Вы и есть это новое существо, увлеченное мной?

Запомните сразу, я ничуть не похож на того, кем кажусь вам;

Вы задумали отыскать во мне свой идеал?

Вы хотите так просто назвать меня своим возлюбленным?

Вы хотите неомраченной радости от моей дружбы?

Вы хотите от меня веры и правды?

Вы разглядели, что скрыто за этим обличьем, за этим спокойным и тихим нравом?

Вы верите, что ступаете по твердой земле к живому герою?

Неужели вы не задумывались, о заблудшая, а вдруг это майя, мираж?

Уолт Уитмен.

Джейкоб Блэк не сдержанный и отнюдь не нежный любовник, изрыгающий череду проклятий, пока я объезжаю его до изнеможения поверх грязного и скрипучего мотельного матраца.

- Трахай меня, - кричит он. – Черт возьми… о детка, черт, черт!

Я впиваюсь ногтями в кожу на его груди, сильнее шлепаясь об него.

- Дерьмо! У тебя такая узкая киска… бля… бля… бля… да…

- Заткнись, - шиплю я. Он крупный, и он мой, и я уже вот-вот кончу, но непрекращающийся поток ругательств из фильмов для взрослых раздражает и отвлекает меня.

- Блядь, - продолжает стонать он. – Блядь, блядь, блядь… ай!

Я бью ладонью по его рту, и его глаза широко распахиваются, а рука взлетает вверх.

- Что я тебе сказала? – едко спрашиваю я, прижимая руку к его губам. – Заткнись нахер.

- Извини, извини, - бормочет он, его голос дрожит, поскольку я напрягаюсь вокруг него.

И вот он лежит подо мной; он больше не идеалистический конгрессмен, звезда кабельного телевидения, смелый новый представитель палаты. Я стащила с него эту личину.

Теперь я трахаю этого оппортунистического идиота, который женился ради денег и имеет спонсоров в трех известных преступных кланах. Он - тот, кто с восхищением смотрел, как я губами стаскиваю с его пальца обручальное кольцо, а затем притягиваю его лицо меж своих бедер.

Он – тот, кто лопочет как сучка, когда я провожу пальцами по его волосам и заставляю его дать обещания, которые он не сдержит, – мы оба это знаем.

- Я оставлю ее, - стонет он.

- Ты единственная, - шипит он.

- Ты… ты… самая главная для меня, - сейчас хрипит он, его глаза закатываются, пока я прыгаю на нем. – Блядь, детка!

Чудо из чудес, размышляю я. Как этому мужчине подо мной удается быть и безжалостным, и бесхарактерным одновременно.

Я еле сдерживаюсь, чтобы самой не закатить глаза, и сосредотачиваюсь на нем.

Кончая, я проклинаю его.

Он яростно дрожит во мне, разражаясь щенячьей любовью.

- Никогда не оставляй меня, - стонет он в мою ладонь, не обращая внимания на ухмылку на моем лице.

+. +. +. +

Моя мать любит устраивать приемы для гостей на открытом воздухе.

Держась подальше от предупреждающих, обуздывающих взглядов моего отца и его команды, она демонстрирует себя, всегда выставляет себя напоказ, не стесняясь политиканов Создателя королей. Стоя в блестящем космосе высшего общества, она приветствует всех, принимает и развлекает, проводя свои социальные встречи с равновесием и всесилием высококлассного исполнителя, красивого, изящного, властного и персонифицированного.

Здесь, на террасе в нашем саду, среди безопасной сепии солнечного света, суровые черты надменной супруги Создателя королей смягчаются до более нежных. В ней, окруженной женщинами своего калибра и пышной зеленью лужаек, иногда я вижу Рене Хиггинботэм из Бэкон-Хилла в Бостоне, которая сумела привлечь внимание Чарльза Свона.

Я вижу эту женщину лишь во время кратких приемов на открытом воздухе, но меня всегда оставляют в компании других детей, сосланных на широкую лужайку, которая находится на достаточном отдалении, чтобы наш шум не препятствовал их беседам.

