овощной запеканки, вот уже двадцать минут томящейся в духовом шкафу, создает особое настроение. Точно так же, как и всю мою сознательную жизнь его создавал Фрэнк Синатра. Начиная с ноября.
Антрекотам полагается перечно-сливочный соус. Его ингредиенты уже подготовлены на кухонной тумбе, за исключением бренди из оригинального рецепта. Бренди сегодняшним вечером не потребуется – не хочу, чтобы хоть что-нибудь отвлекало нас или искажало внимание. Понедельник и вторник, как и повелось, выдались двумя нескончаемо долгими днями.
Это наш вечер. Наша среда. Ничего лишнего – и ничего, что нельзя решить, но о чем так тяжело думать.
Звенит таймер духовки. Я переворачиваю антрекоты на другой бок. С помощью прихватки достаю стеклянное блюдо с овощами из духового шкафа. Сырная корочка получилась в самый раз – хрустящая по бокам и мягкая в центре. Мне давно так хорошо не удавалась овощная запеканка.

«Водитель, пожалуйста, взгляни вместо меня,
Потому что я могу и не вынести того, что увижу.
Я всё ещё в тюрьме, и ключи у моей любимой.
Только простая желтая ленточка освободит меня».

Звонок в дверь. Я наскоро переворачиваю антрекоты еще раз, изумленно оглянувшись на часы. Но они в этом споре правы – семь вечера, точно, как мы договаривались.

«Вини во всем меня,
Если я не увижу желтой ленточки на старом дубе».

Я вытираю руки полотенцем и оставляю мясо на сковороде, чуть уменьшив огонь. Овощи остывают на деревянной подставке. Аромат, соединяясь воедино, теперь полноправно царствует на кухне. Улыбаюсь как ребенок, когда иду Эдварду открывать. Каждый его приход, каждый вечер вместе – это особый вид личного, реалистичного, глубокого и повседневного чуда. Полного радости, само собой.
Он стоит на пороге в привычном мне темном пальто. Бежевый пуловер «Lacoste», черные брюки, растрепавшиеся от ветра волосы. И довольная, игривая улыбка – словно бы весь вечер его априори удался, раз я открыла эту дверь. Безумно люблю едва заметные ямочки на его щеках, когда так улыбается. И этот наполненный обожанием взгляд. Благодаря Эдварду я знаю истинное значение слова «обожание» в принципе – и оно абсолютно взаимно.
Я подхожу первой, не жду, пока переступит порог. Прижимаюсь к нему прямо в коридоре, быстро, но горячо поцеловав в щеку. Цитрусовая симфония. Я скучала.
- Привет-привет, моя красота, - Эдвард посмеивается моим резким жестам, ласково придержав за талию, - даже войти мне сегодня не дашь?
- Мой тайминг сегодня хромает, - отстраняюсь, только теперь подметив, что в руках у Сокола бумажный крафтовый пакет с эмблемой той самой кондитерской. – Там антрекоты горят.
- Антрекоты горят? – и удивленно, и весело переспрашивает Эдвард, игриво препятствуя моему уходу, удерживая рядом с собой.
- Если их не переворачивать – быть беде, - ускользаю от его руки, подавшись назад, к кухне. – Проходи, Эдвард. Я скоро закончу.
Сокол смеется, отпускает меня. Грациозно проходит в мою прихожую, закрывает за собой дверь. Быстрым шагом возвращаюсь к плите, где уже угрожающе шипит говядина. Но уменьшенный огонь ее спас – мясо не пригорело, ужину быть. Оба антрекота переворачиваю деревянной лопаткой за один раз. Поливаю запеканку лимонным соком из заранее подготовленной дольки. Выливаю сливки в небольшое блюдце, добавляю горчицу, сушеный чеснок и смесь перцев. В последний раз переворачиваю антрекоты. Взбиваю соус, стремительно темнеющий до приятного темного бежа и сливающийся в единую консистенцию.
Так увлекаюсь своей новообретенной работой, что даже не пугаюсь, почувствовав руки Эдварда на талии. То ли знаю, даже подспудно, что это он, то ли всему виной соус – он не терпит отлагательств.
- Синатра?
У него мягкий, бархатистый тембр, совершенно расслабленный. И теплые, широкие ладони, что так приятно меня обнимают.
- Фрэнк – лучший.
- Не думал, что тебе нравится старая школа.
- Некоторые люди вне конкуренции. Вот ты, например.
Откидываю голову Эдварду на плечо, с улыбкой подмечая такую откровенную его близость. Я в принципе не могу с ним не улыбаться – не теперь, когда наконец среда, когда наконец он тут, и это наш долгожданный домашний ужин.
- Даже так? – игриво уточняет Каллен. Уже недвусмысленно обнимает меня, касаясь практически всем телом. Это невозможно игнорировать.
- Абсолютно, - с псевдо-серьезным тоном заявляю. Поднимаю на Эдварда глаза. – Антрекотам нужно минут шесть, чтобы подышать. У нас есть время обсудить этот факт подробнее.
- Ты обворожительная хозяйка, моя радость.
Я прищуриваюсь
- То есть хорошо смотрюсь на кухне?
- С антрекотами, - хохочет Эдвард, ласково огладив мою щеку, - ну-ну, красота, я из лучших побуждений. Мне давным-давно никто не готовил.
Он говорит это весело, никак не меняясь в лице. Может быть, синие глаза чуть внимательнее, чуть теплее – Эдвард правда благодарен. Я снова чувствую эту бездонную, исчерпывающую нежность.
- Я это исправлю, - тихо, но твердо ему обещаю.

