Статья из раздела Бизнес в «Вашингтон-Пост» от 25 апреля 20… года.
Masen Global Enterprises (MGE) объявила сына своего президента новым исполнительным директором, поскольку обосновавшаяся на Манхэттене компания решила заняться коммерческим развитием за границей.
С этого момента Стивена Хансена сменит Эдвард Каллен, возглавивший головной европейский офис MGE в Париже ввиду «расширения международных продаж и деятельности по привлечению клиентуры», — заявил сегодня представитель MGE.
«Каллен обладает глубокими познаниями в сфере американского и европейского рынков, а это неоценимое качество, поскольку мы стараемся развивать качество и энергоэффективные технологии».
В дополнение к новой должности Каллен возьмет на себя роль президента и соруководителя фонда Cullen Consulting, LLP, инвестиционной компании, основанной в 1921 году его прадедом. Компания относится к шестому по величине в мире хеджевому фонду с 35,8 миллиардами долларов среди инвесторов средств под управлением и имеет долевой процент 1.22 в Уэллс Фарго.
«Я с нетерпением жду дальнейшего знакомства с делом, начатым моим отцом, — сообщил Каллен в своем заявлении, опубликованном его представителями на этой неделе. — Не терпится узнать, что нам готовит будущее».

Первые дни мне непривычны.
Эдвард не отходит от меня ни на шаг, а когда он целует, хватает и обнимает меня посреди ночи, взгляд его рассеянный и горит угрызениями совести зависимого.
Я — молчаливый, но равный партнер, не противлюсь, если он царапает, трахает, а потом дрожит и стонет, когда я кончаю вместе с ним. Внизу нас окружает город, поющий серенаду бодрящим гулом царящей в нем суеты, пока мы спим мертвым сном в кремовой башне Эдварда.
А когда в холодную комнату вторгается утренний свет, отбелив ее еще сильнее, Эдвард, проснувшись, удивляется, обнаружив меня в своей постели.
— Ты еще здесь, — замечает он, и я касаюсь его лица, стирая любые следы удивления.
— Ты счастлив? — спрашиваю я, и ответом мне становится его улыбка.

Иногда он начинает сопротивляться,
руки и ноги сражаются с силой моря.
Она ласкает его лицо, воркующим голоском рассказывая
тайны, поет морские колыбельные —
только чтобы он вспомнил
однообразие старой земли,
рабство своей родины,
и морскую клятву, что он ей дал.

Выдержка из биографического очерка на Чарльза Свона, журнал «The New Yorker».
Свон неоднократно, глядя людям прямо в глаза, стойко отрицал мифы о Создателе королей. С другой стороны, кажется, ему не претит находиться в центре внимания и спекуляций, как не претит и мнение о том, что он всесилен. Свон — человек сложный. Привычный ему метод — какая ирония — выражать негодование по поводу несправедливо приписываемому ему огромному влиянию, но притом в его взгляде иногда появляется какой-то блеск.
Однако в последнее время в новостях редко мелькают заметки о его несомненном уме. Ходили слухи о личных разногласиях в семье Свон после внезапной кончины Рене Хиггинботэм-Свон, случившейся три года назад. Полученные из уст близких людей вести о нынешнем отчуждении между Своном и его дочерью Изабеллой указывают на то, что тот семейный уклад, расхваленный Своном как «американская мечта», в действительности далек от совершенства.
Для любого авторитетного политика это стало бы не столько разоблачением, сколько фактом. Но в случае Создателя королей его репутация зависит не только от интуиции и умения работать на публику — она тесно переплетается с образом жизни, семьей, которую он пытается идеализировать в сознании американцев: преданный муж и отец, участливая жена, всегда готовая поддержать, и чудесный ребенок.
В последние годы Свон заметно волнуется, когда его спрашивают о семье.
«Это никого, черт возьми, не касается», — бросил он репортеру спустя несколько месяцев после смерти жены. Но сегодня он — образец профессионализма.
— Мы справляемся, — заверяет меня он и переводит взгляд на старый снимок его семьи на рабочем столе. — Справляемся.