«Ведите себя хорошо, - ругали нас няньки, когда мы становились слишком громкими. - Ведите себя прилично. Дети – шумные аксессуары жизни».

Чтобы занять время, мы играем в салки, прятки и другие игры, пока нас не подзывают ради приличия, дабы продемонстрировать другим матерям множество навыков, которым учат нас наши прославленные гувернантки.

- Liebchen, тебя зовет мама, - сообщает мне Илзе во время одного из таких fête (празднества), и я покорно иду на террасу.

Там меня ждет Рене Хиггинботэм из Бэкон-Хилла вместе со своими богатыми компаньонками.

- Изабелла, - нежно говорит мне мать, завидев меня. – Я только что рассказывала о твоих успехах во французском с мадемуазель Джекки.

Я киваю.

- Vous êtes une belle fille, Изабелла, - с теплотой в голосе говорит миссис Мейсен. - Est-ce que tu я comprends?

- Oui, мадам, - отвечаю я. - Mais je continue à apprendre.

Миссис Мэйсен улыбается мне.

- У тебя замечательный акцент.

- Умоляю тебя, Эсме, - фыркает с негодованием моя мать. – У нее достаточно сообразительная голова для этого.

- Скажи что-нибудь еще! – восклицает еще одна женщина, ее лицо – масса из помады и ботокса.

- Après moi, le déluge, - быстро говорю я.

- Замечательный акцент, - замечает другая. – Как звали ее репетитора?

Но моя мать игнорирует вопрос, награждая меня злобным взглядом, смягченным только ее красивыми ресницами и тем, что плещется в ее бокале.

- Это цитата, дорогая, - настойчиво говорит она. – Мы хотели бы услышать что-нибудь оригинальное.

- Это цитата?

- Да, - отвечает мать, ее глаза оставляют меня лишь на секунду, после чего вновь возобновляют изучение моего лица. – Изабелла любит известные цитаты. Боюсь, эту причуду она унаследовала от своего отца.

- Что значит эта цитата, Изабелла? – спрашивает кто-то еще.

- После меня – хоть потоп.

- О да! – взволнованно прерывает одна из подруг матери, высокая как карандаш женщина, которая настаивает, чтобы друзья называли ее Битси. – Это сказал Луи XV.

Вокруг ропот: «Очень хорошо, Битси».

Мать собирается отправить меня обратно на лужайку – я вижу это в линии ее рта.

- Некоторые считают, что это произнесла мадам Помпадур, - объявляю я.

Легкие хмурые взгляды.

- Кто?

- Мадам Помпадур, - повторяю я. – Любовница короля.

Вокруг кивки, легкие улыбки, а после – бормочущие комментарии и рассеянные смешки, но каменное молчание моей матери громче всего остального.

- Теперь иди, поиграй, дорогая, - командует она, и ее голос настолько приторный, что жалит.

+. +. +. +

- Ты когда-нибудь захочешь большего? – спросил Эдвард, взывая к моему контролю, хотя взгляд его был мятежом.

Контроль, контроль, контроль.

Я не слабая, и я не плачу и не хочу того, чего не могу иметь.

Я не она.

Я повторяю эти слова вслух, и они быстро исчезают, рассеиваясь в ночном воздухе наряду с паром моего дыхания.

Шаг, шаг, шаг и еще один шаг – и прогулка продолжается.

«Оставьте его в покое», - приказала доктор Коуп. – Оставьте его в покое, и ваш отец не узнает.

Я - Артемида, собирающаяся выпустить свою добычу на волю.

Мужчинам нужно лишь одно,

А я хочу совсем иного.

Но теперь я брошу его.

«Он нам не нужен, - шипит шепот в голове. - Так будет лучше. Он такой же, как и другие».

Да, - молча соглашаюсь я.

Шаг и еще один.

В моих мышцах непроходящая скованность, она увеличивается, пробираясь к моим костям и затвердевая позади легких.

Холодный воздух ласкает мое лицо, царапает горло, когда я вдыхаю. Это заставляет меня дрожать. Я думаю, что и ложь также холодна.

Несколько пустых такси проезжают мимо, но холод пока достаточный компаньон.