«Сейчас весь автобус аплодирует,
И я не могу поверить тому, что вижу:
Сто желтых ленточек вокруг старого дуба.
Я возвращаюсь домой».

Сокол меня целует. И легко, и многозначительно, совсем недолго, но крайне ясно. У меня слегка саднят губы, когда отстраняется. О чем мы здесь говорили?..
Эдвард мило прищуривается от моей внезапной рассеянности. Приглаживает волосы, заботливо убрав прядку мне за ухо.
- Я буду хорошим мальчиком и не стану мешать, Schönheit. Или помогу, если моя помощь требуется. Что мне сделать?
Я оглядываюсь на кухонный стол, сиротливо пустующий у неширокого окна. Время мне сегодня явно не подвластно.
- Тарелки. И приборы, если можно.
Каллен с готовностью оборачивается к кухонному шкафчику, без труда отыскивая в нем все необходимое. Не только я знаю его кухню – Эдвард тоже знает мою. Это дорогого стоит, если учесть, как мало мы вместе. Хотя все это до боли относительные понятия – что для одного мало, для другого – вся жизнь. Я точно знаю Сокола куда больше, чем два месяца.
Заканчиваю с антрекотами, переложив их на белое блюдо для подачи. Тарелочка с соусом перекочевывает туда же. Итальянская овощная запеканка, как учила меня бабушка Мари, ставится на стол последней – под стать гарниру. Эдвард, сервируя стол, улыбается краешком губ круглому стеклянному блюду овощей.
- Сырная корочка, - объясняет мне. Так очаровательно и просто, что нет никаких сил.
Я делаю себе еще одну мысленную пометку.
Два невысоких стакана, несильно расплескиваясь внутри стекла, наполняет яблочный сок. Я искренне хотела бы узнать, почему в Германии он не похож ни на один другой в мире. Если это особый сорт яблок, готова покупать только их.
Приглушаю Синатру, продолжающего свой концерт из iPod. Песня теперь – «New York, New York».
Эдвард галантно отодвигает мне стул, придвинув его, когда занимаю свое место. С неподдельным удовольствием смотрит на остывающие блюда.
От света яркой желтой лампы его волосы отливают золотистым блеском. Ровная кожа лба и скул, легкая, удовлетворенная улыбка, длинные черные ресницы и синие до самой бездонной глубины глаза. Я разглядываю его как любимую картину – порывисто, будто тайком, но абсолютно откровенно. Сложно представить, что обычно мы ужинаем порознь – так эстетично и без толики фальши вписывается Эдвард в обстановку моей кухни, моей квартиры и мою жизнь.
- Ты приготовила чудесный ужин, Белла. Спасибо.
- Ты еще даже не пробовал.
- А уже знаю, - горделиво докладывает Эдвард, добродушно коснувшись моей ладони. Пальцы у него теплые – и мне тепло.
- Тогда можем приступать – и подтвердить твое мнение, или опровергнуть, - улыбаюсь я, надрезая сырную корочку овощной запеканки. Сокол с готовностью подает мне свою тарелку.
Без лишней скромности стоит признать, что запеканка идеальна. Одно из моих любимых домашних блюд, потому, наверное, и без изъяна. А еще отлично дополняет антрекот. Наливаю немного перечного соуса и на овощи – дельное решение.
Эдвард следует моему примеру, мечтательно прищурившись вкусу говядины. Он любит ее больше других видов мяса, это я уже знаю. И овощи любит. И сырную корочку. Попадание в десятку, а стало быть, ужин удался. Хороший все-таки день, среда.
- Божественно, солнце.
- Спасибо большое, Эдвард. Антрекоты все же выиграли свой бой.
- Я рад, что мой приход не помешал, - усмехается мужчина, отрезая кусочек мяса и щедро обмакнув его в перечный соус.
- Ты всегда заканчиваешь в начале седьмого? Я думала, шутки про немецкую пунктуальность – это шутки, пока ты не подтвердил их реальность своим примером. А я последнее время нерасторопна.
- Ты наслаждаешься этой жизнью без спешки – хорошая черта. А во мне не так и много немецкой крови, - хмыкает Каллен, положив себе еще запеченных овощей, - но приходить вовремя я люблю, ты верно подметила. А из офиса обычно ухожу минут в двадцать седьмого. Иначе команда не расходится.
- И потом работаешь дома?
- Если есть незаконченные дела по проекту. Да и дома не хуже, - щурится он, - впрочем, только не в спальне, там плохо работается. С недавних пор.
Я усмехаюсь, легко тронув его ногу под столом. Эдвард смотрит на меня в упор, гипнотизируя взглядом. А потом наливает нам еще яблочного сока.
- А ты любишь работать из дома?
- Обычно – да. Если совсем нет вдохновения или настроения, иду в кофейню. Капучино питает идеи.
- Американо, - не соглашается Эдвард, улыбнувшись краешком губ, - вот что питает идеи. Черное, яркое, простое – зачастую такая на поверку гениальность и есть.
- Ты удивительно легко совмещаешь рациональный подход и творчество.
- Люблю то, что делаю, - пожимает плечами он. А потом улыбается, нежно, но многозначительно, - и тебя. Еще одно непаханное поле вдохновения, Schatz.
Мне чудится, я все же краснею.
