Я выхожу из ванной комнаты не раньше, чем через час. Может быть и вовсе больше, потому что не тороплюсь. Больше этим вечером мне некуда торопиться, а эта ванная с горячей водой, моим любимым шампунем, махровыми теплыми полотенцами дает хоть какую-то иллюзию тихой гавани. Заземления. Но мир еще стоит, мир не рухнул, Эдвард тому ясное подтверждение.
Он, как и я, уже успел переодеться в одежду для сна, но кровать не тронута – ни покрывало, ни подушки. Все так, как я оставила этим утром, даже уголок простыни загнут в прежнем виде. Эдвард просто ждет меня. Он всегда меня ждет, сколько бы я этому терпению не удивлялась.
Я в спокойном, обыденном даже темпе кладу свои вещи в шкаф. Ставлю на зарядку мобильный, пристроив его у прикроватной тумбочки. И останавливаюсь у самой постели, и нерешительно, и мрачно глянув на подушки.
- Я знаю, о чем ты думаешь, Schwalbe.
Эдвард отворачивается от окна, мягко, но серьезно посмотрев на меня с высоты своего роста. Голос его звучит иначе, чем в гостиной, а уж тем более – в «Помпеях», с семьей. Куда тише как минимум.
- Ты теперь читаешь мои мысли?
Он вроде как пытается улыбнуться, но скверно выходит. Глаза совсем темные. Где-то там, на первом этаже, остался весь запал, ядовитые слова и подозрения. В спальне на удивление... спокойно.
- Останься. Пожалуйста.
- Ты сам уйдешь?
Я его удивляю. Эдвард хмурится, в чертах проступает жесткость.
- Никто и никуда не пойдет. Это наша с тобой спальня и наша с тобой постель. В кои-то веки. Ложись, пожалуйста.
Это звучит прямолинейно, но не грубо. Торопливо и в чем-то даже отчаянно, словно Эдвард заранее уверен, что меня не переубедить. Я допускала мысль отправиться спать в гостевую. Возможно, это было бы чуть более здравым решением, принимая во внимание наш разговор. Но я боюсь. Потому что я знаю, что спать без Эдварда, даже когда зла на него, куда хуже, чем с ним. Еще и в этом пустом огромном доме... еще и в Портленде. Он понимает это тоже? Пользуется тем, что рассказывала ему о своем страхе одиночества?
Пауза затягивается. Каллен, глянув на меня с подозрением, садится на покрывало постели. Она невысокая и не эргономична для долгого сидения, особенно с его ростом. Эдвард горбится, потирает пальцами переносицу, жмурясь. И терпеливо ждет моего решения.
- Знаешь, я все-таки...
- Это станет началом конца, Белла, - перебивает, оглянувшись на меня из своей новой позы. – Если ты уйдешь.
Теперь я куда выше, а Эдвард смотрит снизу-вверх. И мне снова от этого его взгляда физически больно.
- Это угроза?..
- Констатация. Все всегда начинается с раздельных спален.
Я глубоко, отрезвляюще выдыхаю, качнув головой. И злюсь, что не могу принимать дельных решений этой ночью, и радуюсь, что сама не хочу уходить, что его слова для меня имеют смысл.
Ложусь на своей стороне постели, ближе притянув туго набитую, светлую подушку. Обнимаю ее обеими руками.
- Спасибо, Schönheit.
Эдвард гасит свет – тот единственный торшер, что горел с его стороны – аккуратно укладываясь следом. Оставляет мне куда больше места, чем следует, примостившись у самого края кровати. Но не поворачивается на бок, лежит на спине. Чересчур внимательно вглядывается в ровный белый потолок.
Какое-то время мы проводим в абсолютной тишине. Я разглядываю Сокола как впервые, беззастенчиво пользуясь его открытой позой. Красивый профиль на фоне снежного океана, едва приметные морщинки у глаз, светлую кожу лба и щек, острые скулы. Его волосы совсем темные в таком свете. И то, как методично потирает между подушечками пальцев уголок одеяла. Он и близко ко мне, можно попробовать дотянуться рукой – и далеко, на расстоянии в тысячу световых лет. Потому что ни я, ни Эдвард не знаем, что делать дальше. Потому что в собственных секретах, половину из которых просто обязаны разделить, мы погрязли по уши. Это болотная трясина, она лишь сильнее затянет. Надо выбираться. Пока не поздно, нам нужно выбираться...
- Это – точка невозврата.
Он реагирует на мой голос быстрее, чем слышит сами слова. Чуть поворачивает голову в мою сторону, а взгляд становится осмысленнее. Я и сама замечала в себе такую реакцию. Я всегда и везде различу баритон Сокола. Я на него настроена.
- Что именно, Schönheit? – тихо, но нежно уточняет Эдвард. Его голос чуть подрагивает.
- Это место. Этот город. Этот дом. Мы либо начнем сначала, уже трезво, либо... все закончится.
Он медленно, сполна давая рассмотреть мне каждую свою черту, качает головой. Отражает мою позу, поворачивается на бок, придержав левой рукой подушку. И открыто, больше ничего не утаивая, смотрит в глаза. Я вижу, что в уголках они влажные.
- Мы не допустим, правда? Мы уже многое пережили, переживем и больше.
- Навряд ли. Без доверия – навряд ли.
Синие глаза мерцают, когда он делает неглубокий, осторожный вдох. Болезненно хмурится.
- Ты мне не доверяешь?
Я усмехаюсь этой извечной привычке Эдварда все переворачивать. Либо это мужской склад ума, либо конкретно его особенность. И на миг мне кажется, на один ужасный миг, что гоню всеми силами разума, будто ничего не изменится. Мы обречены.
