Тревор не спит. Я негромко стучу о его открытую дверь, где знак «стоп» теперь кажется простой бутафорией, но это условность – он никогда не отвечает. Лежит на середине постели, стянув вниз край одеяла и приникнув к нему щекой. Прямо на простынях, без подушки, ровно напротив окна. Из-за темноты вечера и неяркого света прикроватной лампы в стекле заметно мое отражение.
- Привет, Тревви.
Он вздыхает, чуть двинувшись на своем месте. Удобнее кладет голову.
Я забираю с комода баллончика «бепантена», привычным жестом присев на постель невдалеке от Тревора. Он никогда мне не мешает, он просто игнорирует все, что вокруг происходит. Сегодня тоже не протестует. Правда, следит за мной, не отворачивается. Черные глаза выгорели до тла, они совсем замученные. Темные круги хорошо заметны на восковой коже.
- Уже не болит, правда? – я мягко касаюсь его ладони, повернув ее к себе. Кончиком пальца, очень бережно, наношу гель на ранку. Ожог все еще выглядит печально, зато не доставляет беспокойства. Блокирую картинку, что услужливо рисует воображение, как именно Тревор это делал. Я понимаю Эдварда. Я не могу понять его сполна, он ведь их отец, но хоть немного... мне тоже больно за Фаба. Физически больно. Я им безмерно дорожу.
- Это не имеет смысла, - вдруг отвечает юноша. Хмуро, хрипло и тихо.
Я давно не слышала его голоса. Невольно застываю на своем месте, все еще касаясь пострадавшей руки.
- Почему?
Тревор тихонько выдыхает, тронув языком пересохшие губы. Вот они наверняка ему болят, все искусанные.
- У мертвых раны не затягиваются.
Я хмурюсь и Тревор как-то сдавленно, невесело улыбается уголком губ. Эта натужная улыбка глаз не освещает.
Закрываю «бепантен» колпачком, убираю на тумбочку. Присаживаюсь на пол, чтобы быть ближе к Тервору, на уровне его лица. Мальчик следит за мной исколотым темным взглядом. Он и сам похож на ожившего мертвеца.
- О чем ты, солнышко?
- Я скоро умру.
Спокойно. Я должна была предполагать, что он так скажет. Вся поза Фабиана, весь его вид, эти глаза... ну конечно. Ему больно, ему тяжело и ему очень страшно. Он умеет права так говорить. Мне просто нужно побыть рядом. Слова – это хорошо, слова – это не действия. Так ведь? Отворачиваюсь, отваживаю от себя волну панику, что поднимается из глубины тела. Никакая моя паника Тревору точно не нужна.
- Почему ты так решил? – с несколько напускным спокойствием, но спрашиваю его я. Искренне.
- Потому что я уже умираю.
Я накрываю его руку своей. Легко, чтобы мог убрать, если захочет. Он смотрит пристальнее. Не двигается.
- Это не так. Не все трагедии кончаются смертью, Тревви.
- Эта – кончится.
Я вздыхаю, призывая на помощь все свое умиротворение. Тревор за три дня впервые разговаривает со мной. В принципе разговаривает впервые. Это его мысли, он озвучивает их. Лучше всегда озвучивать мысли, они тогда иначе могут выглядеть.
Парень вглядывается в темноту за окном, подмечая любое движение у двери в отражении.
- Папы нет?
- Он только что уехал.
- И ты знаешь, куда?
Фабиан горько, слишком горько это спрашивает. С каким-то особым пониманием.
- Он мне не сказал.
- Я скажу: к Кэтт. На «Жатву».
Новое слово повисает в пространстве немым укором. Фабиан видит, что я не понимаю. Вид у него печальный.
- Я платил ей, чтобы она не сказала отцу о сексе. Теперь ты тоже знаешь.
Морщусь, с болью посмотрев ему в глаза. У Тревора там одно перекати-поле.
- Но зачем же ты?..
У него каменеет лицо, наливается свинцовой, неподъемной усталостью. Бледнеют губы.
- Не знаю. Теперь неважно.
- Ты бы хотел умереть? - спрашиваю его очень тихим, серьезным тоном. И в черных глазах юноши вдруг что-то вздрагивает, треснув.
- Если бы это закончилось... если бы это только закончилось.
- Фабиан, но ведь вместе с ним закончится и все остальное. У нас только одна жизнь.
- Мне жаль.
Я ласково, очень осторожно касаюсь его волос. Убираю их с ровного, светлого лба, унимая себя эти прикосновениями. Фабиан никак на них не отзывается, но видит. Он все сегодня видит, за всем наблюдает. Нет той пустоты, что была здесь так долго. Сегодня ее нет.
- Ты думал, как ты это сделаешь?
Он сглатывает, глянув на меня из-под ресниц с настоящим страхом. Всего секунду, потом гасит его, но я вижу. Прикрывает глаза.
- Я всегда хотел... со скалы. Там так живописно, когда... и полет, и ветер... и вода внизу. Я очень люблю холодную воду, Изза.
- Это красиво.
Я продолжаю гладить его, ни на мгновенье не останавливаясь. У линии волос, у надбровных дуг, у висков. И обратно. И по самим волосам, таким черным, густым, уже немного длинным. Мой чудесный, потрясающий мой мальчик. Потерпи еще немного, пожалуйста.
- Но это не быстро.
- Можно сломать позвоночник от удара о воду, Тревви. Тогда это еще и очень больно.
- Тогда ванна, - вздыхает он. Немного морщится и на изможденном, выбеленном его лице это выглядит очень горько. – До краев и вены... говорят, ты как будто засыпаешь.
- Тебе нравится засыпать? Само чувство?
- Если бы не проснуться потом... я думаю, да.
Это невозможно опасно – то, что мы делаем. Я до дрожи боюсь, чем такой разговор может кончиться. Я не психиатр, не психотерапевт и даже не психолог. У меня нет возможностей и знаний, чтобы помочь Тревору правильно. Лучше бы мне вообще молчать. Но подспудно, может быть, в глубине души, каким-то шестым чувством я понимаю... что это не зря. Что все лучше, чем тишина. Все лучше, чем закрытые, запаянные мысли, которые некому рассказать – особенно стоя одной ногой над скалистым обрывом. Тревор со мной, я слышу его, я его слушаю, я держу ситуацию под контролем. Пока – да. Пока...
- Иногда мы хотим увидеть что-то перед концом. Ты бы хотел увидеть что-то особенное?