Я продолжаю идти.

+. +. +. +

Всего несколько людей в силах заставить его рассмеяться, поэтому я удивлена, когда на строгом лице моего отца вновь и вновь появляется улыбка, которая превращает выражение его лица из чего-то всесильного до чего-то приятного.

«У Карлайла и Эсме Мэйсен бездетный брак», - испуганным тоном сказала моя мать Илзе, передавая опустошение тяжелого положения Мэйсенов. Но Мэйсены не кажутся несчастными, развлекая моих родителей: Карлайл – находчивостью и легкой рассеянной улыбкой, а Эсме – теплым голосом и белоснежными зубами. Когда она слушает мою мать – ее улыбка вежлива, но становится шире, когда отец смеется над рассказами Карлайла.

Я не единственная, кто замечает это: взгляд моего отца все чаще и чаще ложится на ее лицо.

Мать рядом со мной напрягается, и я тут же гляжу на нее, увидев, как с подозрением и раздражением щурит она глаза. Камни на ее обручальном кольце блестят и переливаются при комнатном свете, служа предупреждающим маяком, взгромоздившимся на плотно сжатые и дрожащие руки.

+. +. +. +

Эдвард заказал ужин, и всюду в столовой расставлены зажженные свечи. За его спиной потрескивает и шипит от яркого пламени камин.

- Думаю, пора сообщить тебе, что после сегодняшнего вечера я более не намерена видеться с тобой, - спокойно говорю я.

Момент, к которому я шла, наступил, и только слова вылетают из моего рта, как глаза Эдварда недоверчиво расширяются, а затем сощуриваются от подозрения.

Контроль, контроль, контроль.

Брось его.

Свобода.

- Это правда? – настойчиво спрашивает он.

Я киваю.

- Ты шутишь.

- Я довольно серьезна. Я больше не интересуюсь… - я возвожу к нему руками, - продолжать это.

Его лицо – призма, через которую виднеется дюжина различных эмоций; каждая из них мимолетна, пока наконец не остается безучастие.

- Почему?

Я пожимаю плечами:

- Надоело, думаю. Пора мне идти дальше.

- Надоело?

- Да, - говорю я, смотря ему прямо в глаза.

- Тогда отчего ты потрудилась прийти? Уверен, ты могла бы сообщить мне это и иным способом.

- Я была поблизости.

- Правда?

Он подходит ближе, достаточно близко, чтобы я могла сказать, что жар, опаляющий мое тело, не имеет никакой связи с камином.

Когда он спрашивает, мне непонятно выражение его лица: - Ты уйдешь сейчас?

- Есть такая вероятность, - отвечаю я, сглатывая осиплость в горле, когда он наклоняется вперед и прижимает губы к моему подбородку.

- А какая еще вероятность существует? – шепчет он мне, прижимаясь к коже.

«Он еще принадлежит мне, - думаю я. - Я пока главная».

Он хочет еще одну ночь, и не вижу вреда в том, что подарю ее ему.

Поэтому мои руки в его волосах, его пальцы впиваются в изгибы моих бедер, а я готова на прощание оттрахать его до беспамятства.

+. +. +. +

Некоторыми ночами наш дом полон приглушенных криков моей матери, и мои семилетние уши слышат и понимают лишь несколько повторяющихся фраз.

«Я твоя жена», - говорит она.

«У тебя дочь», - говорит она.

«Не уходи», - говорит она.

Иногда раздается низкий ропот голоса моего отца, но я не могу расслышать слова.

А затем – тишина.

Минуты текут, пока ночь не разрывается заключительным криком.

- Чарльз! – кричит моя мать.

В ее голосе лишь гнев, но я следую за ним, пробегая по холлу, вниз по лестнице, в дверь и вижу ее.

Я несусь по каменным ступеням главного входа и вижу, как машина моего отца несется по окруженному деревьями проезду перед нашим домом, а моя мать, упав на усыпанную гравием дорожку, сидит склонившись  и плачет в своей длинной ночной рубашке.