- Ты, Falke. Ты мне не доверяешь. Я говорю про тебя.
Мужчина внимательно смотрит на мое лицо. Изучает каждую его черту, прежде чем заглянуть в глаза. Я не боюсь больше прямых взглядов, я уже начала к ним привыкать. И этот вечер, к сожалению, стал апогеем.
- Ты и вправду так думаешь, - изумленно говорит он, нервно откинув с лица короткие волосы. Чуть поджимает губы. – Ты что, Белла?..
- Тебе хочется мне верить, но не получается. То, что ты сегодня подумал про меня и Фабиана. То, что ты эту возможность рассмотрел, понимаешь? Это отбросило нас в самое начало.
Ему больно, когда я говорю. Но мне тоже больно. И там, полтора часа назад, в этой чертовой гостиной, я была один на один с этой болью. И мне некому было помочь.
- Прости меня. Прошу, Sonne, прости меня.
- Смысл не в том, чтобы извиниться. Ты искренне извиняешься, я знаю. И ты всегда все делаешь, чтобы загладить свою вину. Но это замкнутый круг. Все, что я хочу, чтобы ты постарался мне... довериться. Как я тебе.
Он берет небольшую паузу, очень серьезно и сосредоточенно глядя на простыни между нами. А потом протягивает мне руку, оставив ее на безопасном расстоянии, но в зоне досягаемости. Как примирительный жест.
Я не спешу его касаться. Знаю, что запал пройдет, стоит мне лишь Эдварда почувствовать. И мы вернемся на круги своя. Снова и снова. И снова. Меня душит отчаянье, что мы не справимся. Что у нас просто не хватит сил.
- Изабелла, - он концентрирует все мое внимание полным именем, и прекрасно это знает. Синий взгляд сочится нежностью, но она твердеет в конце, превращаясь в клятву. – Я немногим людям в жизни верил, как тебе. Но любую веру всегда сопровождает страх. И я скажу честно: я очень боюсь.
- Чего именно? Что предсказания Элис, кого-то из твоей семьи станут правдой?
Его ладонь, что все еще держит между нами, легко вздрагивает. Эдвард некрепко сжимает ее в кулак, но сразу, пристыдившись, расслабляет пальцы. Едва касаясь гладит простыни.
- Что меня тебе будет мало. Что ты посмотришь вокруг, оценишь ворох проблем и недосказанностей, что всегда выглядывают из-за ближайшего угла... и закончишь все это. Выберешь не меня.
Я устало выдыхаю, поморщившись его объяснению. Тому, как оно звучит и с каким видом Эдвард признается мне. Довольно смятенно и отчаянно.
- Ты звучишь как Ромео, знаешь об этом?..
- Все мужчины этого боятся, Schönheit. И женщины, наверное, тоже, но я могу с уверенностью говорить лишь за мужчин. Карлайл всегда уверял, что нужно время – и он притупляется, этот страх. Ну а дети... – он морщится, крепко сжав губы при собственном упоминании сыновей, - дети – мое все, ты знаешь. И при мысли, что я упускаю их... это как два самых больших страха наложить друг на друга. То, что я с тобой сегодня и сотворил.
- Что случилось такого, что?.. Что я сделала?
Прогоняю слезы, они мне уже надоели за последнее время. Но эти, ночные, особенно сильно жгут слизистую. Поспешно вытираю их о подушку.
- Мне душу рвут твои слезы, Schönheit, - горько признает Эдвард. Окорачивает свое желание меня коснуться. – Я сделал тебе больно этим вечером?
- Физически – нет. Но мы не об этом. Фабиан...
Эдвард медлит мгновенье, но заставляет себя продолжить. Все еще не сводит с меня глаз.
- Вы с ним очень быстро подружились. Меня раздирали сомнения, чем эта дружба может быть обусловлена.
- Но он же совсем мальчик еще!..
- Ты его так видишь, Белла, - примирительно, но грустно поясняет Сокол. - На самом деле он уже молодой мужчина. И какой-никакой опыт половой жизни у него уже тоже есть. Это все уже совсем не невинно.
- Я с самого начала видела лишь ребенка. Которому нужна помощь, но который боится о ней попросить. Вы все смотрите на него как на взрослого, Эдвард, но ему пятнадцать. Даже когда он мудро или сдержанно себя ведет... ему пятнадцать.
Меня пугает, что никто не замечает прописной истины. Фабиан сам потворствует своей излишней взрослости и мрак, сгустившийся вокруг него, добавляет ему лет. Но Фабиан не взрослый. Пока еще – нет. И ему до ужаса нужно почувствовать себя ребенком – хотя бы с кем-то.
Эдвард выглядит потрясенным моими словами. Тревожно подбирает собственные.
- Я не понимаю... я с самого начала не понимаю, и теперь тоже, Изза. Как тебе удалось так быстро к нему проникнуться? Он вел себя ужасно и я сомневаюсь, что резко исправился после моих замечаний.
- Он о тебе беспокоился. И беспокоится до сих пор. А я... его слушаю. И со мной можно говорить, потому что он не боится меня огорчить или ранить своей правдой. В отличие от вас с Террен. Это плохо, что Фабиан мне доверяет? Почему?
- Если бы ты сразу сказала... я бы не придумал всего этого сумасбродного бреда.
- Я говорила и ни раз. Но ты не слушаешь. Тебе нужно научиться слушать не только себя, Эдвард. Некоторые вещи ты не знаешь. И иногда ты тоже ошибаешься. У всех есть право на ошибку.
- Но не у меня, - он невесело, горько хмыкает, на секунду прикрыв глаза. – Видишь, что из этого получается? Я теряю тебя. С каждой своей ошибкой я тебя теряю.