Он сжимает одеяло обеими ладонями, убрав от меня свою руку. Притягивает его к себе, закусив зубами. Напрягается его лицо, линия челюсти, глубокая бороздка прорезает лоб. Юноша выдыхает через нос.
- Костер в лесу.
- Костер?
Он выдыхает снова. В черных глазах я вижу надвигающиеся слезы. Они тихие, слишком тихие, если сравнивать с ночью. И все же.
- Да... с папой и Парки, в походе, когда... он разжег костер и мы смотрели... и они о чем-то говорили, жарили маршмэллоу, такие спокойные... они улыбались. Я хочу увидеть тот костер и как они тогда улыбались. Что с ними все будет хорошо.
Маленькая слезинка касается его щеки. И еще одна. И еще две. Я наклоняюсь чуть ниже, чуть ближе к Тревору. Продолжаю его гладить.
- Это такое хорошее воспоминание. И знаешь, что в нем особенно здорово? Его можно повторить.
- Так уже не будет. Ничего уже так не будет. Уже... уже все.
В его тоне прорезается самое настоящее отчаянье. Оно было здесь все время, оно здесь неустанно, всегда. И вновь возрождает свои позиции. Но я продолжаю говорить с ним мягко. Тревор верит моему откровению.
- Может, есть что-то еще?
Юноша зажмуривается. А потом открывает глаза, не моргая глядя на свои руки.
- Сибель.
- Ее лицо?
- Детскую площадку в парке в октябре. Солнце и эти листья вокруг. Она на моих руках на подвесных качелях, такая счастливая... пахнет кофе и карамельным сиропом, улыбается... просит меня, чтобы не раскачивал нас сильно... и чтобы я крепче ее держал.
Его слезы усиливаются. Фабиан вытирает их о свои простыни, сам себе качнув головой. Пытается остановить это воспоминание, забыть его. Больно.
- Но ведь Сибель жива, Тревор. И ты сможешь удержать ее, ты же знаешь.
- Я ее бросил, - сдавленно бормочет он, задохнувшись на этом слове. – Она больше никогда не придет. Ей же лучше.
- Ты думаешь, она поверила?
- Я умею убеждать.
- А ты поверил бы?
Он пьяно, безумно ухмыляется, подтянув колени к животу. Сжимается в комок, но не отстраняется от меня. Наоборот, кажется, эти касания облегчают его участь. Он за них держится.
- Конечно. Она давно должна была меня бросить.
- Разве Сибель тебя не любит, Тревор?
- Меня не за что любить. И никогда не было, за что.
- Ты правда так думаешь?
- Уверен.
- А как же папа и Гийом?
- Они просто еще не поняли.
Я касаюсь его щеки, нежно убрав с нее слезы. Их все больше теперь, но Тревора это мало волнует. Мрачнеют, наливаются горем его глаза. Почти физически чувствую, как нарастает боль где-то в груди. От отчаянья.
- А я?
Хмурится, несколько раз моргнув. Снова кусает губы и они кровоточат. Мелкие пятнышки остаются на простыни.
- Что?..
- Я тебя люблю, - тихонько признаюсь ему, коснувшись большим пальцем скулы. Тревор вздрагивает.
- Ты что...
- Папа любит тебя, Гийомка любит, мама, бабушка с дедушкой и твоя дяди. Твоя Сибель тебя любит, Тревор. И я тоже. И я говорю тебе, вот сейчас: любят не за что-то, а просто так. Просто потому что – и все тут. Знаешь, как еще говорят? Вопреки.
Он неровно, судорожно вдыхает, растерянно посмотрев на мое лицо. И на простыни. И на окно за нами. На свою спальню. Плачет.
- Это невозможно.
- Ну что ты, мое солнышко.
Тревор сворачивается клубочком у злосчастного одеяла, то и дело вытирая об него слезы. Его потряхивает, но терпимо. Уже куда меньше в глазах загнанности, тревоги. Есть там и боль. Но она другая, она не бессильная, не горькая. Она очень... живая.
- Я бы хотел, чтобы они знали. Чтобы и vati, и Сиб... чтобы они знали. Что я – тоже. Я тоже так их люблю, Белла.
- Ты еще можешь им сказать. Пока ты жив, ты все можешь, Тревор.
Он сглатывает, глянув на меня так по-детски горько, так испуганно. Как замученный ребенок.
- Я все испортил. Я все... теперь ничего не поможет.
- Это не так. И ты это знаешь.
Тревор облизывает губы, стараясь справиться со своими тихими слезами. Приникает, как Гийом не так давно, к моей руке. Прижимается к ней.
- Я не хочу умирать, - тихо, будто кто-то услышит нас в этом пустом доме, признается мне. С дрожью, с горечью, с обречением. Из последних сил.
Я ценю его доверие. Вытираю его слезы. Мальчик затихает.
- Ты будешь жить очень долго и счастливо, Тревор. Я уверена.
- Думаешь, это все-таки можно... получится пережить?
- Да. Ты не один, милый. Твоя семья будет за тебя бороться – а ты станешь бороться ради них. Однажды все это окажется давним сном.
Он медленно поворачивается на спину. Старается не отодвинуться далеко, не уйти от моей руки, чтобы все еще гладила его. Запрокидывает голову, немного выгнувшись на простынях. Хмурится огонечкам боли от затекших мышц. Пульсирует, хорошо заметная, вена на его шее. Бисер пота вижу у висков – он смешивается со слезами.
- А если не выйдет? - пространно зовет меня, избегая прямого взгляда. Рассматривает потолок.
- Если ты не попробуешь, то никогда не узнаешь.
Тревор вздыхает, принимая мои слова. Складывает руки на груди, обвивает ими себя, будто стараясь собрать по кусочкам. Пару минут, не меньше, так и лежит. Не двигается и не просит меня прекратить его касаться. Делаю это более размеренно, разве что, медленнее. Тревор успокаивается.
- Я до сих пор не понимаю, - бормочет, дернув ниже ворот своей футболки. Морщится. – Не понимаю, чем мы тебя заслужили.
Я потрясенно выдыхаю его ремарке, не удержавшись от улыбки. Тревор смотрит на нее очень внимательно. Подмечает малейшую мою эмоцию.
- Чем я заслужила вас, Тревви. Вот в чем вопрос.