- Ах да, еще в тебе отлично уживаются романтик и реалист.
- С тобой я предпочитаю быть романтиком.
Я по примеру Эдварда кладу себе на тарелку вторую порцию овощной запеканки. Он подмечает, что прежде всего выбираю из пестрой запеченной массы томаты. Хорошие запеченные томаты – особый вид любви.
- Раз уж мы о романтике, может быть, расскажешь, что будем делать на выходных? Я взяла отгул на пятницу, как ты просил.
Сокол благодарно кивает, но взгляд освещают искорки хитрости.
- Не хочешь сюрприза?
- Я люблю сюрпризы. Особенно наедине с тобой. Но неплохо бы знать, что взять с собой.
Эдвард выдерживает непродолжительную паузу, отложив приборы и оценивающе на меня поглядев. Что-то борется в его взгляде, когда складывает руки на груди. Давит в себе улыбку? Мне кажется, даже крокодильчик «Lacoste» улыбается с особым подтекстом.
Я тоже оставляю приборы, тоже на него смотрю. Терпеливо, но с ожиданием. Эдвард сдается.
Он берет с края стола свой мобильный, открыв одну из вкладок. Вот теперь не скрывает улыбки, хоть и выжидательной, я бы даже сказала, настороженной. Передает телефон мне.
На темном экране стандартное послание крупной авиакомпании. И электронная версия билетов.
- Стамбул? – ошарашенно уточняю я. Хоть черным по белому выведенный пункт прибытия и очевиден, это кажется хорошей шуткой.
- Подальше от Берлина, - примирительно замечает Эдвард, проследив за моей реакцией и, кажется, оставшись удовлетворенным. – Родина менемена, кофейный рай. То, что нам нужно, Schönheit, как считаешь?
Я зачарованно смотрю на электронные билеты еще пару секунд. Картинка, само собой, не меняется. Зияют черными переплетениями схемы QR-кода.
- А я еще думала, как нам поговорить о твоем подарочном конверте с кредиткой...
Эдвард забирает у меня телефон, заблокировав его и отложив обратно на прежнее место. Протягивает руку и мягко пожимает мои пальцы, когда отвечаю на его просьбу. Касаюсь теплой ладони, едва уловимо отдающей сандалом.
- Карточка – всего лишь пластик, дай ему сослужить свою службу и порадовать тебя. Ты облегчишь мне жизнь, если примешь ее, Белла. А уикенд на то и уикенд, чтобы проводить его как следует – и в запоминающихся, любимых местах. Разве нет?
Я хочу сказать ему, что удивлена. Что у него все просто и легко, а у меня так складно не получается. Еще неделю назад мы говорили о «Порше», в понедельник я отправила ему бланки, как и просил. Эдвард прислал мне подтверждение предзаказа вчерашним вечером, скоро у меня будет свой – его – автомобиль. Porsche Cayenne Coupe, вишневый металлик. Пластиковая карта была следующим шагом. Теперь – Стамбул. Шаги уже семимильные, никаких длинных, спокойных дистанций – вперед и только вперед.
Я хочу многое сказать, но внезапно понимаю, насколько это малозначимо. Все, что в эту секунду приходит в голову. Эдвард был прав, так называемое «благоразумие», придание нормальности, подстройка ситуации под какие-то стандарты... а какого, собственно, черта?
Может, так на меня повлияла ситуация с Элис и прошлая суббота. А может, это просто результат общения с Соколом, убеждать он умеет. А я хочу, чтобы меня убедили?.. Да.
- Подозрительная тишина, Schönheit.
В его смешливом тоне, натужном раскрепощении есть капля нервозности, она от меня не укрывается. Он готов к долгому разговору, даже если устает от них. Правда, в этот раз – напрасно.
- Мы полетим в пятницу?
Мужчина медленно, считывая каждую мою эмоцию, кивает.
- В час дня.
- Я никогда не была в Стамбуле, Эдвард.
Он пока не слишком доверяет происходящему, но уже надеется на победу без боя – я ведь говорила, что не хочу больше воевать.
- Он многим городам даст форы. Тебе понравится.
- Ты бывал там раньше?
- В основном по работе, несколько раз, - убедившись, что опасность долгого разговора миновала, Эдвард расслабляется, легонько улыбаясь. Мне очень дорого его хорошее настроение.
- Тогда я рассчитываю на экскурсию. Думаю, с гидом мне повезло.
- Все будет на высшем уровне, моя девочка, я прослежу, - весело обещает Каллен. Тепло пожимает мою ладонь, переплетая наши пальцы.
- Vielen Dank (спасибо большое), Эдвард.
Он привычным жестом, будто это давным-давно в порядке вещей, целует тыльную сторону моей ладони. Я мгновенно успокаиваюсь – не успеваю даже об этом подумать. Ничего не имеет значения, если Сокол здесь и я его чувствую. Вот уж точно.
Мы заканчиваем ужин, переключившись на повседневные темы. Эдвард расспрашивает меня о рецепте запеканки. Я шучу, что это семейная тайна. Он с толикой брезгливости щурится, усмехнувшись.
- Стоящая тайна. У моего деда семейной тайной был рецепт Blutwurst – кровяной колбасы. Будь великодушна, Изабелла.
- Это особый случай, не поспоришь. Так и быть, запишу тебе.
Фрэнк Синатра бархатно выводит следующий куплет очередной песни. С чувством и любовью.