Я все же касаюсь его ладони, мягко придержав пальцы. Эдвард реагирует на мой жест, обвивает руку, согревает ее. Его ладонь немного дрожит, я чувствую. Я медленно глажу его кожу у костяшек.
- Ошибки не фатальны, пока мы не отказываемся их признавать. Нам многому нужно научиться – и прежде всего, откровенно разговаривать. Но это не страшно, мы справимся. Если ты будешь стараться.
Лицо мужчины светлеет, когда все же касаюсь его. И он неспешно, сполна давая мне рассмотреть каждое свое движение, легко целует каждый мой пальчик. Очень бережно.
- Что ты вкладываешь в эти слова?
Я оставляю подушку в покое. Откидываю одеяло и сажусь на постели, увлекая Эдварда за собой. У меня его ладонь, поэтому просто тяну на себя и чуть вверх. Сокол подчиняется.
- Дети, - я придвигаюсь ближе, теперь и вторую его руку забираю себе, огладив пальцами его запястье. Взгляд у Эдварда серьезный, но пронятый. И даже толика подозрения вида не портит.
- Дети?..
- Я никогда не причиню никому из них зла. Запомни. Я всегда сделаю все, что в моих силах, чтобы им помочь. Потому что это твои дети, потому что в них – часть тебя. И я не могу относиться к ним иначе, если люблю тебя, Falke. Их я люблю тоже.
- Меня восхищает то, как ты приняла их. Я не мог о таком и мечтать. Но я не хочу, Изза, не могу позволить, чтобы у тебя с ними были секреты от меня, - твердо уточняет Эдвард. Я с трудом удерживаю взгляд, не опустив глаза. Больно скребется что-то в груди. Сама говорю здесь про честность и доверие, а на деле... Но утешаю себя, что уговорю Фабиана поделиться с отцом в ближайшее время. Справлюсь.
- Хорошо.
Эдвард воспринимает мое смятение как излишнюю откровенность. Переплетает наши пальцы.
- Спасибо тебе.
- Не за что. Бывшие, Эдвард.
- Что с бывшими? – как ругательство произнеся это слово, хмурится Каллен.
- Мы договорились, что я верю только твоим словам относительно прошлого. Но и ты станешь верить только моим. Если говорим, что так – то так и было. И больше никаких сомнений.
- Допустим, - нехотя, но соглашается он. – Она что-то сделала тебе?
- Кто?
- Кэтрин, - на имени женщины его лицо суровеет, так и ходят под кожей желваки.
- Нет. Не успела.
Он принимает такой ответ. Скрепя сердце, но принимает.
- Я сделаю все, чтобы больше ты ее не увидела.
- Ладно, - поспешно соглашаюсь, надеясь закрыть эту тему. – Еще осталась ревность.
Я пожимаю его руку чуть быстрее, чем произношу это слово. Почему-то переживаю, подрагиваю даже, подбирая слова. И при всей негативной настроенности Каллена к такой теме, при недавнем повороте разговора, он смягчается, приметив мою нервозность. Очень ласково гладит кожу на тыльной стороне ладони.
- Что, Sonne? – подбадривает. Вроде бы, во взгляде пока все спокойно.
- Просто скажи мне. Если тебе не нравится, если ты недоволен... Просто. Мне. Скажи. Без фантазий и теорий на этот счет. Я ни разу не дала тебе повод, Эдвард. Ни разу, что я помню. Но это тема регулярно всплывает. Это уже не мило и не смешно.
- Я тебя люблю, - просто объясняет он. Словно бы это словосочетание все покрывает – и страшное, и плохое, и пугающее.
- Это не серьезно сейчас...
- Нет, Schönheit, послушай. Это неправильная любовь. У меня все до тебя в жизни, мне так казалось, было правильным – и буйная молодость, и карьера, и брак вроде как по взаимным чувствам, и развод – спокойный, без дележки, без судов, с совместной опекой. А потом все это полетело к чертям, потому что не имело никакого смысла. По сравнению с тем, что ты со мной делаешь, что ты привносишь в мою жизнь... я говорил тебе, все никак не привыкну к особой глубине ощущений.
Меня всегда потрясали такие его тирады. Потому что Эдвард не делает из откровения события, он просто говорит – и говорит от сердца, очень искренне. Как данность. При всем том, каким богатым воображением обладает и какую чушь порой несет... в такие моменты я понимаю, чего его любовь стоит. И вся эта история вокруг нас, все, что у нас есть – на чем оно держится. Не думала, что людям суждено такое испытывать. То, что он ко мне чувствует... то же самое чувствую и я. Зеркально.
Аккуратно, бережно глажу его щеку – от скулы и вниз, к уголку губ. Эдвард улыбается, приникнув к моей ладони. И я больше ничего не боюсь.
- Как думаешь, когда-нибудь все же привыкнешь?
- Может, пару лет спустя?.. Когда ты точно будешь моей.
Его глаза особенно мерцают на последней фразе.
- Эдвард, я твоя так или иначе. И ничто не изменит моих чувств, если ты сам за это не возьмешься. Понимаешь? То, что мы построили, только мы с тобой и можем разрушить.
Он внимательно меня слушает. Может быть, даже слишком внимательно. Касается моей ладони, которой все еще его глажу, очень просительно. И медленно спускается вместе с ней ниже. Накрывает своей рукой на груди, слева.
- Давай не будем, - трогательно, тихо просит.
- Давай, - так же тихо соглашаюсь я.
Подаюсь вперед, убираю руку, на удивление крепко Эдварда обнимая. Это особенное ощущение – чувствовать его каждой клеточкой, вернуть себе этот утерянный контакт. И его запах. Его кожа. Его тепло. Мне кажется, многое можно пережить, если помнить про силу этих объятий. Или хотя бы постараться не забывать.