Хмыкает, ненадолго закрыв глаза. А потом поворачивается на бок, дождавшись, пока уберу руку. Тяжело, неспешно садится на своей многострадальной постели, опираясь о простыни обеими ладонями. От усилий они у него приметно дрожат. Тревор вздыхает. Привыкает к вертикальной позе.
- Ты можешь... можешь сесть ближе?
Я поднимаюсь на ноги, пересев на постель, как он просит. Не знаю, насколько близко имеет ввиду. Сажусь на среднем от него расстоянии. Тревор вздыхает снова. Оценив дистанцию, подается вперед. Обнимает меня.
Он тяжелый, потому что плохо контролирует свое тело в пространстве. Он сейчас слаб и объятья эти выходят слабыми, хотя Тревор и пытается за меня держаться. Он кажется мне более хрупким, чем раньше, не глядя на вес тела. У него частое, неглубокое дыхание, но он больше не задыхается. И дрожит совсем немного, скорее от эмоций, от усталости, чем от страха. Чувствую, как сильно вжимается лицом в мое плечо. Как учится заново с собой справляться.
- Ох, солнышко.
Я благодарна за его доверие. Обнимаю Фабиана в ответ, не даю подумать, будто против. Его движения неуверенные, пижама помятая, волосы совсем растрепались. От Тревора немного пахнет потом, ведь о душе в эти дни речи не было, он здесь, из плоти и крови, горячий, живой. Он со мной, он жив, он готов побороться. Он не сдастся ей просто так, он не позволит одной ошибке перечеркнуть всю жизнь. Кэтрин заплатит за все это кровью, не он. Только не он.
- Я тяжелый? Ты будто прогибаешься...
Улыбаюсь в его плечо, пригладив черные волосы. Отвечаю, что мне неважно. Будем сидеть так, пока ему не надоест. Тревор сдавленно, тихо смеется. Как же давно я не слышала его смех.
- Белла?
Голос звучит глухо, но серьезно. Напрягается под моими пальцами его спина.
- М-м-м?
Я утешающе глажу Фабиана вдоль позвоночника. И даже ниже лопаток. Мальчик вздрагивает, но не отстраняется. Он и вправду хочет обо всем забыть.
- Я тебя тоже...ich liebe. Я тоже.
Он спотыкается на этом глаголе, но идет до конца. Пусть на немецком, пусть совсем тихо, но признается. Тревору больше нечего бояться.
- Спасибо тебе, - тронуто шепчу я.
Фабиан подается вперед, когда обнимаю его чуть крепче. И впервые за весь вечер, кажется, расслабляется. По-настоящему.
- Побудешь здесь еще немного?..
- Сколько тебе угодно, Тревор.
Он вздыхает. Таким ответом доволен.

* * *

Их дом стоит у самой границы резервации. Раньше здесь был высокий металлический забор с ржавыми гвоздями и предупреждающей табличкой. Но ограды эти уже давно растащили на металлолом, поэтому все, что отделяет резервацию сегодня – видавшие виды бетонные столбы. На индейской стороне растут по-особенному высокие, крепкие сосны. Бахромой игл усыпана черная земля – снег здесь тает, к окраине города проложены трубы.
Паршивое место. Я знаю его уже очень много лет и ничего хорошего здесь ждать не приходится. Быть может, это одно из худших мест, чтобы растить детей. Когда Тревор вскользь упомянул район, где живет Сибель, не обошлось без ссоры. В юности недалеко от этих домов мы с парнями грабили продуктовые лавки, а кто-то даже приобретал чудодейственные индейские порошки. Мало что изменилось за эти годы. Разве что, большую часть жителей уже отселили – или они переехали сами, устав от провокационного соседства.
Я поворачиваю вслед за заржавевшим знаком, указывающим дорогу. Она тупиковой нитью кончается у самой кромки леса, чуть не доходя до пограничного столба. Шумят деревья и низко, слишком низко тянутся сизые тучи. На высоком крыльце ветер развевает ее волосы. Сибель меня уже ждет.
У них двухэтажный дом с крохотной верандой и старинными балками, подпирающими крыльцо. Лестница с узкими ступенями ведет к массивной входной двери. Она выглядит крепче, чем весь этот дом в принципе. Опираясь о деревянные перила, Сибель то и дело посматривает в мою сторону. В темно-красной куртке с искусственным сбившимся мехом, но не застегнутой, выглядит и воинственно, и как-то совсем по-детски. Ветер взметывает ее волосы вверх, бросает их на лицо. Смугловатая кожа смотрится бледной и матовой. Сибель поспешно опускает глаза, как только я выхожу из машины. Это ее рефлекс.
Здесь тихо. Если бы не ветер, наверное, тишина оказалась бы идиллической. Ни шума машин, ни дорог, ни океана. Один сплошной, бесконечный лес. И у самой кромки его этот домишка. И одинокая девочка на крыльце. Да любой из этой резервации... любой, кому не лень будет сюда забрести, с легкостью... о чем же думает ее мать?
Я закрываю дверь авто, что почти сразу мигает огоньком блокировки. Кладу ключ-карту в карман, одергиваю низ пальто. Иду к крыльцу. Сибель исподлобья наблюдает за каждым моим шагом – храбрится из последних сил. На ней серые джинсы, протертые на коленях. На ногах, не глядя на обещанный мороз, светлые кроссовки. Сибель ерзает на своем месте, приметив, что я на них смотрю.
Я поднимаюсь по лестнице без лишней спешки. Даю ей те пару секунд, что помогут взять себя в руки. На пару километров вокруг – ни души. Похоже, что ее матери тоже нет дома.
- Здравствуйте, мистер Каллен, - отчеканивает Сибель.
Сразу, как поднимаюсь на последнюю ступень, вдруг поворачивается ко мне всем телом и здоровается первой. Правда, вжимается спиной в уголок у перил, что ближе к двери. Доски старые, крашенные миллион раз. Я бы не был так уверен, что ее вес они выдержат.
- Привет, Сибель.
Она обвивает перила всей шириной ладони, будто бы фиксируя себя в моменте. Как может старается не показать страх. Но Сибель очевидно рядом со мной страшно.
- Не опирайся на них так сильно, - хмуро советую, все еще не доверяя доскам.
Сибель нервно усмехается.
- Их еще мой дедушка сбивал, мистер Каллен. Они как стены.
- И все же, Сибель.
Она слушается. Спокойно и покорно, будто это нечто само собой разумеющееся, отходит от края крыльца. Оглядывает перила с излишним вниманием, но краем глаза следит за моей реакцией. Видит, что поступила верно. Немного расслабляется.
