— Эй, малышка, дай-ка мне отщипнуть кусочек!

Прекрасно!

От стены оттолкнулся парень лет двадцати, с взъерошенными каштановыми волосами и широкой развратной ухмылкой. В мешковатой рубашке и еще более мешковатых джинсах — казалось, те полностью поглощают худое тело, — он был окружен пацанами в точно таком же прикиде. Облизнулся. Я ощутила, как его взгляд обжигает меня сквозь одежду, и, опустив голову, засеменила дальше. Чувак дернулся в мою сторону — и меня обдало волной пережаренного жирного мяса и сигаретного дыма.

— Mais viens ici, bébé. Tu sais ce que j'ai pour toi, — стал глумиться парень. — Мне хочется сказать «привет» ta chatte. [«Ну же, малышка, иди-ка сюда. Ты же знаешь, что для тебя тут кое-что есть. Мне хочется сказать «привет» твоей киске». — Здесь и далее прим. пер.]

Когда я проносилась мимо, он схватился за пах и выдал нечто вульгарное. Не разобрала, что конкретно, но догадалась по хлюпающим звукам, которые издавал чувак: казалось, будто он не на жизнь, а на смерть сосет леденец. Я промолчала и, не поднимая головы, продолжила в темпе шагать по улице. Быстрый взгляд через плечо подтвердил мои самые страшные опасения.

Он шел следом.

Вот дерьмо!

Я завернула за угол. На тротуар пестрыми хаотичными мазками выплеснулась цветочная лавка. Ароматы были настолько сильными, что на языке чувствовался привкус пионов. В любой другой день я бы точно остановилась: полюбовалась, а может, даже купила цветок — украсить прическу. Но не сегодня.

Сегодня за мной следом шел хмырь.

— Tu n'es qu'une agace-pissette avec des beaux yeux cochon! — выкрикнул он, из-за чего женщина, мимо которой я проносилась, испуганно вскинула глаза. [«Какая же ты кокетка! Да еще с такими очаровательными похотливыми глазками!»]

Я прибавила скорость. На тротуарах толпился народ, будто весь город скучился в одном-единственном квартале, как раз там, откуда я пыталась слинять. Публика затрудняла движение, не давала пройти. Я прошмыгнула мимо кучки дам среднего возраста: все в ботоксе и Chanel, а их ядреными духами меня попросту ослепило. Кинулась следом за женщиной — она орала в телефон, зажатый между ухом и плечом, и одновременно толкала коляску с заходившимся от крика ребенком. Порхнула между двумя мужчинами — те на французском спорили о чем-то на первой полосе газеты — и чуть не получила по лицу.

— Куда ты так несешься, ma salope? — завопил мне в спину хмырь, и я запаниковала. Метнулась на дорогу и, позабыв посмотреть направо, едва не угодила под машину. Та громко прогудела и, резко дернувшись в сторону, каким-то чудом промахнулась на пару-тройку дюймов. Сердце подскочило к горлу. С трудом сдерживая слезы и ни на кого не глядя, я перебежала улицу. [«Куда ты так несешься, шлюшка?»]

В новом городе, в чужой стране, на совершенно другом континенте. Я чувствовала себя не в своей тарелке.

Но беспокоиться времени не было.

Не успела моя нога коснуться тротуара на противоположной стороне дороги, как меня остановили, рванув за плечо.

— Не спеши, mon agace-pissette, — прямо в ухо выдохнул хмырь и, не выпуская моей руки, притерся бедрами к заднице. Из-за несвежего дыхания желудок мой сжался, а сердце заколотилось в удвоенном темпе.

— Не смей меня трогать! — рявкнула я и, выдернув руку, помчалась куда глаза глядят. Добежала до конца квартала и, не сбавляя скорость, не разбирая дороги, повернула направо, налево. Чуть не сбила с ног пожилую женщину в платке с узором пейсли и полной корзинкой хлеба — ее рассерженный голос преследовал меня, пока я неслась вниз по улице.

Я не имела представления, где нахожусь. На английском не было ни слова, и все выглядело таким знакомым, словно я успела намотать по кварталу несколько кругов. Вот книжный магазин. Могла бы поклясться, что уже пробегала мимо. И кафе... Отчаянно соображая, я быстро нырнула в дверной проем и, прижавшись к стене, попыталась задержать дыхание: надеялась, что хмырь не заметит моего поспешного бегства и пройдет мимо. Меня поглотил относительно безопасный полумрак. Но не прошло и минуты — не получилось даже выдохнуть с облегчением — как на меня обрушилась стена ароматов. Я едва не упала.