- Меня пугает, когда ты меня игнорируешь.
Эдвард настораживается, чуть медленно касаясь моей кожи.
- О чем ты?..
- В машине сегодня. И в Берлине порой. Пожалуйста, не делай так.
- Я молчу, Белла, я не игнорирую. Потому что боюсь сказать или сделать что-то вопиющее, о чем потом пожалею. Я так сдерживаю себя. Это не касается моего отношения к тебе.
- Тебе часто приходится рядом со мной сдерживаться...
- Конечно, - он легко целует мои волосы, бережно придержав между пальцами пряди. – Потому что я очень тобой дорожу. И все равно, видишь, не до конца выходит...
- Но я же не хрустальная, Falke. И я всегда чувствую себя сильнее рядом с тобой. Я справлюсь.
Это не так сложно – говорить. Признаваться ему в чем-то, пока не вижу лица, только чувствую кожей. И его голос звучит несколько иначе – Эдварду тоже так проще.
- Я постараюсь запомнить, - обещает. Целует мой висок, на мгновенье ощутимо к нему прижавшись. Выдыхает. – Давай ложиться спать.
Мы ходим по краю пропасти. Каждое недопонимание, новые люди, секреты... это все никому не идет на пользу. Я все думала, мы становимся сильнее, крепче... но нет. Они расшатывают и без того хрупкие наши отношения, едва-едва вышедшие на определенный уровень. И нам придется нелегко.
Я ясно вижу это, когда возвращаемся на простыни, к подушкам, и Эдвард заботливо подает мне больший край одеяла. Чуть сникает, когда занимаю прежнюю, свою часть постели – потому что вдруг хочу сохранить хоть какое-то, но расстояние этим вечером. Каллен принимает мое решение, не оспариваете его, кладет голову на свою подушку. Влюбленно, нежно смотрит, напоследок погладив по плечу.
- Доброй ночи, Schönheit.
- Доброй, Эдвард...
...Не знаю, насколько меня хватает. Лежу без сна, отчаянно стараясь ухватить хоть немного от него, хоть ненадолго – все без толку.
Промучавшись полчаса, может, чуть больше, сдаюсь. Эдвард уже дремлет, когда приникаю к его плечу, аккуратно, но ощутимо прижавшись к тонкой материи ночной футболки. Глубоко вздыхает, просыпаясь, и утешительно гладит мои волосы. Долго-долго, искореняя последние огоньки смущения.
- Это выше моих сил...
- Правильно, - слышу, как сонно улыбается, самостоятельно притянув меня ближе, - моих – тоже. Засыпай, Liebe.
- Эдвард?..
- М-м?
- Не отпускай меня.
Он вздыхает еще раз, уже глубже. Поворачивает на бок, тепло поцеловав мой лоб. И скулу. И волосы, когда прячусь у его груди – по-детски и совсем наивно, но все же. Затихаю у ключиц, а Эдвард все еще меня гладит. И обещает:
- Никогда.
Где-то далеко, по ту сторону окон, шумит ночной океан.
* * *
Я просыпаюсь в одиночестве – но на подушке Эдварда. Перебираюсь на нее сразу после его ухода, уже замечала за собой. Одеяло сбито и стянуто к краю постели, с одной ему известной эстетикой спадает на холодный пол уголок пледа. За окном – метель. Ни лучика, ни кусочка светлого неба – сплошная серая дымка, деревьев не видно, только общее очертание леса невдалеке от дома. Скалы обрываются в пустоту, скрывается в тумане гладь океана.
Я устало выдыхаю в подушку, обвив ее обеими руками. Что есть мочи прижимаюсь к жесткой наволочке, закрываю глаза. Прячусь под валом из одеяла, хочу скрыться от этой пронизывающей серости. Или от одиночества? Ненавижу эти огромные постели, где то и дело просыпаюсь одна. С этим нужно что-то делать.
Сажусь на кровати, утянув за собой покрывало. Высокий белый потолок меня нервирует.
- Эдвард!
Дом отзывается поразительной тишиной. Мне даже смешно от такого, насколько она идеальная – чуть ли не звенящая.
Настроение портится с самого начала дня. Все вдруг вспоминается разом: и вчерашний ужин с Террен, и то, как заявилась Кэтрин, и как рыдал Фабиан, заклиная меня ничего не говорить отцу... и как Эдвард затем устроил похожую истерику уже дома. И то, как долго и тяжело мы говорили этой ночью. И как шумел океан. И как я заснула, прижавшись к Соколу, потому что спать на расстоянии – выше моих сил. Было? Есть. Пока еще. Но этим серым промерзлым утром, когда мокрый снег так и хлещет по оконной раме, а от туманной дымки саднит в горле, я начинаю опасаться... пока еще только опасаться... на сколько меня еще хватит.
Ну вот. Прекрасное утро сочельника.
Раздраженная, окликаю Сокола еще раз. Знаю, что он не придет, видимо, его вообще нет дома. И все равно по-детски упрямо в это не верю. Мое поведение последние минут пятнадцать в принципе под стать дочке Калеба, Аннелиз. Кажется, она в семье самая младшая.
Я поднимаюсь с постели, яростно откинув от себя и одеяло, и подушку, и плед. Еще сидя на матрасе, запрокинув голову, сладко потягиваюсь – вверх и только, разминая мышцы, забившиеся с ночи. Убираю волосы с лица, наскоро приглаживаю их пальцами. И спускаюсь с постамента кровати, горько усмехнувшись холодному дереву пола. Ну еще бы.
