После длительных отношений и обещанных золотых гор все, что у нее осталось, это его клетчатая фланелевая рубашка с оторванным карманом, всемирная обида и большие, достойные книги рекордов Гиннеса рога. Хотя, чего там книги рекордов Гиннеса. Если бы за судьбу неудачника давали премию, она бы получила все гранты, да еще и сверх них бы скинулись. 

- Знаешь, ей нет ещё и девятнадцати.

- Кому? - не отрываясь от накопившейся бумажной работы, спрашиваю я у сидящего за соседним столом Джаспера, в то время как за окнами нашего отдела уже смеркается.

- Ты в порядке, Эд? Что там у тебя? Нашёл ребёнка?

- Да, нашёл. Ещё не успел проверить, дышит ли он, но в любом случае нам нужна скорая помощь. И хотя об этом пока ещё рано говорить, при необходимости придётся связаться со службой опеки.

Принц Эдвард может обладать любой женщиной, которую пожелает. Чего ради ему обращать внимание на меня? Таким девушкам, как я, принцы достаются только в сказках.

Она прижимается ко мне с той же отдачей. Может быть, даже большей. Мне хорошо. Легко. Спокойно. Так, как и должно быть. Так, как я всегда и надеялся почувствовать себя рядом с кем-то. Рядом с истинно своим человеком. Моё желание осуществилось. Это миг, который хочется сохранить на память.

Он смотрит на меня так, будто не понимает, что я сказала. Или не уверен, что расслышал всё верно. Мне ещё никогда не доводилось видеть в его глазах одновременно уязвимость и радостный свет. Я не знаю, возможно ли описать соответствующее выражение во взгляде как-то иначе.

В моих глазах стоят странные слёзы. Они не проливаются, просто оставаясь внутри, но я всё равно чувствую их. От того, что это конец и прощание. От того, что прямо сейчас передо мной проявился тот человек, которому я так или иначе была небезразлична и дорога.

Страх, что Эдварда по каким-то причинам не будет в моей жизни или вообще в мире, тут же вызывает невыносимое физическое страдание, стоит задуматься об этом даже самую малость. Оно и сейчас пульсирует в груди, пока я не напоминаю себе, что всё это не по-настоящему. Что Эдвард здесь, живой и мой. Что всё, что я когда-либо желала, воплотилось в нём, и теперь я лишь должна это сохранить.

Эдвард появляется в ванной ровно в тот момент, когда я понимаю, что всё равно не смогу провести в этом помещении всю оставшуюся жизнь. Он подходит ко мне, опускаясь на корточки передо мной, и с чувством всепоглощающего, невероятного трепета я сама дотягиваюсь до его правой руки, едва та устремляется к моему телу.

Он вглядывается в меня, словно пытаясь заглянуть куда-то совсем глубоко. Глубже, чем просто в душу. Мне остаётся лишь надеяться на то, что предметом его поисков не является нечто такое, что изменит абсолютно всё. Например, заставит Эдварда осознать неспособность быть с тем, кто совершенно неустойчив и хрупок и не может соответствовать ему на все сто процентов.

Эдвард буквально вытягивает меня с водительского сидения и зажимает между собой и порогом тёмно-синего седана. В волосах, взъерошенных снегом и борьбой, застряло немало белых крупинок, но мой взгляд привлекает вовсе не это. Он останавливается на пространстве, образованном несколькими расстегнувшимися пуговицами пальто.

Дверь моей комнаты захлопывается за нами слишком громко, но я анализирую это гораздо меньше, чем, возможно, должна, и всё из-за руки Эдварда, уже пробирающейся мне под кофту. Он перемещает её вверх по моему телу за секунду до того, как наши тела соприкасаются совсем тесно и плотно поверх фиолетового покрывала, а потом и вовсе стаскивает её прочь.

Он тяжело и шумно выдыхает, и я представляю, как он сжимает переносицу или ерошит волосы, или делает ещё что-то, чтобы постараться уменьшить, возможно, внутреннюю боль, но, похоже, у него ничего не выходит, потому что он вдруг с таким отчаянием называет меня по имени, что я почти задыхаюсь от скрывающейся за этим тоски.

Какое-то время мы оба проводим в молчании. Если не считать тихо играющей на фоне музыки, звука двигателя и шума печки, то в машине царит абсолютное спокойствие. Ничто не мешает мне думать, и невольно мои мысли устремляются в сторону того, как всё было бы, будь здесь Каллен. Он бы сидел впереди, или ему пришлось бы ютиться сзади, как какому-то нарушителю из числа подростков? Отцу никогда не приходилось отгонять от меня парней, которые казались ему сомнительными.

Каллен чуть приподнимается на левом локте и даже в таком положении оказывается словно смотрящим на меня сверху вниз, хотя прямо здесь и сейчас всё совсем наоборот. Он кажется недовольным и мрачным. А может, просто что-то задумавшим. Я понимаю, что верно второе, когда его правая рука касается первой застёгнутой пуговицы на моей рубашке будто в желании её расстегнуть.

Когда он засыпает, его рука нежно пересекает мой живот. Дыхание Каллена постепенно становится умиротворяющим и лишённым каких бы то ни было переживаний, но я сомневаюсь, что это сильно надолго. Наверняка лишь до тех пор, пока он не проснётся. Именно эта мысль и не позволяет мне тоже уснуть.

Ощущение, что я не видела Каллена вот уже почти три полных дня, а действительно вместе мы не были и того дольше, внезапно становится слишком подавляющим, и я понимаю, что это тоска. Не по телу и физической близости, хотя и это тоже имеет место быть, а в значительной степени именно по нему самому. По Эдварду.