Глава 16. Часть 1.2
Фабиан, судя по звуку, достает из кармана какой-то пластиковый предмет. Секунду – и маленький кругляш света зажигается справа от нас. Это переносной фонарик – свет синеватый, неяркий. Освещает он лишь одну сторону лица Фабиана – левую, и мою правую, раз уж сижу напротив него. Кожа у мальчика совсем белая, ресницы тяжелые, хотя он храбрится. Нездоровой влагой блестят темные глаза.
- Мы снова тут, - безрадостно усмехается он, отвлекая мое внимание от своего лица, отодвигаясь чуть дальше. – Добро пожаловать в Берлин, Изза.
У меня неприятно саднит в груди.
- Как ты, Фабиан?
- Издеваешься, - словно бы пьяно улыбается он, но глаз эта улыбка вообще не касается, наоборот, в них почти слезы. – Но я к этому привык.
- Ты ранен?
- На дуэли, смертельно, шпагой в сердце.
- Если уж истекать кровью, то давай не здесь, - я ежусь от нависающего над нами сводчатого потолка – и не потолка вовсе, а основы моста. По нему лишь изредка теперь ходят люди, а в такое время и подавно.
Он вопросительно изгибает бровь, недоумевая моим словам. Прочищает горло. Все еще старается отвлечь меня от своего лица, хотя намеренно включил фонарик. Чтобы меня видеть?..
- Кровь была на поясе, я видела, - объясняюсь, прекрасно понимая, что без содействия Фабиана ничего мне на его теле не увидеть, даже если там открытое кровотечение и грязная от этого мусора рана. – Расскажешь?..
- Это не моя кровь.
Емкий ответ. Я теряюсь. А мне нельзя теряться. Здесь снова только я и Фабиан, только мы вдвоем. И желательно, очень желательно, чтобы мы также вдвоем вернулись на твердую землю – и по возможности, домой.
- Фабиан, у нас в теле в среднем пять литров крови, понимаешь? И за считанные минуты можно потерять больше двух. А это уже невосполнимо. Скажи мне, пожалуйста, у тебя идет кровь?
- Выключи своего биолога-недоврача, Изза. Я тут больше получаса. И жив еще. Нет.
Стало быть, так и есть. Фабиан говорит раздраженно, в тоне его нет отзвука физической боли, поза свободная, лицо, хоть и белое, но не смертельно. Глаза не впадают, они горят. И губы все в той же презрительной гримасе – не страдальческой.
- Хорошо, - иду на попятную я. Вздыхаю. – Ты хотел поговорить? Что мне нужно знать? Я слушаю.
- Ты больше говоришь, чем слушаешь, - сквозь зубы цедит мальчик. Вздрагивает, хмуро отвернувшись.
Я протягиваю к Фабиану обе ладони. Поворачиваю их тыльной стороной вниз, раскрывая перед мальчиком. Игнорирую, что мои руки немного дрожат. И даже то, что холодные, думаю, не сыграет никакой роли. Здесь промерзло и сыро, но нет ветра и дождя. С этим можно жить.
- Смотри, - привлекаю его внимание, говоря чуть тише. Тщетно стараюсь поймать темный взгляд. – я здесь, как ты и хотел. Ты можешь мне верить.
Фабиан вздергивает голову, так грустно, болезненно усмехнувшись, что по моей спине бегут мурашки. Ему как будто не пятнадцать лет. Я ту же картину вечером видела с Гийомом...
- Верить тебе, как же.
- Я понимаю тебя, Фабиан. И знаю, что ты очень сожалеешь о случившемся.
- Ты считаешь, мне есть дело до этого?
- Не знаю. Но мне важно, чтобы ты знал: прошлое должно оставаться в прошлом. Мы с тобой сможем пойти дальше.
- Я не хочу никуда с тобой идти, - стиснув зубы, шипит Фабиан, - и уж тем более теперь. Прекрати изображать жертву, Изза. Все это – из-за тебя.
- Ты поэтому угнал машину?
Я задеваю его за живое. Лицо мальчика суровеет и он, теперь наоборот, не отодвинувшись дальше, а приблизившись ко мне, по буквам произносит, глядя прямо в глаза:
- Не ставь это себе в заслугу. Чтобы я из-за тебя сбегал из своего же дома.
- Тебе нужно было подумать – и подальше от нас всех. Я понимаю.
- Ты ни черта не понимаешь! Иначе не дала бы моему отцу и не строила бы этих воздушных замков! Ты всех нас топишь, Изза. Но ты ведь, и сама не всплывешь потом!
Он хватает мои ладони сам. Распаляясь, пожимает их, впившись пальцами в кожу. Мне не больно. Но я отлично его чувствую. И наконец-то полноценно владею его внимание. Пожимаю руки Фабиана в ответ. Он дрожит куда больше моего..., и я не уверена, что от злости.
- Фабиан, ты можешь мне поверить. Авансом что ли, - нервно усмехаюсь, ощущая глубокое отчаянье, но стараясь дозированно пустить его в голос, объяснить, а не испугать, - чтобы там не было раньше, кто бы не был рядом с тобой – мне можно верить. Потому что я верю тебе. И я могу представить, что ты чувствуешь. Я выросла в похожей семье.
Фабиан тяжело сглатывает, вздрогнув от моего напора. Его лицо немного искажается. И потухают, чем-то странным полыхнув, глаза. Он не сдается, не покоряется мне, не дает и шанса, что прислушается. Всем своим видом старается это показать. Но слушает на самом деле. Куда внимательнее, чем сам того хочет. Старается удержать лицо, тон и этот надменный взгляд – даже в полной тьме вокруг.
- Твой отец спал с кем попало?
- У него новая семья, Фабиан. С моих пятнадцати. И у моей матери тоже. Я знаю, что такое отчим и мачеха.
- Мало счастья у тебя на лице по этому поводу.
- Это тяжело. Никто и никогда не посмеет сказать, что это просто – принять в семью другого человека. Но Фабиан, ты ведь знаешь меня всего двое суток. Может быть, нам просто нужно больше времени?
- Рассчитываешь так подобраться поближе?
Я сжимаю его руки куда сильнее, чем нужно. Фабиан даже пытается их выдернуть, а я не пускаю. Заставляю его на себя посмотреть.