Все повторяется, хочется нам того или нет. Я всегда просыпалась одна на Рождество – лет с шестнадцати-семнадцати, думаю. Родители не устраивали никаких особых празднеств, Керр выходил на подработку по общенациональным выходным, за них ведь больше платят. И не было ни елки, ни праздничного настроения, ни близких вокруг – все точно, как сегодня. Мне бы привыкнуть. Давно уже пора было бы привыкнуть. Но это одинокое утро вдруг отзывается в глубине души такой малообъяснимой, глубокой болью... как будто вгоняют тонкие иголки под кожу, настолько тонкие, что не видно, не заметно... но черт, как же ощутимо.
Я не иду в душ, только лишь умываюсь ледяной водой. Собираю волосы в хвост на затылке, легко прохожусь по прядям частым гребнем. Достаю новый тюбик пасты – медовой – выдавливаю ее на щетку. Слишком много, черт! Приходится смыть в умывальник.
Усмехаюсь, невесело и грубо, своем отражению в зеркале. Слишком печальный взгляд. Не подходит.
Тишина в доме просто потрясающая. Еще в коридоре, где-нибудь у окон слышно завывание ветра и шелест волн, но звукоизоляция хорошая, постепенно эти звуки сникают. Я прикрываю дверь в нашу спальню, останавливаюсь посреди коридора второго этажа, бессильно глядя на ровный ряд закрытых дверей. Гостевая, детские, кабинет... и лестница, круто уходящая вниз своими узкими длинными ступенями.
Включаю капсульную кофеварку на кухне. Ежусь от прохлады зимнего утра, складываю руки на груди и напряженно смотрю на летящие с неба снежинки. «Порше» стоит на подъездной дорожке. Это уже интересно.
Делаю большой, обжигающий глоток своего австралийского лунго. Выбрасываю исколотую синюю капсулу с серебристой окантовкой в мусорку. Не хочу сидеть здесь, за этим столом Фабиан откровенничал со мной о Сибель и непринятии его отношений семьей. Символично, что за похожей наживой эта же семья старалась уличить меня. И Сокол еще спрашивает, почему мы с мальчиком так быстро сошлись... у нас ведь ничего общего. Гостиную я тоже прохожу, даже не взглянув на огромный диван. Эта комната пока вызывает во мне лишь беспомощную злость.
Какие-то у меня сегодня эмоциональные качели.
Я возвращаюсь на лестницу, присаживаясь прямо на голые деревянные ступени. Обвиваю колени руками, ставлю чашку с кофе возле перил. Успокаиваюсь. И учусь не замечать мрак этого дома, огромного, пустого, бесмыссленного... наполняющего каждый сантиметр каким-то сдавленным, застарелым отчаяньем. Это место должно стать моим домом. Это место, словами Каллена, обретет во мне хозяйку.
Как бы не так. Я не знаю, что мне нужно сделать с его домом, чтобы почувствовать себя здесь лучше. Одной покраской стен и заменой полов мы не обойдемся. Дизайнерские решения тоже не помогут, тяга Эдварда к аскетичной практичности меня убивает. Разве что, кухня?.. Кухню трогать пока не будем. И детские. Но нам ведь понадобится еще одна?.. Понадобится?!
Я вздыхаю, сама себе медленно качая головой. Обрубаю эти никому не нужные рассуждения, еще и безмолвные, как в психиатрической клинике. Закрываю глаза, опускаю голову на руки. Наслаждаюсь темнотой. И запахом кофе, что придает хоть немного жизни этому месту. Очень большая работа нас ждет, если все сложится... мне даже страшно от того, насколько большая.
Я практически допиваю кофе, уже немного успокоившись и попривыкнув к тишине, когда слышу скрип снега где-то неподалеку. В золотистый замок двери вставляется ключ – и проворачивается три раза. Эдвард, впуская в прихожую каскад снежинок, самим воплощением северного человека заходит в дом. И так и останавливается на пороге, никак не ожидая меня увидеть.
- Доброе утро, - хмуро салютую ему пустой чашкой от лунго.
Эдвард, чуть прищурившись, опускает на пол большой бумажный пакет. Растегивает свою куртку. На нем именно куртка сейчас, не пальто. Черная с красными вставками, матовой молнией и капюшоном. Материя водонепроницаемая, но снежинки неумолимо облепили ее, оставляя на ткани крошечные лужицы. На щеках у Эдварда здоровый и яркий румянец, от него так и веет морозной свежестью и таким подкупающим, неожиданным для меня задором.
- Доброе, Schönheit, - он раздевается, подтянув ниже рукава черного пуловера, оголяющего кожу у локтей, прежде чем подойти ко мне. – Что за забастовка?
- Забастовка?..
- Кофе на лестнице. Необычно при наличии дивана и стульев.
Я сдавленно, невесело усмехаюсь. Эдвард садится на лестницу рядом со мной, но на две ступени ниже.
- Ненавижу этот диван.
Каллен изгибает бровь, но участливо смотрит мне в глаза. И я не могу его взгляд игнорировать. Сокол гладковыбрит, от него отдает древесным ароматом и немного – смолой, если я правильно запах различаю, а в волосах запутались снежинки.
Иду на поводу своей слабости. Тихонько, устало простонав, просто подаюсь вперед. Утыкаюсь лицом в его шею, жмурюсь. Сокол сострадательно гладит мою спину, бархатно поцеловав волосы. Не глядя на то, что вернулся с мороза, Эдвард как и всегда обдает меня ощутимым жаром. А я так и не согрелась с утра.
- Liebe, - выдыхает он. – Что такое?
- Мне не нравится этот дом.
Он бережно, очень стараясь не пустить в голос улыбку, я слышу, гладит мои волосы. Перебирает пряди, отвлекая от ненужных мыслей и расслабляя. Эдвард умеет это делать. Он все умеет, это я уже уяснила. И еще, зачастую он все знает...