Да она совершенно ведомая девочка. Или очень хорошо притворяется.
- Твоя мама дома?
- Она работает в ночь, мистер Каллен.
- И часто она оставляет тебя одну на ночь?
Сибель хмуро смотрит на свои кроссовки. А потом оглядывается на входную дверь. Ее длинные черные пряди ветер снова несет прямо на лицо.
- Да, довольно часто.
Замечательно. На краю географии в абсолютном доступе для любой мрази. Она любящая мать, эта миссис Койен, ничего не скажешь. Впрочем, мне ли ее судить.
- Вы... что вы хотели, мистер Каллен?
Ее решимости хватает на одну лишь фразу. И то в ее конце Сибель поджимает плечи, невольно нахмурившись. Под ее курткой черный худи с оторванными шнурками. А на запястье три или четыре резинки для волос, все тонкие, светло-коричневые, в цвет кожи. И один силиконовый сувенирный браслетик. На нем черным шрифтом по красному фону выведено «I Love Berlin».
- Мне нужно поговорить с тобой.
Смело, как только может смело она кивает. Слишком отрывисто и резко.
- Я вас... я вас слушаю.
Негромко ударяет по металлической крыше мокрый снег. Новый порыв ветра заставляет Сибель поежится. Она стойко игнорирует все неудобства.
- Мы можем зайти в дом? Если тебе холодно.
- Мне не холодно.
Она отворачивается от двери, не хочет пускать меня. Хоть в чем-то умная девочка. Только не того боится.
- Что такое трамадол, Сибель?
Хмуро, недоуменно глянув в мою сторону, девочка переспрашивает:
- Трамадол?..
- Я думаю, ты о нем слышала.
- Если только на естествознании... это вещество?
- Это наркотик.
Я внимательно слежу за ее лицом, малейшим его движением. Но Сибель удивляется слишком уж натурально.
- В каком смысле, наркотик?..
- Сильное наркотическое обезболивающее.
Темные глаза девочки едва умещаются на некрупном ее лице. Она пугается, но не понимает. Все еще совсем искренне.
Я подхожу к ней ближе, сократив расстояние между нами до полутора шагов. Сибель поджимает губы и в защитной позе складывает руки на груди. Быстрее, чем успевает подумать, почти синхронно с моим шагом.
- Я не принимаю никаких обезболивающих, - надменно сообщает, вздернув подбородок. Ресницы у нее влажные, губы едва заметно, но дрожат.
- Но в вашем доме они есть, не так ли?
- Наркотики? Вы что-то путаете, мистер Каллен.
Сибель не играет. Я смотрю на ее воинственную позу (воинственную – громко сказано, скорее обреченную), твердый взгляд и заострившиеся черты лица. Дрожь, медленно охватывая все ее тело, начинается с рук. То ли от напряжения, то ли от холода, но Сибель начинает знобить. Она дергает вверх молнию своей куртки – та проезжает немного и останавливается. Весь пластик, что ниже замка, тут же расходится.
- Покажи мне, где вы их храните.
- У нас дома ничего такого нет. Что вы.
- Считай, что я уже знаю, Сибель. Давай же.
Она теряется, глядя на меня с налетом отчаянья. Обвивает себя руками как следует, будто стараясь удержать. Шумят сосны. Ветер усиливается – к ночи обещали бурю.
- Но я не знаю!
Сибель опирается спиной о дверь, загнанно посмотрев на крохотное крыльцо под крышей. Мокрый снег все еще падает, ударяясь о черепицу. Глухой стук болью отражается на ее лице вместе с каким-то пониманием. Сибель на корню душит всхлип.
- Он вам сказал?.. Тревор? Что у меня есть наркотики?..
На его имени голос ее становится совсем хриплым. А к концу предложения практически садится. Дверь теперь ее главная опора.
- У вас была полиция пару дней назад.
- Они спрашивали о чем-то маму. Но она велела мне не выходить из комнаты.
- И с тобой никто не говорил?
- Хотели... но она им не дала. Она может... быть убедительной.
Сибель морщится, подбирая слова. Но это скорее защитная реакция, чем попытка утаить правду. Я смотрю на Сибель и все пытаюсь понять, есть ли в ней хоть что-то подозрительное. Пока вижу сплошное детское бессилие и покорность. Это Фабиана в ней притягивает? Постоянная потребность защищать? Слабость?
- Ты звонила Тревору той ночью.
Она поднимает на меня мокрые глаза, судорожно кивнув. Лицо Сибель в цвет половиц у этого крыльца.
- Мне было страшно.
- Ты всегда так делаешь? Когда страшно – звонишь ему?
- Он был добр ко мне.
Сибель закусывает губу, резким движением вытерев слезную дорожку с лица ребром ладони. Ей больше не холодно, хотя ветер никуда не делся. Не пытается свести края куртки, не держит руки на груди. Наоборот, опускает их по швам, напрягаясь всем телом. Голос не дрожит.
- Вам не стоит беспокоиться, что Тревор и я... он расстался со мной позавчера, мистер Каллен. Если вы приехали за этим... то все в порядке.
- Он говорил с тобой?
- Прислал сообщение.
- И все? Ты даже не попыталась позвонить?
- Он сказал, что разговаривать со мной больше не станет, - устало пожимает плечами Сибель. – Кто я, чтобы?.. Если это его решение.
Я не даю воображению волю, не представляю, чего стоило это прощание Тревору. И когда только он успел. И что именно в том сообщении было. Но судя по реакции Сибель, ее это ранило не меньше. Если допустить мысль, пока лишь в теории, что они и вправду испытываю к друг другу чувства... было тяжело. А с моей стороны – жестоко. Как же права была Белла, уговаривая меня не идти на Сибель войной. Сражение выиграно – не добавить, не убавить. Вот его результат.
- Это – мое решение, - немного подумав, признаюсь я. – Не его.
- Что значит «ваше»?
- Я велел ему с тобой расстаться. Обещал, что стану гарантом твоей невиновности на суде.
Сибель оборачивается на меня с потерянным взглядом. Вопросов там слишком много.
- На каком суде? С чего бы?
Я сокращаю между нами оставшееся расстояние. Не хочу, чтобы мог разобрать кто-то, кроме нее. Сибель вжимает себя в дерево двери, с испугом посмотрев на меня из-под ресниц. Ускоряется ее дыхание – все, что вокруг нас слышно.