Первые месяцы в Париже проходят бурно: это вихрь одержимости, морального падения и свободы.
Мы несчастные влюбленные, неспособные поверить в такую удачу: ласкаемся, целуемся, трахаемся на любой горизонтальной поверхности как подростки на пороге пубертата. Мы неукротимые, ненасытные.
Он часами занимается со мной сексом, покрываясь потом, стеная и чертыхаясь, когда кончает, демонстрируя инстинкты зверя, помечающего свою территорию.
— Чувствуешь это? — частенько спрашивает он. Шеей чувствую его жаркое дыхание, пока его пальцы нежно гладят меня между ног, где он был секундами раньше. — Ты моя.
Я дарую ему такие моменты и, соглашаясь, киваю. Потом помечаю его сама, зубами и когтями оставляя на его плоти следы, по которым потом смогу составить карту своих прикосновений на его коже.
Это дикие отношения: иногда мы сливаемся в лютом энтузиазме горячего секса, а иногда кружим вокруг друг друга как опасливые животные, изучающие противника опытным взглядом.
Я хочу знать о нем все, и это рвение меня пугает.

Но каждый пузырь лопается.
И хотя есть желание,
хотя есть страсть, одержимость,
нет
и никогда не будет
сказки.

— Изабелла.
Стучит в дверь.
— Уходи, — бормочу я влажными губами.
— Белла, открой дверь.
Я медленно открываю глаза, смотря на инертную воду в ванной, накрывающую бледность моих обнаженных ног. В дверь ванной комнаты снова начинают стучать.
— Изабелла.
Я, пошатываясь, встаю; вода стекает по коже, струйками падая по спине.
Выхожу и тянусь вниз, пальцы снова сминают лежащий на полу лоскут черного шелка, засунув его в карман махрового халата, в который я кутаюсь.
Эдвард стучит в дверь, и я отпираю щеколду, впуская его.
— Ты провела тут несколько часов, — говорит он, в его глазах виднеется непрошеный вопрос.
Я лишь думаю, размышляю над тем, каким существом я стала.
Но ему в этом не признаюсь.
— Мы счастливы? — спрашиваю я, и влага стекает на ковер.

— Взгляни на мужчину у меня за спиной, — тихо говорит мне Эдвард, протягивая бокал вина. — Того в очках в темной оправе.
Я подчиняюсь, заглянув ему за спину и увидев среди гостей вечеринки указанного мне мужчину.
Вот он: улыбается висящей на его руке блондинке, которая что-то прошептала ему сейчас на ухо. Худощавый джентльмен в смокинге, его длинные руки придают ему облик молящегося на похоронах богомола.
— Вижу, — смотря, отвечаю я.
— Это Николя Беллан.
— Друг Карлайла?
— Его шпион, — поправляет Эдвард, раздраженно поджимая губы. — Мой отец следит за мной.
Я продолжаю смотреть на Беллана. Через какое-то время мы встречаемся с ним взглядом, и он невинно на нас смотрит. Я улыбаюсь мужчине, отсалютовав ему бокалом.
Он еле заметно краснеет, отводя взгляд. Но мы остаемся в поле его видимости.
— Что ты делаешь? — спрашивает Эдвард, удивленно изогнув брови, когда я ставлю бокал. Я кладу руки на его лацканы и притягиваю к себе.
— Даю Николя повод доложить папочке, — отвечаю я, срывая с его губ вздох.
И целую, а Николя закатывает глаза, обратив свое внимание на кого-то иного.
— Что бы я без тебя делал? — тихо посмеивается Эдвард.
Я улыбаюсь.

Мы одни из них, но нет.
— Есть в тебе что-то ядовитое, — призналась мне как-то Элис, ее губы возле моего уха, словно мы делимся друг с другом секретами. — Что-то чудовищное.
— Как тебе будет угодно, — с улыбкой отвечаю я, и она делает шаг назад.
— Забавно. А знаешь, что еще забавно? — Она понижает голос. — Свон гоняется за Мэйсеном. Яблонько от яблони недалеко падает, верно?
— Если не ошибаюсь, он Каллен, — любезно отвечаю.
Когда в конце этого благотворительного вечера, устроенного его отцом, мы садимся в машину, я рассказываю Эдварду о стычке с Элис, и он вздыхает, взяв меня за руку, и смотрит прямо перед собой.
Порой легко забыть, почему мы так крепко держимся друг за друга.

Идет время.
Мы - партнеры, связанные непонятным для нас притяжением и жаждой чувств, пусть даже иногда бывает лишь боль.
Порой Эдвард меня удивляет, ужаснув двойственным сочетанием страсти и безволия.
— Что думаешь? — однажды вечером, когда мы идем домой с ужина, спрашивает он. Я недоуменно хмурюсь и вдруг замечаю, что мы стоим у зеркальной витрины ювелирного магазина.
Я вспоминаю овальный бриллиант своей матери, мерцающий на золотком ободке, который она никогда не снимала. Вспоминаю про отца, находящегося в своем одиноком доме.
Думаю о неизбежности, о бесконечной извилистой змее.
И говорю ему: «да».