- Вот как?
- Он пустой, ледяной и темный.
- Он просто необжитой. Давай дадим ему шанс.
Я отстраняюсь так резко, что Эдвард с трудом успевает меня отпустить. Но не убирает руки, легко придерживает за талию. Смотрит и осторожно, и внимательно, и... снисходительно. Словно бы знает все, что будет дальше.
Чувствую себя ребенком. И в этот раз это болезненная эмоция, ничего умилительного.
- Где ты был?
- Это сюрприз.
- Еще бы. Сюрпризы в Портленде – моя данность.
- Не злись, Schönheit, - он медленно оглаживает мою спину, каждый позвонок, путаясь в прядях у талии. – Вообще-то, сюрприза два: большой и маленький. И я оба тебе сейчас покажу.
- Мне не нравится просыпаться одной. Тем более, после того, как вчера... после вчерашнего.
Эдвард понимающе кивает, придвинувшись ко мне ближе. Взгляд у него расскаянный.
- Тебе приснилось что-то плохое?
- Нет. Или я не помню, - веду плечами, немного отодвинувшись, и Эдвард хмурится. – Но хорошо помню огромную пустую постель.
- Я бы не потащил тебя на улицу в такую рань и такой холод, Изза. Еще и разбудив перед этим.
- Что вообще можно делать на улице в такую погоду? И что за срочность?
Он вздыхает, принимая и мой тон, и эти слова, и саму нашу позу. Медленно поднимает правую руку, отпустив мою талию. Не торопясь, чтобы я увидела, подносит ее к лицу. Касается моей щеки, бережно огладив ее всю – от скулы до челюсти. Я не вздрагиваю, не отстраняюсь, смотрю прямо на него. И Эдвард кажется воодушевленным, словно бы у него открывается второе дыхание. Что мы смогли пройти тот этап. Я не боюсь больше, что он ударит... даже подсознательно. Как бы самонадеянно это не было после ночи, вроде бы, мы шагнули далеко вперед. Чтобы только назад также стремительно не откатиться...
- Мне жаль, солнышко, что у тебя выдалось неприятное утро, - честно признается Каллен. – Дашь загладить вину?
Он целует мою кожу, проследовав за своими пальцами. А потом пересаживается на ту ступеньку, где сижу я. Не настаивает на объятьях, но предлагает их – уже полноценные, уже – совсем рядом. Почти что смущенно улыбается.
Я снова иду у себя на поводу. Соглашаюсь.
Эдвард бережно и тепло обнимает меня обеими руками. Целует волосы, накрыв макушку подбородком и дает как следует себя почувствовать.
- Ты будишь во мне худшие черты, ты знаешь?
Он удивленно хмыкает, немного наклонив голову.
- Ты сегодня кладезь откровений, малыш.
- Меня пугает, что мне так одиноко без тебя, Эдвард. Это неправильно.
- Мы на каникулах, вот и все, - он целует мой лоб, приникнув к виску щекой, - ты еще не успела пожить в моем постоянном присутствии, однажды будешь требовать это одиночество, вот увидишь.
- Страшно звучит. И выставлю тебя спать в гостевую?
- Это вряд ли, - он напрягается, обняв меня несколько крепче. – Но вот остальное – посмотрим.
- Эдвард, я не всегда уверена, что... посмотрим. Что у нас есть это будущее, о котором все время говорим.
- Так, - моя откровенность явно застает его врасплох. Сокол делает все, чтобы удержать лицо и голос, но на секунду сдержанность его подводит. – Это уже не рождественские разговоры. Давай оставим их на другой раз.
- Потом окажется, что поздно это обсуждать.
- Будет тебе, Белла, - мужчина отстраняется, придержав мои ладони в своих. Постепенно тревога уходит с его лица, остается только прежняя праздничная радость. Или Эдвард отлично играет сейчас, или он правда безумно вдохновлен сочельником. Я отчаянно пытаюсь урвать хоть каплю его оптимизма.
- Я надеялся, что сюрприз поживет еще немного, но к черту его. Закрывай глаза.
- Я не хочу закрывать глаза, Falke.
- Это на минутку, - уговаривает, смиряясь с моей сегодняшней тягой к противодействиям. – Давай. На счет десять.
Если бы не яркие синие огни его взгляда, если бы не эта улыбка, чуть подрагивающая, как у мальчишки в преддверии грандиозного события... ох, черт. Ладно.
Зажмуриваюсь.
Не нарушаю правил, не подглядываю, хотя звуки вокруг разжигают интерес. Слышу, как Сокол поднимается, как хлопает входная дверь, как завывает ветер в приоткрытой щели и как меня окатывает водоворотом из снежинок... и как что-то тяжелое опускается на пол. И как Эдвард закрывает, провернув замок, злосчастную дверь. Выдыхает.
- Открывай.
Мне определенно стоит сохранить в памяти эту картину. Я не удерживаюсь, смеюсь, позабыв где-то на верхних ступенях лестницы свое дурное настроение. Оно тает весенней капелью – потому что это того стоит.
С видом победителя, заново обсыпанный декабрьским снегом, Эдвард стоит посереди коридора и улыбается мне. Придерживает правой рукой большую изумрудную ель, перевязанную синей веревкой и большим красным бантиком. Со ствола дерева маленькими каплями еще сочится смола, совсем недавно срубили. Хлипкая веревка с трудом удерживает роскошные тяжелые ветви. Верхушка, чуть более зеленая, чем все дерево, стойко смотрит прямо в потолок. И этот запах – свежести, леса, хвои, праздника – никакое ароматическое масло не сравнится.
- У тебя есть личный леший? Откуда это чудо?