«Странники в ночи
Чужие прежде,
Ловят взгляд в ночи
В немой надежде
Повстречать любовь,
Пока не встал рассвет».

Эдвард ставит чайник, я убираю со стола. В крафтовом пакете оказываются тарталетки с абрикосами, шоколадом и золотистыми сахарными вензелями. Произведение искусства, а не десерт.
- Я когда-нибудь перестану тебе удивляться?
Сокол целует мои волосы, привлекая к себе. Ровно, умиротворенно выдыхаю, прижавшись к нему. С Эдвардом спокойствие – это почти данность. Даже если некоторые особо неспокойные моменты случаются по причине того, что я с ним.
- Абрикосы спасут мир.
Глажу его спину поверх пуловера, проникаясь легкой шершавостью ткани.
- Скорее ты. Спасибо.
- Ну что ты, моя радость.
Мы пьем чай под размеренный, воодушевленный голос Синатры, эта его знаменитая песня создает особое настроение. Вечер подслащают абрикосовые тарталетки – настолько же вкусные, насколько и красивые. Сокол изредка поглядывает на меня с любованием. Самым настоящим.
- Зовом женских глаз заворожённый, вмиг твоей улыбкой опьянённый, сердцем понял я: без них мне жизни нет, - повторяет вслед за Фрэнком своим тронутым, глубоким баритоном.
- Эдвард...

«Мы брели в ночи.
До первых слов
На нашей встрече в той ночи
Два одиноких сердца
Грели лишь мечты.
Разве ж знали мы...»