- Я не враг тебе. Посмотри, я здесь. Была бы я здесь, если бы мне было наплевать? Если бы я была той, за кого ты меня принимаешь?
- В том и коварство.
- Фабиан.
- Я тебя знаю, Изза, - тихо и насмешливо, но на самом деле с глубочайшим презрением перебивает мальчик, - на моем фоне ты всегда будешь девой в беде, верно? Необузданный идиот-подросток и его жалкая детская месть. Отец уже общается со мной иначе. Двое суток, ты говоришь? А к отъезду что будет? Оставшись в Берлине с тобой, он даже не вспомнит о нас? Дежурный звонок раз в месяц?
- Фабиан, - я закусываю губу, мягко, но настойчиво коснувшись большими пальцами обеих его запястий. Хорошо заметные венки так и пульсируют под кожей. – Разве я могу стать между тобой и папой? Ты так думаешь?
- Ты уже стала. Просто хочу, чтобы ты знала, Белла, я тебя вижу. Каждый твой шаг и мысль. Не думай, что такой план останется безнаказанным. Рано или поздно папа тоже прозреет.
- Что он сказал тебе сегодня? Что в вашем разговоре тебя так задело, Фабиан?
Юноша сглатывает, глянув на меня из-под ресниц. Я думаю, что он не скажет, замолчит, отодвинется. Спрыгнет отсюда в конце концов – и бросится бежать. Что угодно. Но Фабиан... говорит. И приметливый к каждой моей эмоции под этим темным злосчастным мостом, посылает все к черту. Будто бы за этими перегородками, плитами, бетоном ничего для него больше нет. И я последнее звено, что мешает со всем покончить.
В его черных мокрых глаза выжженное поле. И среди всей этой напускной жесткости, горечи, недовольства, злобы я вижу одно ясное и просто чувство: глубокую боль. Как от предательства.
- Ты будешь частью этой семьи, Белла. Очень скоро. И нам с Паркером придется это принять. Но видишь ли... когда ты станешь частью этой семьей, мы из нее будем исключены. Гийом. Я – уже. Вот и вся проза жизни.
От отчаянного вида Тревора у меня болит в груди, иступлено стучит где-то у горла сердце. Боже мой.
Я придвигаюсь ближе к мальчику сама. Отпускаю его руки, не держу их больше. Фабиан от неожиданности даже отстраниться не успевает, а я прикасаюсь ладонями к его плечам. Тепло, осторожно потираю их. Прошу.
- Тут никого нет и тут темно. Это останется, между нами, я тебя клянусь. Иди сюда, Фабиан, иди ко мне... вот так. Вот так.
Я привлекаю его к себе, не обращая внимание на легкую дрожь сопротивления. И не оно это вовсе, просто Фабиан инстинктивно пытается оттолкнуть... послать подальше... для вида. А потом вдруг застывает в моих руках, не давая никакой больше реакции. Только его сбитое, сорванное дыхание, горячее и жесткое, чувствую у своей шеи. Фабиан здесь без пальто уже довольно долго. Но кожа его словно пылает.
- Ни одна женщина на свете, Тревор, кто бы она не была и сколько бы она не была рядом, не сможет заставить папу отказаться от вас. И никогда на свете этим не стану заниматься я, - он дергается в моих руках, яростно вздохнув, но я предусмотрительно прикасаюсь к его спине между лопатками, глажу боязливо, медленно, но ощутимо. – Ш-ш-ш. Просто прослушай. Ваша с ним любовь – и твоя, и Паркера, и Элис – она ощутима до кончиков пальцев. Потому он за вами пойдет в огонь и воду, ты видел сегодня, он был готов. А вы, защищая его, никогда не пожалеете себя. Но Фабиан, еще раз: я не та, кем ты хочешь меня видеть. Я люблю твоего отца, и я хочу быть с ним, чтобы там дальше не было. Поэтому я хочу узнать вас. Я хочу подружиться с вами. Если мы не сойдемся, не сможем общаться, если ты не поверишь мне... папа выберет вас. Папа всегда выберет вас, слышишь меня? И будет абсолютно прав. Потому что ничего выше детей стоять не может. Никакие другие отношения.
Он все еще не старается меня оттолкнуть. Слушает. И ближе к концу, чуть обмякнув, тихо, как украдено всхлипывает. Ненавидит себя за эту эмоцию. Тут же утыкается лицом мне в плечо, глушит любые звуки, старается сделать физически больно. Но на самом деле, больно мне уже давно – с самого первого момента, когда под этим мостом, с этим неярким фонариком я Фабиана вижу. Он совершенно запутался. И это чудо, самое настоящее, что все закончилось более-менее хорошо. Я надеюсь на это.
- Ты не должен принимать меня, Фабиан. Никто не смеет требовать от тебя какого-то тепла в мою сторону – или сторону кого-либо еще, если ты не хочешь. Пока не сможешь верить мне, не захочешь – ничего не будет. И уж точно никто не станет осуждать тебя. Как никто и не будет злорадствовать, если вдруг ты хоть немножко, а согласишься с моим присутствием в вашей жизни. Я не посмею сломать вашу семью – да и не получится у меня, ты посмотри, какая она крепкая! Сюда лучше не соваться.
Нервно усмехаюсь и Фабиан, замаскировав в этом смешке всхлип, усмехается тоже. Ведет носом по моему плечу. Больше не старается своим подбородком сломать мои кости. Кожа даже не саднит.
- Все, что случилось сегодня... оно не забудется. Пока что. А потом вспомнится разве что случайно. Vati все также любит тебя всем сердцем, а ты все также его старший сын, его первенец, Фабиан. Ты знаешь, какая сильная любовь к первым детям? Даже в немецкой сказке Румпельштильцхен именно первенца захотел забрать... еще не поздно все исправить. Еще ничего не разрушено. Честно.
Фабиан прочищает горло, сжав руки у моей талии в кулаки, я чувствую. А потом разжимает их. Кончиками пальцев, не скрывая, как они дрожат, он касается моей спины. Точно под ребрами. И несильно давит на кожу, заставляя сесть прямее. Концентрирует мое внимание этой нехитрой, мелкой болью.
- Если ты меня обманешь – я тебя убью, Изза, - спокойно объясняет.
Я аккуратно глажу его плечи, затылок и спускаюсь на спину. Точно вдоль позвоночника. Очень нежно.