- Сегодня – двадцать четвертое, - ему льстит, как я смотрю на елку и как поднимается, прямо на глазах, мое было упавшее ниже плинтуса настроение. Эдвард говорит серьезно, но с трудом сдерживает смех. Горделиво поднимает голову, прищурившись. – Без елки – никуда. Это не Рождество, оно тогда ненастоящее. А у нас еще и первое. Ты представляешь? Нет, без елки – никуда!
- Ее выдержит хоть одна подставка?.. Такая огромная!
- У Карлайла в разы больше, - успокаивает меня, с любованием оглядев свое дерево от ствола до верхушки. – Ничего, поставим. И Паркеру завтра будет радость, он бы тоже не простил мне безелочное Рождество.
- Опусти ее уже, Эдвард, - прошу, с опасением глядя на тонкие веревочки.
- Сначала – бантик, Schönheit.
- У тебя определенная тяга к бантикам, - смеюсь, поднимаясь со своего места. Подхожу к ели, не заставляю его держать дерево дольше, на вид оно очень тяжелое – сейчас под этими еловыми лапами мы и останемся.
- Есть такое, - признается, ухмыльнувшись, Эдвард. Победно улыбается, когда я развязываю неплотную, но упругую ленту. Убедившись, что я на безопасном расстоянии, медленно опускает дерево на пол. И больше у нас нет прихожей – одна только елка.
Я обнимаю его за плечи, приникнув со спины. Сокол улыбается, легко поцеловав мою ладонь. Накрывает ее своей. Лицо у него возбужденное, взбудораженное – и безумно счастливое. И этим утром, серым и холодным, я понимаю еще одну истину – многое можно перетерпеть или не заметить... ради него. Ради вот такой его улыбки, этого запала, слов, голоса... дом сводит меня с ума не потому, что он какой-то не такой... а из-за Эдварда. Его здесь не было – вот и все причины. И я подспудно боюсь, я знаю этот страх, признаю его, что однажды он просто исчезнет – или по моей вине, или по собственной, или по нашей общей – какая разница? И этим домом станет моя жизнь. Пустым, пронизывающе-холодным и очень-очень темным.
- Не говори мне, что жалеешь, что его срубили, - заметив отголосок горьких мыслей на моем лице, зовет Сокол.
- Мне стыдно, но мне не жаль. Совсем.
Он смеется, повернувшись ко мне и притянув к себе. Целует, нежно и трогательно, но глубоко. Я не протестую. Все-таки, у нас еще есть время и есть свой шанс.
- Ich liebe dich.
Он с трогательной улыбкой встречает мое признание, бархатно погладив по волосам. Еще раз касается щеки, все так же медленно – и я смотрю на него, проникновенно, но спокойно. Пережито и прожито. Эдвард счастливо вздыхает.
- Я сильнее, Schwalbe. Правда, я – сильнее.
Теперь мой черед целовать его. И я своим шансом с радостью пользуюсь. Массирую мышцы спины под этим черным пуловером, оглаживаю затылок. Дыхание мужчины чуть сбивается.
- А второй сюрприз?.. – когда отстраняется, скромно, но все же спрашиваю я. Специально смотрю из-под ресниц, будто ничего не было. Эдварда это пронимает.
Он расцветает, мелодично усмехнувшись. Еще раз легко, быстро целует мои губы – для профилактики возгорания, как любит говорить. Кивает на бумажный пакет, позабытым свидетелем всей этой елочной феерии оставшийся у входа.
- Я переоденусь и все тебе покажу. Елка? Пусть лежит пока. Дашь мне пару минут? Только не подглядывай!
Я смеюсь и Эдвард расслабляется, успокаивается от моей улыбки. Нет больше этого напряжения вокруг, белизна потолка не нервирует, стены не давят. И как же потрясающе внизу начинает пахнут живой елью! Мне стыдно, что я старалась убить всю атмосферу этого места, толком не дав ему раскрыться. В конце концов, не так важно, где мы. Важно – с кем.
Эдвард удивляется, вернувшись, что я все еще жду его на лестнице, но ничего на этот счет не говорит. Мы оба изо всех сил стараемся забыть о вечере и ночи, наполненных непростыми разговорами, хотя бы на время праздника. Мы ведь, в конце концов, так долго этот праздник ждали.
Сокол прихватывает с собой пакет из прихожей и идет прямиком на кухню. Я приникаю спиной к одной из тумбочек, когда он, уже в синей футболке и серых домашних брюках достает на свет божий составляющие второго, «маленького» сюрприза.
- Джем? И молоко?..
- Терпение, Schatz, - приговаривает Сокол. Опускает на поверхность тумбочки два пластиковых контейнера со свежими ягодами. Клубника и голубика. Они никак не вяжутся у меня с метелью, набирающей обороты, что буйствует за окном.
- Ты был в Луизианне?
- Почти что, - смеется Эдвард. – У нас здесь недалеко фермерская лавка, она же ближайшая кофейня-кондитерская, елочный базар зимой... Многофункциональное предприятие.
- Елка и ягоды. Ты не перестаешь меня удивлять.
- Это не самое главное. Вот они, любимцы публики, - со знанием дела произносит мужчина, доставая из пакета последнее, что в нем осталось. Плетенную маленькую корзинку, точно из немецких сказок, обвитую пленкой. Я присматриваюсь, не сразу догадавшись, что это – сдоба, да, очевидно, но...
- Да ты что?.. – восторженно протягиваю, засмеявшись. Эдвард с горделивым видом и очень теплым, пылающим просто взглядом поворачивает корзиночку в разные стороны. Дает мне получше ее рассмотреть. Там, внутри, доверху заполнив ее, с сотню крошечных круассанчиков. Идеальной формы, идеально пропеченные, с маслянистыми боками... но размером – с фалангу моего мизинца.