- Что случилось? – спрашиваю я не один раз, и моя единственная попытка коснуться ее плеча встречена дрожью.

Она отмахивается от меня, задыхаясь от слез и соплей, и только два слова вылетают из ее рта с каждым вздохом.

- Я разрушена.

+. +. +. +

Его дыхание опаляет мои пальцы, когда он прижимается губами к моей ладони, прижимает меня к стене.

- Ты никуда не уйдешь, - заявляет он. – Как ты можешь бросить все это?

Ты – ничто, чуть не говорю ему я, и он видит это в моих глазах.

Он ухмыляется:

- Продолжай убеждать себя, что осознаешь происходящее, если это поможет. Но ты увязла в этом так же глубоко, как и я.

Его поведение слишком знакомо, слишком близко, слишком властно, и мои губы, мои ногти впиваются в него, пока я придумываю, как накажу его за дерзость, за невозмутимость.

- Я осознаю происходящее, - холодно сообщаю я, проводя ногтями по его шее. Он шипит от боли.

- Я тоже могу причинить тебе боль.

- Я – женщина вдвое меньше тебя, - парирую я. – Конечно, я слишком маленькая, слишком слабая, чтобы считаться достойным противником.

Мы смотрим друг на друга, наше дыхание смешивается, как и взгляды, а энергия гудит между нами, как обвинение, как живой провод, как ярко-белая пугающая вещь. Его глаза – зеленое стекло, хрупкое и наглое, расширенное и неподвижно смотрящее на меня.

- Как зеркало, - выпаливает он.

Я открываю рот, чтобы потребовать объяснений, но его губы опускаются на мои губы, и этот вопрос становится еще одной задачей после того, как я закончу с ним.

+. +. +. +

- Илзе, взгляни на небо.

Отец ушел, а мать бесполезна, но мне позволено бегать возле дома под присмотром Илзе.

Теперь лицо моей няни покорно поднимается от книги, чтобы посмотреть на небо, ее ледяные глаза, прищурившись, смотрят на солнце.

- Что я ищу, Liebchen?

- Это Овен, видишь? – показываю я.

- Ах да, - рассеяно говорит она. – Очень хорошо.

- Что еще ты видишь?

- Ничего, - вздыхает она, отводя взгляд от облаков и нежно поглаживая меня по голове. – Зачем мне искать ягнят на небесах, когда один из них сидит на земле рядом со мной.

- Я не ягненок, - хмурюсь я.

- Правда?

- Нет. Ягнята глупые. Как те, что мы видели на днях. Стоят, пока собаки бегают вокруг них и гавкают.

- Они ничего не могут с этим поделать, дитя. Собаки быстрее, и зубы у них острее.

- Собаки умнее. Лучше я буду собакой, чем ягненком.

- Маленькие девочки не стремятся быть собаками, - предупреждает она. – Собаки грязные и вонючие существа.

- Я хочу быть сильной. Как медведь. Или тигр.

Она глубокомысленно напевает.

- Львом, думаю, - со вздохом говорит она. – Если и хочешь быть сильной, будь львом. Лев – король животных.

- Не хочу быть львом. Я буду львицей, - поправляю я. – Королевой животных.

- Любой королеве нужен король, Изабелла.

- А мне – нет. Я буду одинокой королевой и каждый вечер на ужин буду съедать ягненка.

Она смеется, прижимая к груди мое худенькое тельце и объявляя, что я уже королева и мне нужно есть побольше.

+. +. +. +

Я возвращаюсь в ту спальню, где он, неугомонный, стоит предо мной, и готовлюсь впустить его внутрь. Мои пальцы путешествуют по его спине, пока я планирую, планирую и планирую все на шаг вперед. Я должна выбрать, какой из его малозначительных вызовов проигнорировать, какой – наказать, и концентрация, что требуется для того, утомляет. Его требования злоупотребляют скудным контролем, которому я учусь; я так и не сломила его.

Падай в кроличью нору, осторожно, осторожно…

Сегодня я позволю взобраться ему на вершину.