- Жар объятий, сласть забвенья, всё пришло к нам, как спасенье, - погладив меня по щеке, продолжает напевать Сокол, подхватывая две следующие строчки за Синатрой. Будет теперь моя самая любимая песня.
- С той ночной поры мир — это я и ты.
Не могу больше. Отставляю свою чашку, поднимаюсь на ноги и, точно так же, как тогда, на лужайке перед Рейхстагом, подхожу к Эдварду. Он выдвигает свой стул, освобождает мне место. И с готовностью, с удовольствием даже забирает к себе на колени. Улыбается в мою шею – чувствую кожей, пригладив волосы.
Сама с собой я условилась в этот вечер не поднимать сложных тем – сложностей у нас в принципе хватает, делаю их таковыми я или нет, зачастую многие вещи априори непростые. И все же не могу не спросить.
- Эдвард.
Он смотрит на меня поверх чашки, мягко и внимательно. Синатра остается на заднем плане.
- Да, Sonne?
- В День Благодарения все в силе? Ты не передумал?
Мы не обсуждали все это в ставших традиционными смс-переписках. Мы в принципе ни о чем подобном не говорили после моего возвращения домой в воскресенье. Насколько мне известно, со мной Элис больше говорить не намерена – пока так точно. А с отцом?..
Эдвард слегка хмурится, но в целом все так же спокоен. Убирает с тарталетки вензель, некрепко сжав его пальцами.
- Нет. А ты?
- Нет. Но я совру, если скажу, что не переживаю.
- Я все время буду рядом, - заверяет он, отложив сахарное украшение на край тарелки, - мальчики готовы с тобой познакомиться и я благодарен за твой настрой познакомиться с ними. Знаешь, Изабелла, для меня это очень важно.
- Я понимаю. Поэтому и беспокоюсь. Что все пройдет не так гладко.
Бессмысленно лгать самой себе уверениями, что Элис и ее слова остались где-то позади, в темноте той субботней ночи, в алкогольной дымке. Они глубоко засели у меня внутри. Еще и подкрепленные этой немой, странной картиной Фабиана. Мне кажется, он похож на Элис. Он меня не примет.
Эдвард немного мрачнеет, но быстро справляется со своими эмоциями. Говорит спокойно и участливо:
- Мы можем обсудить это ближе к двадцать пятому числу. Выходные – только наши, Schwalbe. Босфор отлично справляется с тревогой и лишними мыслями. Только мы вдвоем, только день сегодняшний – как я и обещал.
- Хорошая идея, - чувственно глажу его скулу, затронув и висок, и щеку большим пальцем. Эдвард проникновенно смотрит на меня, принимая каждое касание, каждое движение. Чуть приоткрыты его губы. Из глубокого и ровного дыхание становится более поверхностным. И знакомо дрожат черные ресницы.

«С той былой ночи
С тобой мы рядом
И навек близки
Тем первым взглядом.
С той ночной поры
Мир — это я и ты».