- Договорились.
- А если его обманешь, - специально выделив главное слово чуть громче, продолжает мальчик, - то над твоим трупом еще и надругаюсь.
Выдыхаю, крепче прижав его к себе. Это достойное обещание. У меня бы на него не хватило фантазии.
- Ты очень хороший сын, Фабиан. Хотела бы я однажды иметь такого сына.
Он фыркает, делая вид, что игнорирует мои слова, что глупые они. Но слышит их, хочет того или нет. И дыхание его снова сбивается.
Он не отстраняется как следует, лишь чуть подается назад. Поднимает голову, впервые за столько времени посмотрев мне прямо в глаза. Еще и так близко. В черноте его зрачка, плохо освещенной несчастным фонариком, блуждают огни ужаса. Презрения. Боли. Их там слишком много.
- Я убил ее, - едва слышно признается он.
Сжимает губы, а они все равно искажаются, дрожат. И ресницы его дрожат, совсем уже мокрые. Фабиан вдруг резко вспоминает, что без пальто – его трясет как в лихорадке.
Я придерживаю мальчика, теперь и сама не отпуская его и на миллиметр больше. Мы в опасной близости от края, а лететь тут и вправду немало. Метров пять.
- Кого, Фабиан?..
- Кошку. Кошку и ее... ее котят.
Он смотрит на меня исподлобья. Ждет реакции. Ждет слов. Или действий... я не знаю. Но когда ласково отвожу волосы с его лба, измазанного какой-то грязью, резко выдыхает. Вижу на его щеке тонкую слезную дорожку.
- Она не должна была быть на дороге, понимаешь? – торопливо объясняет он, захлебываясь словами, словно бы не было только что разговоров о недоверии и предательстве, словно бы я тот единственный человек, кому он в принципе может верить, - почему она выбежала?.. Даже если бы я ехал с меньшей скоростью, плелся бы... у нее шансов не было там. И эти котята... ты видела мертвых котят?.. Еще не родившихся, но уже мертвых?!
- Она была беременна, эта кошка?
Фабиан отрывисто, резко кивает. Теперь и на второй его щеке я вижу слезы. Совсем по-детски, совсем отчаянно. Фабиан себя просто ненавидит в эту секунду.
- Их разбросало всех по дороге, как... кишки... как мясо. Мать твою. Я их там и.. я только ее... я...
Он задыхается, никак не в силах закончить фразу. Теряются слова и улетучивается их смысл. Фабиан смотрит отчаянно и дает во всю глубину своего отчанья погрузится. Не выгоняет меня.
Я прикасаюсь к его виску, убираю волосы. Глажу вдоль скулы, вдоль слезной дорожки, к уголку губ. Вытираю ее. Фабиан сжимает зубы и отворачивается, дернувшись в моих руках. На миг кажется, что хочет вырваться.
Я такое видела однажды. Лишь однажды, и мне очень хочется верить, что это просто его реакция на меня, как на малознакомого человека в стрессовой ситуации. А не потому, что прежде какая-то женщина так касалась его при других обстоятельствах. Но сейчас это неважно.
- Ш-ш-ш, - утешаю, признавая свою ошибку и сразу же убирая руку, - мне так жаль, Тревор. Я представляю, как это больно... мне очень, очень жаль.
- Это ее кровь на пальто. Я в этом пальто ее в Шпрее, я здесь поэтому... а она всплывает. Она и сейчас, наверное, всплыла...
Я глажу его спину, затылок и волосы. Как гладила бы Гийома, не так, как касалась бы Эдварда. Очень нежно и без толики какого-то намека, без какой-то силы, резких движений. Они пугают его, мои резкие движения. Я вдруг понимаю, что предложение... оно вполне может иметь место. Только как же так?!
- Мне кажется, ты замерз, - негромко говорю, чуть подвинувшись и выпуская руку из своего пальто, - давай-ка. Вот так.
Я отдаю свое пальто Фабиану и даже не чувствую холода, не уверенная, что он в принципе существует теперь. Медленно глажу его волосы. И вниз. И чуть левее, к вискам. Но не касаюсь лица. И низа спины не касаюсь. И с облегчением вздыхаю, когда Фабиан принимает предложенную мной одежду. По-детски, сколько бы не запрещал себе и не отрицал потом, приникает щекой к моему плечу. Фабиан безмолвно, горько плачет. И я чувствую соленую влагу через тонкую материю кофты. Но это никакого значения сейчас не имеет.
- Я не собирался ее убивать.
- Я знаю.
- Но из-за меня они все умерли. Они могли бы быть живы, если бы не я.
- Не все можно предотвратить, Фабиан. Что-то просто предрешено.
- То, что я сделал... и ты... это не было. И в том баре, с этим парнем – не было... останься я дома, все бы выжили. И он не пострадал...
- Тебе было больно, Фаб, - впервые рискую назвать его более коротким именем, чуть сильнее коснувшись ворота пальто у его шеи, - а люди, которым больно, не всегда полностью за себя отвечают.
- Ты со знанием дела говоришь. Причиняешь другим боль уже давно?
- Мне жаль, если я сделала вам больно – всей вашей семье. Я не хотела.
- Изза! Хватит же!..
Он как-то обреченно, устало стонет, сильнее ткнувшись лицом в мое плечо. Жмурится.
- Ты понимаешь, что, если я тебе поверю сейчас... ты понимаешь, что будет, когда перестанешь играть? Ты настолько жестокая?
- Ты знаешь, что я не играю.
Он судорожно выдыхает, вдруг что есть мочи сжав пальцами материю моей верхней одежды. Будто бы она удержит его на поверхности, пока тонет. Вид у Фабиана очень скорбный. Даже при таком малом свете я вижу, какие уставшие, воспаленные у него глаза, какое в них отчаянье и как туго натянута кожа на ладонях, что он все еще сжимает в кулаки. Никак не может отпустить эту оборону, все еще настороже, все еще... даже теперь, когда не противится моим объятьям. Бедный мой маленький мальчик. Я живо представляю эмоции Карлайла, если не путаю имя его отца, когда Эдвард был в похожем состоянии. Он сказал, что Фаб идет по его пути... и ему страшно, насколько эти пути оказались похожи.