- Твоя мать незаконно сбывает наркотики в резервацию. За это ей светит тюрьма. А Фабиан помог ей с одной из партий. На флаконе остались его отпечатки.
Она не верит. Не может взять в толк, призывает себя проигнорировать, не услышать будто бы. Странное, сорванное движение вижу в ее темных глазах. У Сибель снова дрожат губы.
- Неправда...
- Никто не снимал подозрений с тебя, Сибель. Даже больше скажу – ты первая в списке, сразу за мамой. И Фабиан на многое был готов пойти, чтобы это предотвратить. Он хотел бы ответить за все лично.
- Такого не может быть, мистер Каллен. Мама никогда бы...
- Как видишь.
- И с Тревором? Она бы не посмела.
- Я бы тоже хотел в это верить.
Она загнанно смотрит на дом за своей спиной. И на эти чертовы старые доски крыльца.
- Это неправда. Это невозможно. Это!..
- Сибель.
Я прерываю ее хриплое бормотание, это увещевание, уговоры самой себя. При всем уважении к ее разрушившуюся миру, у нас просто нет на них времени. Уже темнеет, мороз подмораживает дороги, валит снег и набирает силу ветер. Мой Тревор морит себя голодом третий день, не спит ночами и сходит с ума от отчаянья. Надо с этим заканчивать.
- О вине и наказаниях поговорим завтра. Сегодня мне нужна твоя помощь.
Она так и замирает у своей двери.
- Моя – вам?..
Я качаю головой и Сибель подмечает это мое движение. Высыхает узкая слезная дорожка на ее лице, остается на коже мутным разводом.
- Нужно, чтобы ты поехала со мной.
Девочка с сомнением смотрит то на мое лицо, то на припаркованный «Порше». Не удерживается от сдавленной, хмурой усмешки. И шумно сглатывает, когда никак свои слова не опровергаю. Жду от нее ответа и Сибель приходится уточнить:
- С вами?..
- В мой дом. Для Фабиана.
Она замирает, жадно вслушиваясь в мои слова.
- Зачем? С ним что-то случилось?
- Случилось. Я расскажу по дороге, Сибель. Возьми что-то, чтобы переодеться на ночь.
Останавливается, уже почти схватившись за дверную ручку. Оборачивается.
- На ночь?
- То, в чем обычно спишь. Я подожду в машине.
Она не понимает, хотя старается. Выглядит растерянной.
- Но Фабиан расстался со мной, мистер Каллен. Он не захочет меня видеть.
- Как раз наоборот, ты нужна ему. Давай же Сибель, у нас мало времени.
Она смотрит мне прямо в глаза еще пару секунд. Напряженно, выискивая там какое-то сомнение или отрицание, насмешку этих слов. Но их там нет, я правда так считаю. К тому же, ее заметно цепляет фраза «ты ему нужна».
И Сибель берет себя в руки. С готовностью поворачивает дверную ручку, скрываясь в доме. Не опасается больше, что я зайду за ней, хотя дверь прикрывает. Мне же нет никакого смысла ломиться внутрь. Пусть берет что хочет.
Сегодня я поверю, что насчет Сибель я ошибался – а Белла оказалась права. Я привезу к Тревору черта с дьяволом, если ему это поможет. И привезу Сибель. Быть может, ее влияние на Фаба, ее присутствие закроет эту зияющую черную дыру в его сердце. Не позволит покончить с земным существованием в мгновенье ока, удержит на краю. Тогда я буду должником этой девочки.
Сибель выходит из дома через семь минут. Проворачивает ключ в замке, кидает его в вязанный шопер, перехватывает левой рукой цветастую жестяную банку. И спешит вниз по ступеням древней лестницы. Старается идти ровно, но все же спотыкается один раз. Взгляд у нее решительный, а вот вид – не очень.
Она тормозит уже у самой машины, перебарывает себя, резко потянув вперед ручку пассажирской двери. Выбирает переднее сидение. Робко оглядывает салон, который видит впервые. Здесь эко-кожа со светлыми стежками швов, черная приборная панель и запах цитрусов. Сибель Смущается.
- Что это?
Вздрагивает от моего вопроса. Быстро, демонстративно поворачивает ко мне банку, что держит в руках, скинув с нее крышку. В салоне появляется аромат корицы и масла.
- Сахарное печенье. Тревор его очень любит.
Вот как. А я считал, что Фабиан к печенью равнодушен.
- Ты сама пекла?
- На Рождество мы всегда печем... это как традиция.
Забавно, что такая же традиция испокон веков значилась и в доме Эсми. Наверное, американская культура нас к этому побуждает. Не хочу думать, что у Сибель и моей матери есть что-то общее.
Я указываю Сибель на ремень безопасности. В салоне тихо играет Вивальди.
- Пристегивайся.
- Да, мистер Каллен, - шепчет, смятенно потянувшись за ремнем. Громко щелкает в сумраке салона его застежка. Музыка становится громче.
Я не стартую сразу, жду некоторое время. Сибель нервно поправляет свою многострадальную куртку. Будто лишь стесняется одежды, в которой сидит, но на самом деле я знаю этот жест – и эту позу. Сибель их просто идеально повторяет. Нервничает, что мы так и стоим у этого леса.
- Тебе нечего бояться.
- К-конечно.
С сомнением смотрю на нее, а потом – на дом. Сибель выглядит потерянной, а он – чересчур мрачным. Из леса запросто выйдет забредший индеец. Или белый. Или кто угодно. Из такого леса и оборотня можно ждать.
- Разве не страшнее оставаться тут одной на всю ночь, чем поехать со мной?
- У нас хорошие двери. И я... я привыкла.
Она все еще пытается прикрыть свои ноги, как-то отвернуть их от меня. Все же сводит куртку на груди, даже не думает снимать, хотя климат-контроль в салоне достойный.
- Кто-то трогал тебя, Сибель?
Девочка ровно держит голову, занимая чересчур правильную, неудобную позу. Медленно, неуверенно качает головой. Как по инерции.
- Вы ведь знаете, что мы с Тревором...
- Я не о Треворе.
Хмыкает, на мгновенье прикрыв глаза. Кажется излишне смелой, создает эту видимость. Только чтобы ен вспоминать больше.
- Нет. Ничего не было.
Ладно. Я ей не верю, но ладно. Фабиан – прежде всего. Я рад, что мы оба это понимаем.