Я наклоняюсь и медленно, глубоко Эдварда целую. Обвиваю за шею свободной рукой, прижимаюсь еще ближе. Помимо своего собственного, у него вкус абрикоса и бергамота. Цитрусы оттеняют любые запахи, бесплотной тенью сопровождая каждое его ответное движение. И рой мурашек посылают по моей спине, когда Сокол негромко, низко стонет. Слегка поджимает губы.
- Schönheit...
- М-м-м? – касаюсь носом его щеки, веду затейливую линию кончиками пальцев от подбородка к солнечному сплетению. Какой же все же приятный на ощупь этот пуловер.
- У меня нет... – он прочищает горло, глубже вдохнув. Хмурится. – У меня нет презерватива сегодня.
Я недоуменно моргаю, не сразу поняв смысл такого заявления. Наверное, напрягаюсь – Эдвард утешительно гладит мою спину. Во взгляде и раскаяние, и недовольство.
- Непродуманно получилось, извини.
Я глубоко вздыхаю, отгоняя лишние мысли. Кладу обе ладони на его лицо, глажу кожу, привлекая внимание к каждому своему слову. Мягко, но откровенно Эдварду улыбаюсь.
- Я рада просто быть с тобой. Так или иначе. Все в порядке.
Он не кажется особо утешенным, но благодарно мне кивает. Вместо ответа ласково целует мои скулы, обжигает горячим дыханием висок.
- У тебя есть особые планы на завтрашнее утро?
- В девять у нас конференция в «Discord» с Эмметом и еще парой редакторов.
Эдвард целует теперь мой лоб у линии волос. Его руки надежно, но тепло обнимают меня за спину. Это приятно.
- Я уйду в восемь. Я могу сегодня остаться здесь?
Растерянно усмехаюсь, прикрыв глаза от его продолжающихся прикосновений. И поцелуев, само собой. Эдвард делает это едва ощутимо, как дуновение ветерка, но очень тепло. Нежусь.
- Если тебе хочется.
- Мне хочется.
- На всю ночь?
- На всю ночь, - эхом отзывается, притягивая меня ближе, обнимая теперь как следует. Чувствую, как немного жмурится у моего плеча. Утешающе глажу его спину.
- Я обожаю спать с тобой, ты знаешь? Просто спать. Это... удивительное спокойствие. Безопасность.
- Я говорил тебе, любимая, ты всегда можешь рассчитывать на мою защиту. От чего угодно. И особенно ночью.
Улыбаюсь в его волосы, поглубже вдохнув умиротворяющий аромат – и одеколона, и его кожи. Вечер становится лучше некуда. Эдвард остается.
- Интересное слово – «unwiederholbar», - припоминаю надпись на его пижаме с соколом, что хранится в моем шкафу – символично, что у нас обоих есть такая вещь в квартирах друг друга, - тебе подходит.
- Совсем нескромное прозвище.
- Долой надуманные стандарты, - усмехаюсь, нежно его погладив. Эдвард поднимает на меня глаза, совсем немного, но блестящие от влаги. За мгновенье.
- Да уж, Изабелла...
В половине одиннадцатого я выключаю прикроватную лампу, поворачиваясь к Эдварду. Он лежит на второй подушке моей постели, и задумчиво, и несколько грустно глядя на меня. Синие глаза немного светлеют, когда обнимаю его, придвинувшись ближе. Сегодня Сокол не совершает лишних и решительных движений сам, отдает мне такое право. Глажу его волосы, бледноватую кожу лба. Кончиком указательного пальца провожу линию вдоль брови.
- Все в порядке? Мне кажется, тебя что-то тревожит.
Я спрашиваю осторожно, ни на чем не настаивая. Эдвард погрустнел буквально за пару минут, прежде я даже приняла это за особую проникновенность ситуацией, последнюю стадию расслабления. Но теперь очевидно, что это не так. Что есть что-то.
- Мне с тобой очень хорошо, Schönheit.
У него усталый, но теплый тон. И улыбается он искренне, но печально. Непривычное зрелище после нашего жизнерадостного ужина.
- Это повод для грусти?
Он посматривает на меня снисходительно, как на ребенка.
- Это повод для самой большой радости. Ну что ты.
Я не буду выпытывать. Мне кажется, он этого опасается, пусть и невесомо, устало. Среда – хороший день. Пусть и ночь среды будет хорошей.
- Я рада, что ты остался, - прижимаюсь к нему, с удобством устроившись так близко, как это только возможно. Легко целую его шею, когда Каллен укрывает нас обоих одеялом, надежно обнимая мои плечи.
- Это было эгоистично, я знаю, - тихонько фыркает он, - но ты не представляешь, какие в Шарлоттенбурге длинные и одинокие ночи.
- Сегодня одиночество никому не грозит, - целую край его челюсти, неглубоко вздохнув, - обещаю. Спокойной ночи, Эдвард.
Он аккуратно гладит мои волосы по всей их длине. В голосе звучит улыбка:
- Добрых снов, моя радость.
Эдвард засыпает быстрее меня – наверное, впервые за все наши совместные ночи. Я чувствую, как расслабляется его тело, выравнивается дыхание и пропадает на лице едва заметный отпечаток грустной хмурости. Эдвард моложе, когда спит. Беззащитнее, но будто бы и сильнее за счет этого величавого, ненадуманного спокойствия. Хорошо, что рядом со мной искореняется его тревога – как бы самодовольно и самоуверенно такое ни звучало – по крайней мере, это сделать для него я могу. Уже хорошо.

«С той былой ночи
С тобой мы рядом
И навек близки
Тем первым взглядом...»

- ...С той ночной поры мир – это я и ты, - тихо-тихо, почти неслышно, выдыхаю я. Тоже закрываю глаза.

Глава 12, Часть 2

Источник: http://robsten.ru/forum/29-3233-1