- Я сполна заплатил за все, что сделал. Тебе меня не обвинить. И теперь все, что угодно, уже может случаться: больше ничего у меня нет. Никуда я отсюда не денусь. И папа... он такое не простит. Может, тебя бы не было, так и.. а тут... без шансов.
- Фабиан, папе сейчас важнее всего, что ты в порядке, понимаешь? Ты в порядке, скажи мне? Физически что-то тебе болит?
- Лучше бы так было. Физическая боль куда проще и ее легче... стерпеть. Обезболивающее, в конце концов.
- Сегодня тебе нужно отдохнуть. Сон – это тоже обезболивающее.
- Ты снова издеваешься...
Я глажу его лоб у линии волос и Фабиан, подняв на меня глаза, смотрит совсем недоуменно, потерянно и.. испуганно. Словно бы сейчас я попросту сделаю ему больно.
- Поехали домой. Там Гийом и Элис. И папа, наверное, уже сходит с ума внизу. Как думаешь?
- Как только я спущусь отсюда, ты же знаешь... я за порог больше не выйду. И в Мэне тоже. Мне нет смысла спускаться. И нет смысла куда-то ехать, мой дом он... нет его больше.
Я уважительно отношусь к его доверительной тираде. Мягче глажу Фабиана, краешком губ по-доброму, нежно улыбнувшись. Я не зла на этого мальчика, при всей его кажущейся взрослости, при всех тяготах этого дня он совсем ребенок еще. Тот самый, что отчаянно ищет любви и желает каждого, кого уже любит, защитить от чего угодно. Не только на Гийоме отразился родительский развод и это безумное расстояние между членами семьи. И Фабиан, и Гийом получили... сполна. И Элис, мне кажется, тоже. Я вижу Фабиана сейчас и мне легче понять Элис. Потому что ее чувства, уверена, похожи. И ее мысли – тоже.
Кто же однажды так ранил их всех, что теперь не допускают и мысли, и шанса, даже призрачного... что тогда случилось? Все из-за Маккензи? Но ведь Фабиан... нет, кроме Маккензи точно было что-то еще. Кто-то еще.
- Мы спустимся вместе. И ты увидишь, что все не так плохо. Ради папы, Фабиан, пожалуйста. Втроем нам тут не поместиться. И я без тебя точно не слезу... как ты вообще сюда попал?
Он сдавленно хмыкает, поддавшись моему тону и словам. Отстраняется сам. Наскоро вытирает обе щеки руками, оставляя на коже грязные разводы – но вряд ли это кому-то сейчас интересно. Поднимает голову, морально подготовившись ко всему, что будет дальше. Как и Эдвард когда-то при мне, собирает себя по кусочкам. Ненадолго, а нужно... приходится.
- Я слезу первым, - бодро заявляет, игнорируя свой дрожащий голос и остаточные явления всхлипов. Выключает фонарик, кладет его обратно в карман. Отдает мне пальто, расправив плечи. Очень старается сделать вид, что ничего не было.
- Конечно.
Фабиан ловко, будто бывал здесь прежде много раз, минует металлические перекладины. Ныряет вниз, в абсолютную темноту, зацепившись руками за выемки плит. Шаг. Еще один. Глухое приземление. Чуть меняется внизу свет, Фабиан отряхивает руки. Он в порядке.
Я не допускаю мысли, что Фаб оставит меня здесь. Он знает, что без него я в жизни не спущусь и, хоть Эдвард близко и в любом случае на землю этой ночью я ступлю, но какое-то время юноша может подержать меня своей пленницей. Но я верю в Фабиана. И он мое доверие оправдывает. Зовет снизу.
- Спускайся спиной ко мне. На счет три отпустишь руки.
Милый план. Я вешу больше пятидесяти килограмм, а внизу пять метров. Нервно усмехаюсь, не уверенная, что хоть какие-то нервные клетки у меня для тревоги еще остались за сегодня, но Фабиан слышит. В его голосе слабая улыбка.
- Не бойся. На сегодня – мир. Я тебя поймаю.
Ладно. Я делаю все так, как юноша говорит. В решающий момент доверяюсь ему сполна. И, тихо вскрикнув, отпускаю выемку перекрытия. Вздрагиваю, оказавшись в руках Фабиана. Он не дает мне разбить голову о бетонные плиты.
- Тихо, Изза. Уже все.
Я оборачиваюсь к нему и Фабиан, как-то кривовато улыбнувшись уголками губ, опускает глаза. Старается держать себя в руках и вернуть тот прежний образ... но иначе теперь все. И между нами, и с нами. Как минимум, мы оба до ужаса устали.
Достаточно быстрым, но все же сдержанным шагом, мы выходим из-под моста. Пропадает эта вездесущая тьма, появляются отблески фонарей. Фабиан жмурится. Я зябко поправляю пальто, оглядываюсь вокруг.
- Белла! Фаб!
Голос Эдварда, появившийся внезапно дрожью, отзывается в нас обоих. Фаб сглатывает, качая головой, а я улыбаюсь. Не могу не улыбнуться. Сокол, резво затушив сигарету о сырой пол, быстрым шагом идет к нам. Бежит почти что от одинокого дерева в паре метров от моста. Его дыхание и запах – апельсины, сандал, кожа и табак – вплетаются в воздух, когда останавливается рядом. И хотя запах сигарет я ненавижу, сегодня встречаю его с облегчением. Потому что это Эдвард. Потому что он, наконец, здесь. И мы все живы, что совсем не мало.
- Фабиан!
Он привлекает сына к себе, не спрашивая разрешения. Так крепко и быстро обнимает, что при всем желании Фабиан не смог бы вырваться или увернуться. Если бы захотел. А он и не хочет. Он сам крепко прижимается к отцу, затаив дыхание. И снова дрожит у него спина.
- Тревор, - как заклинание повторяет сам себе Эдвард несколько раз. Впивается руками, где хорошо очертились все вены, в черные волосы мальчика, в его темную и грязную байку. Горячо целует его висок.
- Что с тобой? Что мне нужно знать, давай же, - торопит, ненадолго отстранив и пристально оглядывая всю его фигуру, - откуда была кровь, где ты ранен? Прошу, Тревор, только не молчи!