— Я ухожу, — однажды днем говорю ему я, бесчувственная, злая и мечущая глазами молнии, потому что устала от этой жизни, всего этого однообразия, денежной клетки, в которую меня заточили.
Но Эдвард, сидя за фортепиано, лишь зловеще улыбается, тихонько наигрывая медленную и печальную мелодию.
И потому я действительно ухожу, хлопнув напоследок дверью. Ловлю такси в аэропорт.
Вернувшись несколько часов спустя, я вижу темную квартиру и Эдварда, в одежде лежащего на кровати. Грудная клетка равномерно поднимается и опускается под шелком его галстука.
Замечаю отражение своего лица в дамском зеркале: бледное, осунувшееся, с огромными темными глазами — двумя свирепыми пропастями потерпевшего кораблекрушение. Я кажусь потерянной, покинутой как пирс на рассвете.
Проходит еще много времени, и я решаюсь подойти к кровати, поднять руку, чтобы провести по красновато-каштановой путанице его волос, теперь тронутой легкой сединой. Не успеваю моргнуть глазом, как его рука обхватывает мое запястье.
Я встречаюсь с ним взглядом и не могу его понять.
— Ты вернулась, — плоским голосом говорит он.
— Да.
— Прошло шесть часов.
— Да.
Он тянет меня вниз, и я иду на попятный, усаживаясь ему на бедра и прислонившись к его груди. Поворачиваюсь к нему лицом и прижимаюсь губами к шее, чувствуя, как он сглатывает.
— Больше я не уйду, — шепчу я.
И мы засыпаем. Наши тела разделяет только шелк моего платья и его накрахмаленная рубашка.

Нас женит французский священник, и на мне красное платье.
В ту ночь Эдвард целует мне руки, берет в рот мои пальцы, нежно прикусывает кольцо. Я смеюсь над тем восхищением, с которым он изучает камень.
— Я люблю тебя, — позже стонет он мне в шею, когда я кончаю. — Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя.

Дни, недели, месяцы стекаются воедино и становятся годами.
Сегодня вечером я, молчаливая и смирная, резко просыпаюсь, когда Эдвард хлопает дверью в спальне. Он вернулся, его шаги — интермедия к тем трем неделям, что он провел за работой в Нью-Йорке.
Разбудит ли он меня? — интересно мне. Несколько последних недель — это лишь краткие, сжатые беседы, потому что он занят, а я спокойна.
Мгновение спустя по моей спине пробегают неугомонные пальцы.
Он касается губами моих плеч, спускаясь по спине и дергая, дергая, дергая мою ночнушку, которая теперь висит у меня на талии.
Сначала не удается разобрать, что он говорит, настолько я удивлена его прикосновениями. Но вскоре слышу, как бездумно срываются с его губ слова.
«Оголодал, — говорит он против моей кожи. — Как я по тебе оголодал».
Он одетым забирается на кровать, раздвигая мои ноги, приподнимая бедра, жадно собирает пальцами мою влагу. Потом стаскивает с себя брюки. Я чувствую тепло его обручального кольца, когда он, придерживая за бедра, вонзается в меня, бормоча проклятия, и я вскрикиваю. Но шелковый узел черного галстука на моих плечах не сравнится со жгучей болью, которую я испытываю, когда он входит в меня со всей силы.
Его губы на моей шее, он кончает ожесточенными, неконтролируемыми движениями и исторгает отчаянный вопль.
Мы переводим дыхание, потные и вялые. Он выходит из меня, рухнув на кровать.
— Прости, — шепчет он. — Я скучал по тебе.
— Мы счастливы? — спрашиваю его я, смотря на силуэт его профиля.
— Конечно, — отвечает он, и я смотрю ему прямо в лицо, проводя пальцами по его губам, и улыбаюсь, притворяясь, что верю ему.