Не замечая витающие мысли у меня в голове, руки и губы Эдварда повсюду, дегустируя меня языком и зубами. И я не могу утихомирить скорый пульс, бьющий как племенной барабан - греющий мою плоть и ревущий в ушах.

Я готова к нему, нетерпелива.

- Разденься, - издаю я стон напротив его губ, желая, мечтая, чтобы он был мужчиной, на которого я заявила права неделями раньше.

Но он лишь прерывает наш поцелуй, качая головой:

- Нет.

- Нет? – глухо повторяю я, замерев возле него.

- Сначала дама, - возражает он.

Раздается внезапный треск ладони по его плоти, ужалив мою кожу после нанесения удара, и он подносит пальцы, потирая покрасневшую щеку. Он хмурится, складка ярости становится глубже.

- Прекращай меня бить, - рычит он.

- Прекращу, когда ты, черт возьми, начнешь слушаться.

Повинуйся, требую я взглядом. Подчинись.

Он не моргает и не отводит взгляда, смотря мне в лицо с чем-то между яростью, весельем и голодом.

Я вижу в нем изменения, готовлюсь одержать победу, а затем…

А затем…

Он смеется.

Продолжая смеяться, быстро приближается, хватает меня за запястье и прижимается к моему телу. Оборачивает вокруг меня руки. Сцепляет руки в замок за моей спиной.

Разгневанная и возмущенная, я пытаюсь вырваться.

- Отпусти, - предупреждаю я.

Но он только ухмыляется.

- Прекрати. Меня. Бить.

- Я сделаю кое-что похуже, если ты, мать твою, не отпустишь меня.

- И что произойдет, как только я тебя отпущу? Ударишь меня еще несколько раз.

 Мои зубы вгрызаются в его шею, и он опять смеется.

- Ты сказала, что владеешь мной. Сказала, что я свыкнусь с этой мыслью. Сказала, что ты не какая-то там сучка, помнишь? – спрашивает он, усмехаясь, пока я изо всех сил стараюсь освободить руки. – Помнишь, Изабелла?

- Да, - сердито выплевываю я.

- Верно. Так вот, у меня есть новости для тебя: я не какой-то там ублюдок, которого ты можешь ударять всякий раз, когда я устаю играть в эти твои детские игры с контролем.

- Играй или проиграешь, - огрызаюсь я. – Так что помоги мне…

- Хочешь, чтобы я поддался, не так ли? – хрипит он, потому что от этой борьбы наши тела трутся друг о друга. – Ты сказала, что владеешь мной.

Владею, хочу я сказать, но он продолжает:

- Сейчас моя очередь. Теперь главный я.

Я рычу на него еще раз, но он лишь улыбается, накрывая мой рот поцелуем.

+. +. +. +

«Дочь своего отца», - сетует моя мать, презрительно и печально, а я помню легкое белое облако известняка, поднявшегося вслед за его машиной, когда он уехал.

Подальше от нас, от моей матери.

От матери, которая вопит, плачет и ждет помилования от обвинительного заключения.

- Он ведь все равно позаботится обо мне, правда? – кричит она в телефон, думая, что я не услышу. – Он не может вырвать меня из своей жизни полностью.

На лицах штата видно сочувствие в мягких сожалеющих чертах, и каждый из них проявляет внимание к каждому желанию моей матери вкупе с тактом и состраданием к хозяину.

У нее останутся деньги, но без имени моего отца она исчезнет, и они это знают.

Так что я – дочь своего отца, и я понимаю. Мой отец - тот, кто доброжелательно приостановил судьбы многих,  и чья прихоть может разрушить вселенную моей матери.

- Мужчинам нужно лишь одно, - горько рыдает моя мать, торжественно обещая, что я научусь на ее ошибках, прежде чем выйду замуж. Прежде чем стану похожей на нее: строгой, подавленной, зависящей от действий мира, который гордится уместностью.

Жалкой бесстрастной добычей.

Я вижу в тени серых глаз моей матери, каким может быть мое будущее, и мне холодно.

+. +. +. +

После неудачной попытки преклонить его, Эдвард стоит позади меня, горячее дыхание опаляет мою шею, предплечье, пальцы распластаны поперек моей груди, пока другая рука прижата к моему торсу.