Мальчик не готов к такой реакции Эдварда. Он явно ожидал другой. И он никак не может взять в толк, почему все иначе. Как же сложно ему понять, чего папа боялся... и что не злость в нем правит сейчас, отнюдь нет. Эдвард счастлив, что Фабиан с ним. И что он невредим, если верить тому, как качает головой.
- Я в пор-рядке, vati, - чуть запнувшись, сбито шепчет.
Эдвард смотрит прямо в его глаза, обеими ладонями коснувшись лица. Не дает опустить взгляд, придерживает пальцами за нижнюю челюсть, гладит подушечками указательного пальца скулы. Ищет подтверждение. А потом снова его крепко обнимает.
- Я люблю тебя. Чтобы не было, Тревор, Я. Тебя. Люблю. И ничего этого не изменит.
- Я тоже, vati. Я тоже...
Каспиана нигде не видно. Впрочем, "Панамеро" уже тоже нет. В доме горит совсем мало окон, мост, под которым мы были, заставляет дрожать поджилки, приглушается свет фонарей. И только мокрый снег все тот же. Он не пропадает никогда.
- Schönheit, - Эдвард оборачивается ко мне, ненадолго отпустив сына. Как сканером проходится взглядом по всему моему телу. Вопиющего ничего не видит, но в глазах – вопрос. И облегчение. И благодарность. – Как ты? Что случилось? Что вы там так долго делали?!
- Мы все живы, Эдвард. Все в порядке. Извини.
Мужчина прикасается к моему плечу, мягко его погладив. Хмурится, легко коснувшись волос.
Фабиан наблюдает за каждым его жестом. Переводит взгляд на меня – мрачный, но без ненависти. Фабиан, кажется, хоть немного, а меня понял.
- Отвези меня домой, - прошу Эдвард, приметившего, как и я, что Фабиан куда спокойнее реагирует на наше общение.
- Конечно, Sonne. Мы все сейчас поедем домой.
- На Александерплатц, - тихо уточняю, предвидя этот всколыхнувшийся огонек в его глазах, - ко мне домой, Эдвард.
- Изабелла...
- Я приеду завтра к обеду. Обещаю. Поехали, тут холодно.
Сокол не понимает, что я делаю. А Фабиан, изогнув бровь, кажется, вполне. И смотрит мягче.
Но мне правда нужно домой. Мне жаль оставлять Эдварда, но мне нужно домой... очень нужно. Я просто больше не могу сейчас.
Слава богу, особых расспросов мне Сокол не устраивает. Мы возвращаемся к белому «Cayenne», Эдвард садится за руль, меня Фабиан пускает на переднее сидение. И даже закрывает за мной дверь, прежде чем сесть назад. Вся техника, использованная Каспианом, еще здесь. Но не особо она его удивляет. Фабиан пристегивается и, удобно оперевшись о подголовник, прикрывает глаза. Изредка мышцы его лица подрагивают.
Эдвард ведет ровно и тихо. Тут совсем близко до моего дома. И мы все это знаем.
Он останавливается у подъезда, просительно коснувшись моего запястья. Там когда-то были синяки. Теперь кожа точно такая же, как прежде. Эдвард, не получив отказа, забирает себе мою ладонь. Пожимает пальцы в своих и ласково, как в первый раз, целует кожу. Дыхание у него тоже горячее и тоже сбитое. Еще немного отдает табаком.
- Береги себя, пожалуйста.
- И ты. Вы, - поправляюсь, глянув на Фабиана. Синие глаза чуть влажные, Эдвард все никак не может взять в толк. Мне больно от такого его взгляда. Желая утешить, нежно касаюсь его щеки – тонкой линией вдоль скулы. Выдавливаю слабую улыбку. – Доброй ночи.
- Доброй ночи, Schönheit…
В своем доме чувствую себя чужаком. Размуса сегодня нет, лифт едет долго, не сразу вставляю в замок правильный ключ. Смотрю на свою дверь, на коридор, куда захожу. Запах квартиры, прежде такой знакомый. Ее пустоту. Оглушающую тишину. И темноту. Быстро включаю весь свет, не готовая сейчас ни к какой тьме. Сажусь на диван в гостиной и долго смотрю на небольшой кухонный стол, где так часто редактировала статьи и пила кофе. Мое любимое место в доме. А еще, на этом диване... словно бы никогда ничего не было. С ума сойти.
Вижу перед глазами встревоженное лицо Сокола. Фабиана. Гийома. И свое собственное. Много, много раз. Это невозможно.
Поднимаюсь, наливаю себе воды. Выпиваю.
Смываю косметику. Раздеваюсь. Иду в душ.
Выхожу и прямо в полотенце, не ища никакой пижамы, ложусь на постель. Обнимаю подушку. Смотрю на стену. На тумбочку, где так долго были цветы, которые дарил Эдвард. Она пустая. И постель пустая. Но подушка еще немного пахнет им.. господи, почему подушка им пахнет?!
Я закрываю глаза и устало отметаю все мысли. Я просто не могу. Не сегодня.
Засыпаю, так и не погасив в комнате свет.
* * *
Гийом бормочет что-то неразличимым шепотом. Поворачивается на другой бок, отпустив сжатую пальчиками наволочку подушки, и приникает к моему плечу. Слегка дрожит, когда глажу его спинку – вниз, по футболке для сна, вдоль мелких квадратов. Успокаивается, тихонько засопев. Не просыпается.
Фабиан лежит на спине. На его лице нет того умиротворенного выражения, что у Гийома, он изредка едва заметно хмурится, ворочая головой. Но все еще спит, пусть и несколько тревожно. Сон – это главное, что мальчикам сегодня нужно. И единственное, похоже, что не светит мне.
Какое-то время в спальне нет никаких движений и царит первозданная, идеальная тишина. В темноте таится прохлада, ровные стены отражают свет огней проспекта, приглушенных на ночь. Заканчивается моросивший весь день дождь. И гостевая спальня в это мгновенье как никогда напоминает детскую в нашей самой первой квартире. Дает небольшую передышку, окатив теплой волной спокойствия. Там, в Мэне, все было куда спокойнее, чем здесь, это точно. И куда, куда проще. Десять лет назад.