Сюда со всей Земли свезли все самое вкусное.

Из-за одних только запахов мне захотелось остаться тут навсегда: соленые и пряные, насыщенные и сладкие, жирные и легкие — нос мой, казалось, попал прямо на небеса. Но стоило мне кинуть взгляд через плечо, как выяснилось, что насладиться ароматами не получится: прямо у входа в кафе торчал хмырь. Он успел заглянуть внутрь и уже заносил ногу, чтобы сделать шаг в моем направлении.

Я сорвалась с места, вломилась в оживленное бистро и, судорожно оглядываясь по сторонам, принялась искать второй выход. За столиком, стоявшем прямо перед окнами, в одиночестве, хмуро всматриваясь в телефон, сидел мужчина. Около тридцати, в отличном костюме, без растительности на лице и обручального кольца на пальце.

Есть!

Я принялась лавировать между столиками и остановилась так резко, что разве что не упала прямо на него.

— Привет, милый, — прохрипела я и, положив руку мужчине на плечо, попыталась отдышаться. На ощупь костюм оказался не просто отличным — он оказался чертовски дорогим. Сизого цвета, невероятно мягкий, костюм стоил, наверное, побольше, чем аренда моей квартирки. Перед глазами у меня поплыло: излишнее волнение и нехватка воздуха туманили голову — и я усилила хватку. За спиной нарисовался хмырь. На лице у меня, очевидно, появилось выражение паники, потому что хмурый взгляд, которым незнакомец чуть раньше одаривал телефон, сменился на откровенно мрачный. Мужчина бегло оценил хмыря и перевел свои зеленые до нелепости, с золотыми крапинками глаза на меня.

— Ты опоздала, — с притворным волнением заявил хлыщ и уверенно ухватил меня за талию. Очевидно, хотел удержать в вертикальном положении, поскольку, падая, я могла опрокинуть бокал с вином прямо на безумно дорогой костюм.

— Из-извини, — борясь со слезами, запнулась я. — Возникла проблема.

Я оглянулась, чтобы глазами показать на хмыря. Лицо того слегка вытянулось: он заметил, что я вцепилась в хлыща мертвой хваткой, однако собрался с духом и, поправив ширинку, одарил соперника понимающей улыбкой, а меня — жадным взглядом. Потом сложил пальцы щепоткой, поцеловал и воззрился на хлыща.

— Vous partagez? [«Поделитесь?»]

 Хлыщ поднялся из-за стола и впился мне в талию еще сильнее.

— Я не делюсь! Предлагаю уйти, пока я не вышвырнул вас вон! — рявкнул он. Слова прозвучали сурово и так громко, что за соседними столиками моментально воцарилась тишина и в нас вперилась дюжина пар глаз.

Хлыщ притянул меня вплотную к себе и уставился на хмыря. Выглядел он восхитительно, словно до крайности взбешенный собственник: глаза сверкали, челюсти были крепко стиснуты. Хмырь бросил на меня последний страстный взгляд, неразборчиво пробормотал что-то по-французски и быстро, будто непослушный ребенок, у которого только что отобрали любимую игрушку, выскочил из бистро.

— Прошу прощения, — проворчала я и плюхнулась на стул напротив хлыща. Сердце колотилось бешено, до грома в ушах, и тот заглушал даже гул голосов посетителей. Я потянулась за водой, явно принадлежащей хлыщу, и одним глотком ополовинила стакан. Я сильно, почти до дрожи окоченела, однако лицо мое полыхало, а сердце, которое все еще не вернулось к привычному, безопасному, ритму, громко стучало под ребрами.

Хлыщ вернулся на стул, положил телефон на стол и, замерев в совершенно неестественной позе, принялся меня рассматривать.

Забудьте, если я успела сказать, что он безумно красивый. С этими блестящими каштановыми — почти медными — и зачесанными назад волосами, с бледной, абсолютно безукоризненной кожей и с глазами больше золотистыми, а не зелеными, как мне показалось в самом начале, он оказался просто охренительным. Я углядела длинные тонкие пальцы, мягкий широкий рот и родинку прямо под точеной нижней челюстью. Поставила бы деньги на то, что ему тридцать пять. Серьезные деньги.