— Миссис Каллен?
Я отрываюсь от книги и вижу стоящего рядом с моим столиком молодого мужчину. Я частенько захожу в это кафе, где молчаливое обслуживание и близость к нашему дому становится идеальным выбором для чтения и размышлений.
— Да?
— Гаррет Спрингер, — говорит он, протягивая мне руку. Он американец, юный, привлекательный и элегантный, и рука его слишком долго держит мою. — Я работаю на вашего мужа.
— Разумеется, — вежливо отвечаю я. — Присядете?
— Спасибо. Что вы читаете?
— Ахматову.
— Хороший писатель?
— Она весьма хороша.
— О. Поэзия?
— Да.
— Значит, вам нравится поэзия… Изабелла?
Я откидываюсь на спинку стула, беспристрастно его оценивая. На какое-то мгновение он непринужденно пялится на мое лицо, шею, грудь.
Я ухмыляюсь. Мне почти сорок, а ему за тридцать, и он такой понятный мне и необученный.
— Вы что-то хотели от меня, Гаррет? — невозмутимо спрашиваю я.
— Я… я заметил вас и решил…
— Решили поздороваться? — перебиваю я.
— Да.
— Тогда здравствуйте. Спасибо, что заглянули.
Поняв намек, он встает.
— До свидания, миссис Каллен.
— До свидания, Гаррет.
Он отходит, но резко поворачивается и размашисто шагает обратно к моему столику. Ничего не говоря, он берет меня за руку и подносит ее к своим губам.
— До свидания, — снова бормочет он и спешно уходит.
Я улыбаюсь и возвращаюсь к книге.
Но на том все не заканчивается.
— Ты ходила сегодня в кафе? — спрашивает за ужином Эдвард.
— Взяла томик Ахматовой и ненадолго отлучилась.
Не услышав ответа, я смотрю на него поверх бокала с вином и вздыхаю.
Ревность Эдварда становится изощренной и вкрадчивой как ее владелец. Жаркое лезвие страсти накаляется временем и возрастом до чего-то более острого и опасного. Я перестала спрашивать, откуда он знает, с кем я вижусь и чем занимаюсь. Больше нечего скрывать.
Но сейчас на моей руке остался отпечаток губ молодого мужчины, и я знаю, что почувствую на собственной шкуре жало задетого самолюбия Эдварда, продлю мою к нему преданность гортанными стонами, вырывающимися из моего горла, пока он меня будет меня трахать.
Не на меня он злится. Он презирает только себя и мужчин, которых, по его мнению, презирать должно.
— Ты меня любишь, верно? — спрашивает он той ночью. Взгляд его такой же пронизывающий, а еще мальчишеский рот смягчается обиженной недовольной гримасой.
— Глупый мужчина, — ухмыльнувшись, отвечаю я, проводя пальцами по его лбу, волосам, которые не утратили свою буйную шевелюру. Я притягиваю его к себе для поцелуя, но он не поддается.
— Скажи, — настаивает он.
Я думаю о его лице: о прекрасной гримасе, когда он кончает, и обманчивом спокойствии, с которым он наблюдает, как я танцую с молодыми мужчинами.
Он неверно истолковывает мою молчаливость, его брови хмурятся.
— Скажи, громко, — подталкивает он.
Поэтому я говорю.

Статья, опубликованная в разделе «Бизнес» The New York Post, 12 февраля 20… года.
Команда отца Карлайла Мэйсена и его сына Эдварда Каллена проделала отличную работу по планированию исправления всех юридических проблем Мэйсена, широко освещавшихся в прессе, однако источники «Поста» утверждают, что в кулуарах напряжение между ними нарастает. Эдвард Каллен стал значимой фигурой, возглавив американский филиал MGE, строительную компанию, основанную его отцом более тридцати пяти лет назад.
Среди основных источников напряженности в их отношениях называют требование Каллена сохранить свою должность председателя правления в Cullen Associates — фирме, учрежденной в 1952 году Лиамом Калленом, отцом бывшего президента Элизабет Каллен и дедушкой нынешнего председателя. По имеющимся сведениям, Мэйсен попросил своего сына передать управление фирмой совету директоров компании — это требование Каллен с отвращением отверг, учитывая недавние проблемы его отца с Федеральным управлением жилищного строительства.
«Наш единственный интерес — гарантии того, что все застройщики соблюдают строительные нормы. Покупатели должны получать гарантировано безопасное жилье, — сообщил репортерам представитель Федерального управления Брайан Салливан. — На данный момент от MGE не поступало доказательств о том, что они пытались соблюдать эти нормы».
«Эдвард Каллен — хозяин положения, — сказал анонимный сотрудник из главного офиса MGE. — Он не видит оснований для отказа передачи принадлежащей ему по праву успешной консалтинговой фирмы, чтобы затем спустить ее ко дну вместе с возможно уже тонущим судном».
Источники сообщают, что Мэйсен и Каллен начали общаться исключительно через своих доверенных лиц, хотя нормативно-правовые проблемы в американском офисе MGE лишь верхушка айсберга в семейной драме. Как стало известно, случившийся в прошлом году тайный побег Каллена с Изабеллой Свон, дочерью суперполитика Чарльза Свона, вызвал обострение напряженности в лагерях Мэйсена-Каллена.
Когда просочились новости о свадьбе и репортеры задали вопросы о его невестке, Карлайл Мэйсен отбросил дипломатию.
«Она сумасшедшая», — сказал он репортерам. Позднее он принес извинения, назвав причиной своего выпада личные переживания и усталость.
Однако эти напряженные отношения породили сомнения относительно преемника Мэйсена в MGE — например, станет ли им его дочь Элис, незапятнанная негативными сообщениями в СМИ, внезапным бракосочетанием или обманщиками в своей предыстории, но тогда встает вопрос: а останется ли вообще на плаву компания MGE.
И Мэйсен, и Каллен через своих представителей отказались давать интервью.