Выезжаю из тупичка их дома, включив фары. Лес, высокое крыльцо и бетонные столбы быстро остаются за спиной. Сибель на все это даже не оглядывается.

* * *

На пороге его спальни она появляется чудным видением. Настолько же прекрасным, насколько нереальным. Сладкий мираж-оазис в безлюдной, безжалостной пустыне. Глоток свежего воздуха в захлом подвале, изрезавшая суровый фьорд горная речушка. Его совершенство в чистом виде. Потерянное, забытое совершенство. До последней черты, до последнего стежка одежды, до мельчайшего черного волоса – его Сибель. Как живая.
Тревор устало зажмуривается, негромко застонав. Переворачивается на спину, накрывая лицо руками. Может и стоило бы поесть, раз уже начинаются галлюцинации. Но какие же они, черт подери, прекрасные, эти бредовые видения. Тревор невольно поднимает голову, посмотрев на Сибель сквозь пальцы – еще раз. И больно, и до боли хорошо. Он так по ней соскучился. Пусть хоть так, пусть хоть мимолетно, но увидит... она того стоит.
Сибель не двигается. Она стоит в дверном проеме его комнаты в доме vati, где никогда не была и оказаться не смогла бы по определению. В знакомом ему бежевом пуловере и серых джинсах, тех самых, что порваны у коленей. На Сибель нет ни грамма косметики, волосы ее, роскошные черные кудри, что так приятно трогать, рассыпались по узким плечам. Большие темные глаза смотрят только на него. И робко, и решительно – только Сибель так умеет, это только ее взгляд.
Тревор убирает руку от лица, разглядывает ее в открытую. От нежности щемит сердце. Она слишком, слишком настоящая. Если это сновидение, если галлюцинация, пусть длится подольше. Он хотел бы запомнить Сибель такой. А она наверняка так плакала, получив его смс... он ее не заслуживает. Никогда не заслуживал. И при всем том, что Белла считает, будто Сибель смогла бы его простить... вряд ли она даже даст объясниться. Он отвратительно поступил – и не один раз.
Сибель неглубоко вздыхает. Всегда так делает, на что-то решаясь. Его память помнит ее в точности, до мельчайших деталей, до самого ясного проявления эмоций. Фабиану кажется, он знает Сибель лучше, чем себя. Знал.
- Добрый вечер, Тревор.
Девушка отрывается от двери, неловко переминаясь на пороге. Нервно откидывает с лица волосы, убирает их за плечи. На запястье у нее четыре резинки и его маленький силиконовой браслет из Берлина – обещала его никогда не снимать. Ждет ответа.
- Привет...
- Ты выглядишь уставшим.
- А ты такая красивая, Сибель, - выдыхает Фабиан, чуть улыбнувшись. Заглядывается на ее маленькую складочку между бровей, когда хмурится. На выправившийся локон, что поспешно прячет за ухо. На длинные, темные ресницы, которым не нужна никакая тушь для объема. И это ее пронятое, нежное выражение лица, стоит лишь Тревору признаться. Сокровище.
Сибель смотрит на него еще мгновенье, будто бы оценивая, поверить или нет. Верит. Отходит от злосчастного порога, сделав пару шагов Фабиану навстречу. Но все еще не решается подойти вплотную к его постели.
Наверное, ее смущает, что он так бессильно на ней лежит. Не порядок.
Тревор медленно, оценивая каждое движение и его вероятность, садится на простынях своей кровати. Сложнее всего опустить вниз ноги, они совсем не слушаются. Все сложнее, чем было с Иззой. В третий раз, быть может, и вовсе не сдвинется с места.
- Осторожно, - выдыхает Сибель с первым же его движением. Когда присаживается, стараясь устроиться более-менее ровно, невесомо придерживает его спину. Руки у нее теплые, а в глазах – тревога. Сибель и вправду безумно красивая.
- Что с тобой происходит, Тревор? – беспокойно спрашивает, присев прямо у его ног. Характерный запах ее мыла – оливкового – наполняет пространство. На улице снег и в локонах Сибель, оказывается, тают снежинки. Он засматривается.
- Ты можешь сниться мне чаще? Я так давно тебя не видел.
- В каком смысле: сниться?
Фабиан неловко, сдержанно улыбается, очень трепетно, совсем невесомо коснувшись ее волос. Сибель оборачивается на его движение. И замечает ожог. Как же ярко, как же неудержимо вспыхивают ее глаза. Тревор получает болезненное, но удовольствие. Все как и было. Все, словно она и вправду здесь.
- Что ты с собой сделал?!
Негодует. Так искреннее, так воинственно перехватывает его взгляд, не призывает его дать, а прямо-таки требует ответа. Бережно придерживает его запястье, чтобы как следует руку рассмотреть. Тревор не вырывает ее, не прячет. Он не может от ее лица оторваться.
- Боже мой, Тревор. Как ты только?.. Зачем?
- Я так скучаю по тебе, Сибель, - признается он, некрепко сжав ее пальцы своими. Сибель даже теряется на мгновенье.
- Ты сделал это, потому что скучаешь?
- Пожалуйста, приходи ко мне еще. Хотя бы так. Пожалуйста, Сибель.
Она медленно качает головой, с опасением посмотрев на его лицо. Поднимает свободную руку, касается тыльной стороной ладони его лба.
- Ты бредишь что ли?..
- Я согласен, если так.
- На что согласен? Тревви, ты что? Ты же узнаешь меня?
Она хмурится, когда он улыбается в ответ. Слишком нежно, наверное. Сибель не в том настроении, чтобы видеть эту его нежность. Он много боли ей причинил, своей Сибель. Сейчас она просто растворится в пространстве, не дастся ему больше. Пусть помучается, как ее мучал. Ну конечно.
- Стой! - он истерично хватается за ее ладонь, когда встает на ноги. Наверное, чересчур крепко. Сибель хмурится сильнее. – Не надо, Сиб! Останься. Еще ненамного, но останься, пожалуйста!
- Я здесь, Тревор. Ты понимаешь, что я здесь? – и успокаивает, и старается дозваться, наклонившись к нему ближе. Уже обеих рук касается, гладит по линии от плеч до ладоней.
- Я бы многое отдал, чтобы ты по-настоящему... но я рад и так.
- Ты точно бредишь, Тревви. Посмотри, это ведь твоя спальня? Вот. И время на часах, видишь? Да. И я. Ты чувствуешь меня? Я здесь.