- Можешь вести себя хорошо? – низким голосом спрашивает он.

Да, думаю я. Я могу быть хорошей, хорошей девочкой.

Мои пальцы превращаются в когти, что цепляются в кожу под его рубашкой, к его ребрам, и я наслаждаюсь его быстрой дрожью и низким стоном.

- Не заставляй меня говорить: «котенок любит выпускать коготки», - язвительно замечает он. – Ненавижу клише.

- Тогда перестань быть им, - шиплю я. – Тебе это приятно? Приятно, когда крупный сильный мужчина подчиняет женщину вдвое меньше себя?

- Ты даже не подозреваешь, насколько это приятно, - самодовольно отвечает он, подталкивая меня в спину. – Или, может, и представляешь. Каково надевать обувь не на ту ногу?

- Блядь, я убью тебя.

Он фыркает от смеха в мои волосы и прикусывает шею, причиняя легкую боль.

- Неужели это та чопорная красивая девушка из кафе? Такая сильная, - дразнит он.

Пламя загорается еще выше, ад вырывается из оков, в голове у меня пульсирует, шепчет и горит оттенками красного, желтого, дымчато-серого и черного цветов.

Я пытаюсь вырваться, но его пальцы находят меня влажной, в венах пульсирует от огня, гнева, вызова и чего-то еще, чего-то темного.

Чего-то темного.

Чего-то темного.

Чего-то темного.

- Ты хочешь этого, - рычит он, и он звучит, как живая, блестящая, красивая и нахальная поэма Мусоргского. Его пальцы ползут вверх и подгоняют к боли,  удовольствию и мольбам, и я задыхаюсь от мук и ликования.

Огонь поднимается выше.

+. +. +. +

Артемида, богиня охоты, была предназначена к величию с рождения, и она знала об этом и упивалась.

И вот однажды ее купание было прервано нахальным молодым человеком по имени Актеон, и она не постеснялась убить его.

Это было меньшее из зол, что он заслужил.

Но мне интересно, как и было интересно до этого: она когда-нибудь пожалела о содеянном?

+. +. +. +

Мы боремся, сплетаемся, падаем на кровать, мне не хватает дыхания, когда я приземляюсь на живот, он водружается на меня, и я согнута, зажата и прижата, а он поднимает мои руки, держа их по обе стороны от головы.

- Будешь хорошо себя вести? – снова спрашивает он, грубо, бездыханно, и я извиваюсь, упав наконец в кроличью нору, чтобы найти там логово кобры.

Я кусаю его за предплечье, тонко помечая кожу, и затем он быстро отодвигается, шелестя тканью и стягивая с меня трусики…

И вот он, он вжимается в меня, рычит, стонет, задыхается, входя снова и снова, и становится слишком поздно, когда я понимаю, что шум издает не он один.

Контроль, контроль, контроль, думаю я.

Но его не стало.

Мышцы сжимаются, и я содрогаюсь вокруг него, пока он двигается, двигается и двигается, и я ненавижу его, ненавижу за то, что оно пересилил меня, одолел, лежит надо мной. Но его толчки становятся глубже, наши голоса – громче, и холода, холода, холода не стало. Все, что остается, - это обжигающий резкий жар, принадлежавший ему.

- Ты такая же, как и я, - хрипит он мне на ухо.

- Отвали, - рычу я, дрожа от ощущения шелка его галстука, соприкасающегося с моей голой спиной.

Он игнорирует меня или нет, его бедра неустанны, настойчивы и верны, а одна рука скользит по моей руке, по плечу, по шее – в рот. Два пальца оттягивают уголок моих губ, и я завербована, пока он потрошит меня.

Я чувствую приближающееся мерцание огня, вылизывающего языком мой позвоночник, горло, облетая конечности. Каждая моя частичка сжимается, дрожит и ждет, когда наконец, наконец взлетит.

Кончая, я проклинаю его.

Он стонет мне в шею, и мое дыхание на его руке – благословение.

Похоже, Белле не так легко будет выполнить свою миссию...