Я прижимаюсь к Эдварду очень плотно. Так плотно, что чувствую его охрененное тепло. Он расстёгивает мой пуховик аккуратно, но не медля чрезмерным образом, а стягивая вещь по моим рукам, придвигается ко мне, как только с этим покончено. Его руки обхватывают плечи с ощущением силы под кожей. Мы целуемся, и это прекрасный поцелуй. Без борьбы и желания что-то доказать. Или напомнить о боли, которую мы переживали каждый по-своему и в своём мирке за возведёнными в душе стенами. Эдвард опускает меня на кровать. Его движения знакомые, прикосновения, скользящие по рукам, в ответ на что меня пронзает судорогой желания, но они волнуют всё так же, как тогда. Нет, не так. Сильнее. Больше. Мощнее.

По пробуждении на следующее утро я неспешно открываю глаза. В комнате царит обычный полумрак. Занавески задёрнуты, а дверь закрыта. Но и в полумраке, к которому я ещё только привыкаю, я ясно вижу, что в кресле кто-то сидит. Сидит спиной ко мне. Я не пугаюсь. Нечего пугаться. У человека узнаваемая мною голова. Эдвард уже здесь. Не в кровати, но близко. Как ему удалось? Я и про время. Он говорил, что не приедет рано. Сколько времени? Под креслом я замечаю, как он двигает правой ногой со стопы на носок. В этом нет ничего сексуального, но есть некая интимность, есть что-то личное для меня.

— Вы случайно не Чарльз Свон? — осведомился Эдвард, и Чарли с удивлением кивнул:
— Он самый. А что? Мы с вами разве знакомы?
— Пока нет. Но дело в том, что я ехал к вам, — произнёс Эдвард. — Я первый лейтенант Корпуса морской пехоты США Эдвард Каллен, командир вашей дочери Изабеллы.

Впервые за почти два месяца я уезжаю из дома. Впервые в моём чемодане не только обычный набор вещей на несколько дней, но и молокоотсос, а кроме него и портативная морозильная камера, чтобы не избавляться от молока. Необходимость сцеживать его время от времени усложняет обычный ход профессиональной жизни. Но я всё предусмотрела, всё рассчитала и создала себе напоминалки каждый раз, когда мне надо непременно вернуться в своё купе для уединения. И всё-таки не всё идет гладко. Потому что я отвыкла от тряски поезда, от того, как он несётся по рельсам, что мало помогает спокойному использованию молокоотсоса, и ещё я одна. Я на работе, а семью оставила дома.

— Шериф взял отпуск по семейным обстоятельствам.
— А что произошло? — насторожился Эдвард.
— Да родственник у него какой-то в Афганистане погиб, кажется, — сообщил словоохотливый парень.

Я просыпаюсь в очередной раз за ночь. Чёртов поезд. Чёртовы рельсы. Чёртова необходимость перейти на другой путь по ходу движения. Не понимаю, что со мной творится. Раньше я редко просыпалась из-за такой херни. Но, правда, раньше я и не думала столь много всего перед сном после загруженных дней. Что время быстротечно, и что я бы хотела повернуть его вспять. Вернуться назад и не позволить Эдварду разговаривать так со мной. Не позволить ему оттолкнуть меня. Не позволить самой себе просто согласиться.

Я просыпаюсь в очередной раз за ночь. Чёртов поезд. Чёртовы рельсы. Чёртова необходимость перейти на другой путь по ходу движения. Не понимаю, что со мной творится. Раньше я редко просыпалась из-за такой херни. Но, правда, раньше я и не думала столь много всего перед сном после загруженных дней. Что время быстротечно, и что я бы хотела повернуть его вспять. Вернуться назад и не позволить Эдварду разговаривать так со мной. Не позволить ему оттолкнуть меня. Не позволить самой себе просто согласиться.

При открытии мною входной двери Эдвард чуть отступает назад. Он выглядит таким сосредоточенным на мне, на моих глазах и фигуре. Мне не терпится, чтобы он вошёл. Сначала в квартиру, а потом и в меня. И плевать на всё, кроме него. Я беру его за руку и буквально затаскиваю через порог, захлопывая дверь. Мы набрасываемся друг на друга со всем накопившимся за эти дни вожделением. Я трогаю Каллена везде, где могу достать, пока его губы терзают мой рот, а зубы намеренно или случайно прикусывают почти в уголке губ. Вот этого я и хотела. Чтобы мой вечер продолжился именно так. Я хочу в кровать. Сейчас. Сию минуту. Как можно скорее.