Все это напоминает помешательство. Фабиан до последнего опасается поверить ее словам, ухватить это горькое-сладкое чувство внутри, что появляется лишь в ее истинном присутствии. И запах, и волосы, и руки, и этот взгляд. У него раскрошится, расколется сердце, если окажется, что поверил зря. Сегодня уже было слишком много эмоций.
- Как это – здесь?
- Твой отец привез меня.
- Мой отец? – фыркает Тревор. Вот он, звоночек, лишнее подтверждение, что все это не взаправду. Voter никогда бы не привез домой Сибель. Он ее на дух не переносит, он ненавидит ее. Он поставил условие отказаться от нее, чтобы была свободна. В жизни бы не решил прямо к нему привести. Сам!
Но Сибель – само спокойствие, сама уверенность.
- Он позвонил, сказал, что нам нужно поговорить.
- Папа говорил с тобой?..
- Он приехал к нам домой, чтобы забрать меня, - она вздыхает, набравшись смелости, чтобы закончить фразу, - он рассказал мне, Тревор...
- О чем?
- Обо всем сразу.
- Про твою мать и?..
- Да. И про женщину.
- Про ту женщину, что?..
- На той вечеринке. Да.
Фабиан потрясенно выдыхает, отстранившись назад, вглубь постели. Упирается о простыни обеими руками, они предательски дрожат. И в груди все дрожит, прямо-таки обрывается. Сибель покорно ждет его реакции, нерешительно посматривая из-под ресниц. На лице ее только сострадание, только боль за него. Как же это?..
- Этого не может быть.
- Мне очень жаль. Я говорила, что ты не захочешь видеть меня, но ты должен знать: мне жаль, Тревви. Мне так жаль...
Да что же она такое говорит? Не захочет видеть? Он? СИБЕЛЬ?
У Фабиана не только руки теперь дрожат, но и по всему телу медленно, но верно, расползаются кольца озноба. Он придвигается к краю постели, старательно контролируя собственное тело. Опускается вниз, сползает практически. Садится перед Сибель на колени.
- Ну что ты, Тревор! Вставай же.
Даже не слушает, не двигается с места.
- Ты правда пришла ко мне?..
- Я бы всегда пришла, - сдавленно кивает Сиб, нежно, слишком нежно посмотрев на его лицо. Голос – не громче шепота. И стремительно влажнеют ее глаза.
Тревор прижимает девушке к себе быстрее, чем успевает об этом подумать. Тело, повинуясь инстинкту, само принимает решение. Он держит Сибель бережно, не слишком крепко. Помнит, что едва не придавил Иззу, как может старается верно распределить вес. Но слишком сильно дрожат его руки. К чертям сбивается дыхание.
- Сибель!
Она тоже плачет. Совсем тихо, почти незаметно, но очень горько. Тревор задыхается, услышав ее всхлипы.
- Прости меня, - торопливо шепчет, запутавшись пальцами в ее волосах, целуя пряди, кожу у висков, что попадается на пути, - Сибель, умоляю, прости меня! Я так перед тобой виноват.
- Ты весь мокрый, Тревор...
- Я бы сделал все иначе. Если бы только мог, я бы все изменил, Сибель. Я бы никогда больше не отпустил тебя. Я бы до последнего оставался рядом. Прости меня, Herzblatt. Прости меня.
Она, то ли немного отойдя, то ли прислушавшись, обнимает его в ответ. Прижимает к себе куда сильнее, чем способен он сам. И черную майку, и спину, и шею, и затылок его гладит. Ощутимо растирает кожу, каждым жестом своим доказывая, что рядом. Что не видение это, не сон. Это она, из плоти и крови. Это она.
- Тише, Тревви. Тише-тише.
- Ну как же ты приехала?..
- Я говорила: твой папа привез меня. Ты так дрожишь, тебе больно?
- Как же папа... тебя?!
- Не знаю. Давай ты вернешься в постель, хорошо? Я боюсь за тебя.
- Сибель, только не уходи.
Она вздыхает, уже куда более ровно, довольно смело. Целует его щеку, совсем мокрую, целует у глаз, у носа. Унимает надвигающиеся рыдания.
- Никуда не пойду, буду с тобой. Но только на кровати.
Фабиан устало оглядывается на постель, такую далекую и высокую одновременно. Смаргивает слезы, прогоняет их – не хочет ни секунды не видеть ее лицо. Не может на него насмотреться.
- Я помогу тебе, - уловив его сомнения, обещает Сибель. Целует еще раз, уже у скулы. Тревор зажмуривается.
Он хочет поскорее с этим закончить. Чтобы сделать, как она просит, и полноценно себе вернуть. Сибель настоящая, это правда. Только бы удалось ее, настоящую, рядом удержать.
Фабиан перебирается на простыни своей постели, подтянувшись на руках. Сибель страхует его, хотя вряд ли сможет что-то сделать, если полетит назад. Сибель хрупкая, хотя умеет быть сильной. Сибель всегда рядом, когда нужна ему. А он так сухо попрощался с ней в том сообщении... не смог оказаться достаточно сильным, чтобы хотя бы позвонить. Чудовище.
- Сиб, - сорвано шепчет, придержав ее руку, когда садится рядом, как обещала.
- Я здесь.
Успокаивает и подает ему подушку из изножья, которые не видел сто лет. Но Фабиан подушку игнорирует. Вместо этого кладет голову на ее колени, обнимает за талию, приникая сильнее.
- Сиб, прости меня! Я не хотел оставлять тебя, я никогда не хотел... я так слаб оказался, Сиб... прости меня!
- Я уже простила. Тише, Тревви. Уже все.
Это то самое ощущение – чувствовать ее рядом. На коленях, в самой доверительной позе, когда так бережно, так ласково касается пальцами его лица. Вытирает слезы, гладит и волосы, и скулы. Обводит контур губ, нахмурившись, когда видит ранки на них. Массирует мочку уха, убирает волосы. И много, много раз целует его лоб. Очень нежно.
- Я люблю тебя, - стонет Фабиан. Прижимается к ней сильнее, стремится почувствовать как можно лучше. Не забыть, никогда больше не забыть. И не отпустить от себя ни на секунду. Защитить, спасти, оставить. Но только бы рядом, только бы с ним была.
- И я, Тревор, - смягчаются черты ее лица, наполняются теплом и лаской, самыми концентрированными. – Чтобы не было.