Я сажусь на покрывале, стараясь каждое движение сделать бесшумным. Не могу больше лежать. Умиротворяющая картина – видеть мальчишек спящими, дома, со мной, и даже без кошмаров. С учетом всего, что могло сегодня произойти – особенно. Но эта бессонница сведет меня с ума. И тянущая, саднящая боль в мышцах спины – тоже. Последний раз у нас была тренировка с Дереком в тот день, когда... и это не тот момент, что мне хотелось бы запомнить надолго.
Прикрываю за собой дверь комнаты, потянувшись у ее порога. Вижу, как Гийом обнимает мою подушку. А Фабиан поворачивается на бок, стянув на себя большую часть одеяла. Но тишина все также бесконечна. Они спят.
...Он молчал всю дорогу, мой Тревор. И до того, как мы отвезли Беллу, и после. Смотрел прямо перед собой, совершенно растерянный, и молчал. Мне тоже было трудно подобрать слова, чтобы они не казались неуместными. Мы не обсуждали случившееся. Я даже не выразил недовольство, что Фабиан взял автомобиль. Не спросил ни как, ни зачем, ни сколько это заняло... ни где он был. Мне неважно было, где он был, важно, что сейчас он со мной. И судя по выражению лица, по потухшим, уставшим глазам, мой мальчик все понял. Он сам себя наказал.
А когда Белла вышла... он так посмотрел ей вслед... я не знаю, бог мой, я не знаю, о чем они говорили сегодня... но мне кажется, на контрасте с нашим разговором Белла смогла понять моего сына куда лучше, чем я сам. И дать ему то, чего так часто не хватает – понимание. И принятие. Хотел бы я научиться у Изабеллы этому безусловному принятию. С первого взгляда.
...Я сказал Фабиану забыть все на сегодня. Никаких разговоров, никакого разбора полетов. Ничего и не было. Нужно спать. Только после сна, только утром мы сможем пообщаться. Он меня послушал. И он достаточно быстро уснул.
Я останавливаюсь у арки в гостиную, выглянув из-за сводчатой стены. Диван Элоиз, что сама выбирала, заказывала и устанавливала здесь – первым предметом мебели в апартаментах – совершенно пуст. Подушка, простыни и одеяло – все на месте. Нет только Элли.
Но на кухне виднеется тусклый огонек от бра. Чувствую запах мятного чая.
Элли не удивляется, когда видит меня. Просто поднимает глаза, тихонько опустив кружку на икеевскую пробковую подставку, и невесело усмехается краешками губ.
- Gute Nacht.
- Gute Nacht, Herzchen.
Опираюсь плечом о стену, складываю руки на груди. Элис хмыкает детскому прозвищу. Поднимает прозрачный заварник вверх.
- Чаю, пап?
Элоиз наливает мне сенчу в синюю чашку. Я стараюсь не думать, что именно эти синие чашки так нравились Белле.
- Остальные в мойке.
Элли примечает каждое мое движение – и, порой чудится, каждую мысль. Ее проницательность с возрастом никуда не делась. Хотя, когда я сажусь рядом и Элоиз ставит передо мной кружку, мне кажется, она все еще та маленькая девочка. Моя. И на дворе декабрь. И мы всего как три месяца живем вместе, а она уже доверяет мне свои секреты и робко, но называет через раз «папа». Я помню, как был удивлен тогда. И как все сильнее и сильнее любил ее с каждым таким моментом.
Мы вместе делаем по глотку чая. Тишина вокруг нас, как и в спальне прежде, слышится первозданной. Давным-давно такого не было. Тем более – на этой кухне.
- Я начала забывать, какой из этого окна вид, - тихо говорит Элис.
- Последний раз здесь тебе было не до окна, Элли.
- До того раза я не ночевала здесь больше года, Эддер. А вот ты у меня ночевал.
- Мы распаковывали твои вещи.
- Просто тут были другие гости, - вздыхает Элоиз. Отпивает своего чая, сделав слишком большой глоток.
Я не чувствую никаких сил, чтобы начинать эту дискуссию. Любое напоминание Элис обо всем, что было прежде – до Беллы, до того, как она стала появляться здесь и выгнала к чертям это жуткое душное одиночество – вызывает неимоверную усталость. А бессонница и так эту усталость подразумевает.
- Тебе это не надоедает, Элоиз?
- Ночные разговоры? По ним я как раз скучала, - она чуть хмурится, глянув на меня исподлобья, как делает иногда Фабиан, - и по тебе тоже, папа. Если это интересно.
Я опираюсь о спинку стула, отставив чашку обратно на подставку. Ласково глажу ее волосы, и Элис, так и не отпуская моего взгляда, серьезнеет. В ее темных глазах – у Террен такие же, как и у Фаба – появляется грусть. И все та же беспросветная усталость.
- Я тоже, Kleine.
Элоиз смешливо фыркает, чуть приободрившись. Наклоняет голову к моей руке.
- Тревор спит?..
- И Паркер. День у них выдался... насыщенным. Но я не знаю, проспят ли они всю ночь.
- Тогда тебе бы поспать перед тем, как Парки проснется.
- Ничего страшного, я не устал.
Она тяжело вздыхает, отстраняясь от моей руки. Смотрит с толикой упрека.
- Ну-ну, vati.
- Скажи лучше, почему ты не спишь?
- Слишком много... мыслей. Наверное, это они. Паркер сказал мне, он снова вчера?..
- Да.
- Но уже ведь больше, чем полгода ничего не было, мама была рада, что ему лучше.
- Любое эмоциональное потрясение дает шанс на рецидив, Элоиз. Такие вещи никуда просто так не пропадают.
Она хмурится, жалостливо глянув в сторону гостевой спальни. Элли обожает Паркера. Возможно потому, что с ним по-настоящему почувствовала себя старшей сестрой, а может потому, что малыш отвечал ей такой взаимностью в любви, как никогда не делал в младенчестве Тревор... но они оба, и Элис, и Фабиан, влюбились в Гийома с первого взгляда. И его боль, его трудности для каждого из них всегда были важнее собственных.
- Психологической стабильностью у нас тут и не пахнет, - мрачно признает дочка. – И ты, Vater, прости меня, но ее не добавляешь.
- Я только-только выучил определение этих слов, - с грустной улыбкой отвечаю ей. Но Элис явно этот разговор в шутку переводить не хочет. Как и заканчивать.
- Ты правда не понимаешь, да? Что Изза... не сможет?