— С твоей стороны это было смело, — заявил он. — Как ты догадалась, что я подыграю?

— Я и подумать о таком не могла. — Залпом допив оставшуюся в стакане воду, я принялась обмахивать лицо рукой. В прелестном, оживленном бистро вдруг стало как-то людно и шумно. Клаустрофобия — это вам не шуточки! Оставалось надеяться, что я хотя бы не рухну в обморок.

— Ты из Америки. — Хлыщ все еще пялился на мое лицо. Сейчас оно, несомненно, имело оттенок свеклы и было покрыто теми причудливыми пятнами, которые появляются, когда я нервничаю или пугаюсь.

— Как и ты, — отозвалась я.

К столику бочком пробрался слегка взволнованный официант. Мне стало любопытно, как выглядит наша беседа в глазах других посетителей или, что еще хуже, в глазах персонала.

— Мадемуазель, могу ли я что-нибудь принести? — поинтересовался он.

Я бросила взгляд на меню — все на французском.

Блядь.

— Эм-м-м... — замычала я, а глазами тем временем выискивала слова — любые знакомые слова.

— Принесите мадемуазель le boudin noir aux pommes. И бокал вина. Розового. Любого до тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года, — заговорил хлыщ.

Слава богу! Хотелось бы, чтобы все это не влетело мне в копеечку. У меня еще оставалось несколько сотен евро, но теперь, когда я была за границей, они стоили намного, намного меньше. Дурацкие американские деньги!

— Что ты заказал?

— Яблоки, — ответил хлыщ и добавил: — И кровяную колбасу. Здесь специализируются на этом блюде.

Я скорчила гримасу. Ну, не смогла ничего с собой поделать.

— Мне нравится думать о себе, как об авантюрной натуре, но такое я не ем, — помотала я головой, ладони сделались липкими от пота, от лица отхлынула кровь. Если раньше я не рухнула в обморок, то теперь точно рухну. Крови не место рядом с колбасой!

Несмотря на плохое самочувствие, я поднялась со стула и, не переставая дрожать мелкой дрожью, заявила:

— Вообще-то, мне пора.

— Не думаю, что это хорошая идея, — хлыщ дернул головой в сторону окна.

Ну как же, снаружи взад-вперед, иногда кидая на нас взгляды, таскался хмырь. Покорно вздохнув, я опустилась обратно на стул и с благодарностью приняла от официанта бокал игристого. Сладкое и шипучее, с едва заметным оттенком розового, оно тут же ударило мне в голову. Я улыбнулась.

— Так-то лучше! — Хлыщ положил локти на стол и наклонился ко мне, к его охуеть какому горячему лицу была намертво приклеена улыбка. Пришлось отвернуться. — Чтó такая американская девушка, как ты, делает в трущобах Парижа? — спросил он. — Полагаю, ты со Среднего Запада. Из Айовы?

Близко. Из Канзаса. Но, ясен пень, этого я не скажу.

— Я кондитер, — ответила я и, положившись на его осведомленность в вопросах высокой кухни Парижа, решила, что смогу избежать дальнейших объяснений. — А чем ты тут занимаешься?

— Слияниями и поглощениями, — подмигнул он. Что за хрень?

— Похоже на выдумку. — Я пригубила шампанского; оно было настолько вкусным, что мне пришлось изо всех сил сопротивляться желанию проглотить его залпом.

— Как и та байка о кондитере, которую ты мне только что скормила.

Ладно, с меня хватит!

— Мне пора. На полном серьезе. — Я встала, бросила на стол несколько купюр, которых, по моим предположения, хватало, чтобы рассчитаться. Но хватало ли на самом деле? Я не знала. Местные деньги выглядели как в настольной игре, а еще назывались по-разному, и понять, что к чему, у меня не получилось даже за две недели.

— Не смеши меня, — нахмурился хлыщ, с силой запихнул банкноты обратно в карман моего пиджака и распорядился: — Садись.

Я покачала головой:

— Не могу.

— Я настаиваю.

— Спасибо за помощь. Я уже опаздываю.

— Назови мне свое имя. Это меньшее, что ты можешь сделать, — хлыщ нахмурился сильнее, но даже с таким выражение лица выглядел необычайно сексуально.

— Пока!

продолжение