Я не несчастлива.
Случаются моменты экстаза, воодушевления. Бывают дни, когда я не могу поверить в то, что он мой.
Но мир существует не для того, чтобы вечно приносить нам счастье.
Есть и бесконечные общественные мероприятия, времена скучных бесед, уведомляющих застежкой на дизайнерском платье, пальцами Эдварда, легонько касающегося моей шеи и говорящего, что я чудесно выгляжу.
Теперь я улыбаюсь, кивая в такт льющимся потоком словам женщины, стоящей напротив, словно я заинтересована, увлечена ее несмолкаемой глупой болтовней…
— Это Розали Маккарти? — вдруг спрашивает она, заглядывая мне за спину.
Я поворачиваюсь, заметив объект ее интереса — статную красивую блондинку, в эту минуту разговаривающую с моим мужем.
Ее лицо навевает воспоминания: молодая женщина на благотворительном бале много лет назад.
— Еда хороша? — тогда спросила у нее я, заинтересованная, почему она посещает столько приемов, если вынуждена унижаться, покупая билет.
— Нет, — ответила она. — Но рыбка неплоха.
Оценив ее наряд, ее идеально сохранившиеся лицо и фигуру, понимаю, что она обрела владельца.
Эдвард смеется над ее словами, его взгляд опускается в вырез ее декольте. Не смею винить его — она великолепна.
Я делаю глоток вина и смотрю — истинная дочь своей матери.

— Мы счастливы? — спрашивает он меня.
Этот вопрос отражается в каждом прикосновении, взгляде и слове.
Сейчас я смотрю на него, красивые черты лица покрыты морщинками из-за работы и возраста. Эти волосы, когда-то бывшие цвета отполированного пенни, с каждым годом становятся более седыми.
— Я счастлива, — отвечаю. — А ты?
Он кивает, целует мою руку.
И я ему верю.

Все постепенно заканчивается, что бы я ни обещала Эдварду много лет назад.
Он перестанет дышать, или я перестану.
Время еще будет тикать,
и один из нас начнет бродить по прошедшим годам как потерявший память.
Ведь именно так и бывает: старые миры на наших глазах постоянно сменяются новыми.
Мой мир ничем не отличается. Но я получила Эдварда и держусь за него.
А призраки прежних богинь постепенно меркнут.

Запись передачи «Судя по всему» Национального общественного радио от 23 октября, 20… года.
Чарльз Свон, человек, которого большинство считали одним из самых влиятельных деятелей в консервативной политике, скончался в эту среду утром, в возрасте шестидесяти одного года.
Пол Стриклэнд, глава штаба Свона и давний наперсник, заявил, что человек, известный как «Создатель королей», умер у себя дома в Джорджтауне, штат Мэриленд, от осложнений, связанных с болезнью сердца. У него осталась единственная дочь, Изабелла Свон-Каллен.
Еще в юности Свон умело обрушил свой гнев на секуляризацию американского общества в организованные митинги, а также, будучи в Дартмуте президентом республиканцев, опубликовал несколько язвительных критик на недостатки либерализма шестидесятых-семидесятых годов. Его влияние продолжало расти, когда он стал принимать участие в подготовке молодых политиков и координировании самых успешных политических кампаний за всю американскую историю.
Свон также защищал общественные ценности, корнями уходящие в христианские традиции, и выступал против регулирования бизнеса и экономики.
Стриклэнд вспоминает, что Чарльз Свон стремился прежде всего сделать консерватизм силой, с которой будут считаться.
За последние годы его здоровье значительно ухудшилось после трагической смерти его жены, и жизнь Свона стала гораздо сложнее. Стриклэнд перефразировал Шекспира в размышлениях о жизни и смерти гиганта, пропагандировавшего консерватизм.
«Я опубликовал заявление сегодня утром, разослав сообщения информационным агентствам, — сказал он, — и позволил себе процитировать строку из «Гамлета»:
«Он человек был в полном смысле слова.
Уж мне такого больше не видать!»