Меня по живому режет упоминание ее имени. Сегодня это просто... через край. За весь длинный день, помноженный на десяток неприятных событий, отсутствие Беллы не было так ощутимо, как теперь. Среди все той же беспросветной ночи. Здесь, в тех самых апартаментах. И до рассвета еще очень-очень далеко.
Я чувствую себя глупым, капризным мальчишкой или отчаявшимся, одуревшим от одиночества стариком. Я не знаю, как теперь без Изабеллы полноценно жить. Чтобы не существовать, а чтобы взаправду... не на отложенные дни, не в череде каких-то дел, не думая о вечном... чтобы просто и легко, как только с ней бывает. И с надеждой на что-то большее. Что солнце, только-только выглянувшее из-за туч, не сядет через одну минуту. Я еще не рассмотрел его как следует...
- Элли, скажи мне: что произошло? Почему твое мнение о Белле так резко поменялось?
- Я уже говорила, здесь же, кстати, - она обводит кухню взглядом, - вы друг друга отталкиваете, как разнополюсные магниты. Законы физики не изменишь.
- Меня ни к кому так не тянуло, как к ней, - зачем-то откровенничаю, не упустив взгляда Элли. Она даже теряется на мгновенье, не ожидая от меня таких слов. Вздыхает.
- То, что было сегодня: хороший показатель.
- Элис, - я серьезно смотрю на нее и Элли несколько робеет, ближе придвинув к себе чашку, - Фабиану пятнадцать и он подросток. Те вещи, что я прощу ему, от тебя я не потерплю сейчас и вовсе.
Мне важно, чтобы она поняла. Элис уже немало сделала, о чем следовало бы жалеть. Но любые дальнейших попытки я пресеку накорню. Изза просто такого не заслуживает. И даже Элис – тем более Элис – не будет позволено ее третировать.
- Ты знаешь – что и я, и он... это не против нее. Это за тебя. Потому что иногда ты поразительно слеп, папа.
Я пью свой чай. Стараюсь собрать мысли в какое-то подобие дельной картины. Тянет теперь не только спина, пульсирует в левом виске.
- Я, который раз... я не понимаю, правда, как я не пытаюсь. Ты же знаешь Беллу. Может в чем-то лучше, чем я. Откуда эти мысли вообще?! Про меркантильность и наигранность. Уж кто играть не умеет...
- Я знаю ту Беллу, что живет у Александерплатц и пишет статьи в кофейнях, папа. Не ту, у которой новенький «Порше» и платиновая карта Deutsche Bank. Это – две разные Иззы.
- Такая же кредитка и у тебя, Элоиз. И был бы «Порше» – не «Cayenne», допустим, но «Macan» точно. Если бы хотела водить.
- Ты знаешь, почему я не хочу! – вздрагивает она, резко отодвинув от себя чай. Морщится, как от боли. – Ну зачем ты, Эддер...
- Твое обвинение – оно не сходится. У мамы «Порше», помнишь? И будет у Фаба. И у...
- И у Маккензи. Ты это хочешь сказать. Что всем отсуживаешь их как лотерейные билеты? Лучше любого таргета, вот честно. Но чем все кончилось с Маккензи мы помним. И Фабиан, и я.
Я медленно качаю головой, успокаивая свои мысли. Нет сил злиться, но я злюсь. Как-то скомкано, мято – не знаю, на детей за их чрезмерную заботу или на себя, за чрезмерную слабость в тот год. Что было, то прошло? Но оно их сильно напугало. И потому теперь отражается на Белле – преломляется на нее. Хотя никого, хоть каплю на Беллу похожего, в моей жизни прежде не было.
- Элоиз, там был аборт. Это совсем другие вещи.
- Она тогда вообще не горевала. И через месяц Кэтрин уже отправил ее на каникулы в Миннесоту, girl week! А ты себя нещадно убивал. Уверен, что переживешь такое снова? Честно тебе скажу: мы не верим. Мы не хотим тебя потерять. Запиши эту фразу рядом с упоминанием нашего эгоизма и жестокости.
- Элоиз.
- Ты думал, что будет, если она уйдет? – настаивает Элоиз, забыв про свою чашку и подвинувшись ближе ко мне, — вот сейчас это случится – и уже тяжело, видишь? Ее рядом нет, и ты места себе не находишь. А это – четыре месяца. А через год? А когда на развод, через год или два? Или увидишь ее с другим? Ты справишься?
- Элли, но я ведь не мальчик.
- Я знаю, - она быстро кивает, прикусив губу, - и этого я тоже боюсь. Что мальчику такое куда проще было бы пережить. Я не собираюсь терять тебя из-за Беллы. И Фабу, и Гийому ты сейчас как никогда необходим. Ты знаешь.
Элис ненадолго замолкает, поделившись наболевшим. Та же кухня, тот же чай, вид из окна все такой же – а я, глядя на свою девочку, внезапно понимаю их истинный с Фабианом мотив. Который слишком простой и слишком сложный одновременно. В него очень сложно поверить. Это не такая уж и ревность, это любовь. Просто ревность из нее вытекает... и обрамляет по контуру. Но тут, прежде всего, любовь. И я не знаю, просто не ведаю, за что Элоиз и Фабиан могут так сильно меня любить. Находясь на самом пике юношеского максимализма, стремлений найти изъяны и сепарироваться.
Unberührte Liebe. Безупречная любовь. Такая бывает только к собственным детям.
- Я очень счастлив, что ты у меня есть, Элли. И ты, и мальчишки. Это очень сложно объяснить – насколько я счастлив.
Она не совсем понимает, к чему я это говорю. Не готова к внезапному признанию. Но осторожно кивает, слушая. Мне важно, чтобы сейчас Элли меня послушала.
- Любовь делает людей бесстрашными. Я думаю, ты меня понимаешь. Нельзя повсюду искать камни, сомневаться – главное выйти на свою дорогу. И чем больше, чем дольше ты идешь по ней, тем легче и спокойнее тебе становится.
- Ты переоцениваешь мое образное мышление, папа...
- Я к тому, Элис, что нельзя отовсюду ждать подвоха. Иногда нужно довериться. Я верю Белле. И я верю в то, что у нас получится. Пусть для вас это будет достаточным аргументом.
- Ты просто недооцениваешь последствия. То, что сегодня сделал Тревор... тряхнуло ведь, правда? Я до сих пор... ну так вот. А если такое – и в сто раз хуже? И ты ничего не можешь сделать?