- Не изменяем круассанам, - резюмирует Эдвард.
- Это чудо какое-то...
- Крошки-кру-кру.
- Крошки-кру-кру? – смешливо фыркаю я.
- Они самые. Завтрак под слоганом «прощай, моя физическая форма».
- Эдвард, - я обнимаю его, когда опускает мини-круассаны на тумбочку, к остальным продуктам, и сразу накрывает ладонью мою спину. Мне очень спокойно. – А как же каникулы без правил?
- У меня точно каникулы без правил, Schönheit. Придется попрощаться со всеми углеводами в славном Берлине.
- Берлин – не славный, - протягиваю, игриво поморщившись, и Эдвард хмыкает, - а вот крошки-кру-кру – да. Только как их есть?..
- Как хлопья.
- Что?
- Я покажу. Но сперва нужно помыть и порезать ягоды. Позволишь?
Он отпускает меня, потянувшись за деревянной доской. Словно бы занимается этим полжизни, не меньше, уверенно споласкивает в узком дуршлаге ягоды, кладет их на доску, профессионально отметая хвостики клубники в одну сторону, а идеальные половинки – в другую. Режет их на две части – не крупно, но не мелко. Напополам надрезает голубику. Я засматриваюсь.
Эдвард достает с верхней полки-невидимки две миски, те самые, из которых дети завтракали гранолой. Вспарывает краешком ножа пленку на корзинке с круассанами, пересыпает штук пятнадцать, не меньше, в керамическую посуду. Кладет сверху половину нарезанных ягод. Сдабривает все это ложкой абрикосового, а затем и сливового джема. И заливает молоком.
- Та-дам, - весело объявляет, протягивая мне готовую порцию. Крошки-круассаны эстетично тонут в молоке, а ягоды наоборот, всплывают. Блестит джем. – Кушать подано, Белла.
Мы садимся за столом на кухне. Эдвард наливает нам кофе, я все не могу насмотреться на новообретенное блюдо для завтрака. Сокол смеется, будто я теперь пропала для мира здорового питания, и я с ним не спорю. Это утро, начавшееся не с той ноты... превращается в одно из самых чудесных моих воспоминаний. Домашних.
И мне нравится эта кухня. Нравится этот стол, близость Эдварда, его домашний вид и волосы, еще чуть влажные от снега. Там, в прихожей, лежит елка... и в моей тарелке крошки-круассаны со свежей клубникой. В конце декабря.
Если чудеса существуют, то это, это все – ясное тому подтверждение. Потому что вчерашний вечер, при всем своем ужасе, не перекрыл это утро. Оставил в нем место для чего-то хорошего.
- К восьми нас ждут у мамы, Schönheit, - буднично поясняет Сокол, гоняя по дну своей миски два последних круассана и одну располовиненную ягоду голубики, - но до вечера еще уйма времени. Если не считать установку елки и те пару шариков, что у нас есть, чтобы повесить... чем займемся?
Мне нравится, как звучит его голос. И как он улыбается, облизнув губы от сладкого джема. И как эстетично делает глоток любимого черного кофе. Ничего не могу поделать, любуюсь Соколом в открытую. Он подмечает.
- Я загоржусь, Белла.
- Когда уже, - хмыкаю, потянувшись вперед и прямо через стол, ни в чем себе больше не отказывая, поцеловав его. – У тебя вкус клубники.
- И круассанов!
- И круассанов, - смеюсь, соглашаясь. Допиваю свой второй за сегодня кофе. – Я бы съездила в город, интересно увидеть рождественский Портленд. И у меня нет подарков для твоей семьи...
- У нас будут общие подарки для всех в этом году, что скажешь?
- Скажу, что это нечестно. Все хотят отдельные подарки.
- Знаешь, я немного перестарался в Черную пятницу, - качает головой мужчина, смущенно глянув мне в глаза, - так что подарков хватит, обещаю.
- Ну, раз обещаешь... Эдвард?
Он надкусывает последний из маленьких круассанов, обернувшись ко мне. Слушает.
- Извини меня за это утро. Немного... сумбурное.
Лицо Сокола смягчается. Он делает ненужной ни мое смятение, ни эти извинения. В одной ему доступной манере, легко качнув головой, пожимает ладони в своих. Бережно гладит кожу у костяшек.
- Чудесное у нас утро, Sonne. Ты со мной в сочельник – лучшее утро.
- Я просто... я все праздники раньше была одна, Эдвард. Мне все это вспомнилось сегодня, вот и...
Я краснею и Сокол смотрит на меня с куда большей нежностью. Только он так умеет – ласкать взглядом. Нежно прикасается к пылающей коже моей щеки, успокаивает. И утешает. Эдвард всегда без труда, как бы играючи, умудряется меня утешить. Самим собой.
- Все закончилось. Ты дома. И больше – никакого одиночества.
- И есть елка с круассанами, - скромно дополняю я. Смаргиваю пару крохотных слезинок – Эдвард перехватывает их на полпути вниз, мягко стирает. Влюбленно мне улыбается.
- Точно, - поддерживает, подбадривает это заявление, тепло поцеловав и каждую из моих ладоней, - ну все, решено: едем в Портленд! С Рождеством!
- С Рождеством, Эдвард.
Я говорю не так громко и весело, как он, но смотрю на Сокола очень проникновенно, наслаждаясь тем, как теплеет синий взгляд. Я безумно его люблю. Я до чертей, до ужаса, до сумасшествия влюблена в этого мужчину. И ничего не стану с этим сегодня делать. Буду просто наслаждаться.
Источник: http://robsten.ru/forum/29-3233-1
0