Сибель вздыхает, наклонившись ближе к его лицу. Бережно, будто Тревор стеклянный, целует его губы. Наконец-то.
Фабиан начинает привыкать к ее близости. К нежности, на которую не скупится. К ее поцелуям. Это было самое заветное, самое глубокое желание, еще с ночи перед Рождеством – почувствовать ее так близко. Увидеть, обнять, не отпустить от себя. И впервые – дома, не где-то в парке или спальне Сибель, а у себя, на своей постели. Какое же глубокое, исчерпывающее это чувство – любить ее. Тревор готов разрыдаться.
- Как ты себя чувствуешь? – приметливая к каждой его эмоции, тревожно зовет Сибель. Гладит у подбородка.
- Сейчас? Живым.
- Потому что ты жив, Тревор, - улыбается уголком губ, наклонившись и легонько коснувшись его носа кончиком своего. – Но я про общее самочувствие. Тебе больно?
- Нет, Сибель.
- И не холодно? Ты весь дрожишь.
- Это сейчас кончится. Я просто... я так рад, что ты здесь...
Она улыбается явнее, мягко поцеловав его щеку. Сибель сегодня не скупится на нежность, много целует его, много касается. Она тоже соскучилась.
- Когда ты последний раз ел, Тревви?
- Не знаю... на Рождество?
- И что это за протест, мистер Брецель?
- Меня тошнило, Сиб... да и... не было смысла.
- Смысл в еде есть всегда, - качает головой она. Выглядит очень серьезной. – Мне велено уговорить тебя поесть хоть немного. И я полностью твоего папу поддерживаю. Ты как привидение.
- Я – твое привидение.
- Мой Каспиан, - грустно посмеивается Сибель, пригладив его волосы. – Правда, Тревви. Пожалуйста, съешь что-нибудь. Хочешь печенье?
- Вот бы Рождество снова... чтобы твое.
Ее глаза загораются звездочками Адвента. Сибель ближе наклоняется к его лицу.
- Я привезла! Твое любимое, все в форме пряничных человечков. С молоком. Что скажешь?
Тревор хмурится, глянув на дверь как на своего худшего врага.
- Я не хочу, чтобы ты уходила.
- Я только возьму их – и сразу вернусь.
- Ты исчезнешь.
- Еще чего, Тревор. Это ты исчезнешь, если не начнешь есть. Пожалуйста, всего пару минут.
- Сиб, я правда... я не хочу тебя больше отпускать.
- Если скажу тебе, что сегодня не придется, это изменит твое мнение? Можно будет сходить за печеньем?
Тревор напрягается, опасаясь так быстро верить. Сибель касается пальцами его нахмуренных бровей, легко гладит синяки под глазами.
- Мистер Каллен попросил меня остаться на ночь, - не терзая его больше, признается она.
- У нас дома?..
- У тебя в комнате. С тобой.
Фабиан резко выдыхает, вздрогнув на ее коленях. Сибель утешительно касается его груди, унимает этот безумный галоп сердца. Какие же теплые у нее ладошки.
- Тише, Тревви. Я согласилась. Я буду этой ночью с тобой.
Фабиан вжимается лицом в ее колени, немного повернувшись на своем месте. Сминается под ним простынь, но ему все равно. Он прижимает к себе Сиб так крепко, как только может. Целует ее кожу.
- Правда останешься?.. Правда?
- Останусь, если дашь принести печенье, - нежно улыбается ему Сибель. Ерошит волосы. – Ну же, Тревви. Будь хорошим мальчиком.
Скрепя сердце, но Фабиан соглашается. Отпускает ее, пересилив эгоистичное желание навсегда запереться с Сиб в этой комнате. Тем же видением, что пришла, она скрывается за дверью. Это физически больно видеть.
Удивительно, каким может быть мир. Пару часов назад он рассказывал Белле, как хотел бы умереть. А она искала вместе с ним повод, почему жизнь стоит того, что бы ее продолжить. Вспомнила о Сибель. Невозможное, казалось бы, предположила – что простит. Что приедет, будет с ним. Про отца, впрочем, догадаться не смог бы никто. Он действительно привез ее сам? Это не сон?..
Сибель возвращается с жестяной банкой печенья и большим стаканом молока. Усаживается на простыни рядом с Фабом. Предлагает ему опереться о спинку кровати, чтобы было удобнее. Фабиан же думает, что неплохо было бы поменять постельное, раз Сиб остается. С ума сойти. Сибель остается у них дома!
Фабиан не помнит, о чем они говорят этим вечером. Он не может на Сибель насмотреться, старается запомнить малейшую деталь ее образа, малейшее движение губ, выражение глаз. Ее такое красивое, такое восхитительное лицо. Ее улыбку. И то, как протягивает ему масляных человечков. Как подает молоко, которое ждет своего часа на тумбе. Как гладит по щеке сразу после третьего печенья. Целует, собрав микроскопические крошки с его губ кончиком пальца.
Их никто не беспокоит. Папа не показывается, а вот Белла заглядывает часов в десять, но быстро ретируется – отдает Сибель ее шоппер и чистое постельное. Будто бы читает мысли. Улыбается Сибель и подмигивает Тревору. Белла святая.
Сибель собственноручно меняет белье. Тревор рвется ей помочь, но она не позволяет. Велит ему оставаться на месте и набираться сил. Завтра с утра придется полноценно позавтракать, одним печеньем уже не обойдется.
Тревор готов делать все, что она говорит. Слушать каждое ее слово, только бы говорила с ним. И была тут, и касалась... когда он ложится на постель рядом с Сибель, когда чувствует щекой наволочку подушки, а на плече ощущает ее дыхание... этот мир перестает быть бренным. Он идеален. Фабиан в своей маленькой, уютной нирване. Ему не больно. П оспине пробегает холодок от мысли, что мог потерять все это. Лишиться ее навсегда, не увидеть больше, не почувствовать. И вправду броситься со скалы.
- Я люблю тебя, - тихонько шепчет Сибель, поскребшись у его шеи. Как чувствует его тревогу. Такая хрупкая, но такая сильная. Такая всепрощающая, такая нежная. Его Сибель, его любовь, его сокровище. Так близко.
- Я люблю тебя, - выдыхает он. Обнимает ее крепче, прячет от всего рядом с собой. Как украдено, тихо плачет.
И этой ночью впервые спит совершенно спокойно.

Продолжение

Источник: http://robsten.ru/forum/29-3233-1