- Ты перегибаешь палку с защитой, солнышко. Ты меня от меня же пытаешься защитить, ты видишь?
- Ты говорил, с защитой нельзя переборщить. Можно лишь недооценить опасность. И вот тогда будет... крах. Всего и сразу.
- Элоиз, это не кризисный менеджмент и не ситуации на грани жизни и смерти. Не получится подвести под одну черту каждого человека. И каждые отношения – тоже.
- Тогда... когда с Сердаром... ты защитил меня, - она нехотя вспоминает это имя, глянув на меня из-под ресниц, очень кратко, - и может поэтому я еще жива. Ты многим пожертвовал ради меня, не думай, что я забыла... и я правда люблю тебя слишком сильно, чтобы потерять, vati. Я не хочу тебя терять.
Я ласково улыбаюсь Элли. Я снова вижу перед собой мою девочку. Ее методы, как и у Фаба, они вопиющие... их надо изжить. Однако, причина выглядит уважительной. Им просто нужно научиться управлять своими эмоциями и страхом. Мы справимся с этим все вместе.
А Сердар... я надеюсь, он умрет в мучениях.
Протягиваю Элли руку, и она чуть боязливо, но все же кладет свою ладонь в мою. Нервозно поправляет спавшую на лицо прядь волос. Следит за мной.
- И я люблю тебя, Herzchen. И я совершенно точно пока не собираюсь оставлять вас одних. Но Элл – Беллу я люблю тоже. И если ты не можешь поверить ей сейчас, если опасаешься – дай себе время. Только без поступков и слов, о которых можно потом пожалеть. Давайте обойдемся без новых жертв.
Она надменно вздергивает подбородок. Точно, как в детстве.
- Ты просишь смотреть на то, как роешь себе могилу. И пытаться это принять?
- Не надо так драматизировать. Есть ведь шанс – пусть мизерный – что я буду счастлив? Как думаешь, я имею на это счастье право?
- Тут не до поэзии. Ты забыл... ты совсем забыл, что такое здоровые отношения, папа.
- Я с трудом помню, кто я сам, - хмыкаю, качнув головой, - я заново это узнаю с ней – каждый день. Ich liebe sie. Все, что знаю. Если мне суждено снова быть с женщиной – ей станет Изза. Это точка.
Элоиз ненадолго замолкает, задумчиво обведя кончиком пальца ободок своей чашки. Смотрит на темный коридор с полотном Фабиана. А потом на меня.
- Ты это точно решил? Если без лирики.
- Да, Элли.
Она старается быть смелой. Медленно мне кивает, скрывая свое разочарование. На минуту закрывает глаза. Думает.
- А знаешь, Фаб ведь ей доверился... при всем том, что сегодня... он с ней говорил? Фабиана не заставить говорить обычно.
- Он потребовал поговорить с ней наедине, когда мы нашли его сегодня, - разминаю шею, нахмурившись огонькам боли, медленно спускающимся вниз по позвоночнику и вдоль плеч. – Тревор, он... он совсем запутался, Элис. Я прошу тебя, не путай его еще сильнее.
- То, что он сделал... я до сих пор не верю.
- Главное – что он жив. Остальное мы сможем исправить – раньше или позже.
- Лучше бы раньше, - нехотя соглашается она.
А затем встает, пару шагов сделав по направлению к моему стулу. Резко, устало выдыхает, подавшись вперед. Обнимает меня со спины, касается виском моей щеки. Дыхание у нее совсем сбилось.
- Если ты и вправду так хочешь, чтобы она... я поняла. Я не буду мешать. Постараюсь.
- Спасибо тебе.
- Но если что-то пойдет не так, если я засомневаюсь... будь уверен, я тебе скажу. Может, это поможет потом, даже если вначале ты не захочешь слушать.
- Хорошо, Элли. Danke.
Она жмурится, уткнувшись лицом в мое плечо. Устало, тихо выдыхает. Все также обнимает меня за плечи.
- Белла придет завтра?
- Она собиралась.
-Тогда я завтра попрошу у нее прощения.
Я глажу ее руки у своих ключиц, отчего Элис говорит чуть увереннее. Подавляет несвоевременный всхлип.
- А с Тревом... с ним все будет в порядке?
- Я в этом уверен, Элоиз. Вот увидишь.
Дочка мне рассеяно кивает. Не спешит отстраняться. Тихонько капает за окном дождь – начинается снова. На часах четверть третьего ночи.
- Тебе правда нужно поспать.
- Нам всем. Я вернусь к мальчикам, у них там располагающая атмосфера.
- Если Парки или Треву, или тебе будет что-то нужно... ты разбудишь меня?
- Конечно. Ложись спать, Kleine. Schlaf schön. Я люблю тебя.
Она вздыхает, медленно отстраняясь. Смотрит мне в глаза сверху-вниз, смятенно поправив прядку волос. Одергивает край своего пижамной кофты.
- Спокойной ночи, vati. И я. Я тоже.
В гостевой, когда прихожу туда, все по-прежнему. Только Гийом, видимо, не отыскав меня, обнимает руку Фабиана. И тот не против. Мягко придерживает ладошку брата своей собственной ладонью. Они друг за другом готовы пойти на край света. И это лучшее, самое ценное, наверное, что может быть во взаимоотношениях родных людей.
Ложусь на тот край постели, что оставлен мне. Пристраиваюсь у подушки, не рискуя занимать ее полностью. Спина болит сильнее, пульсирует в обоих висках теперь. Но я очень, очень хочу спать. И я надеюсь, что хотя бы пару часов у меня еще есть.
- Vati-ti... – тихо-тихо, как дуновением ветерка, бормочет Гийом. Я целую его волосы, снова погладив спинку.
- Папа тут, любимый, папа – тут.
Гийом затихает. Я закрываю глаза, накрыв подбородком его макушку. И медленно, но верно, расслабляюсь, когда Гийом прижимается к моему телу своим. И согревает. И успокаивает.
Паркер. Гийом.
Тревор. Фабиан.
Элли. Элоиз.
Белла. Schönheit. Liebe.
Я надеюсь, ты спишь спокойно, любовь моя. Доброй тебе ночи.
Источник: http://robsten.ru/forum/29-3233-1
