Я умолкаю на полуслове, ощутив уже знакомое прикосновение к ноге. Но при свете дня оно не было таким... таким настолько пронизанным эмоциями. Не отдавало страстью и глубинной потребностью на уровне инстинктов. Знаете, когда вы делаете что-то будто в беспамятстве и только потом, совершив это, словно приходите в себя, и возвращаетесь в реальный мир.

Эдвард склоняется ко мне, и его правая рука пробирается под мою джинсовую куртку со стороны спины. Я думаю, что вот-вот почувствую желание осмотреться, убедиться, что нас никто не видит, но ощущаю лишь необходимость, чтобы он коснулся меня ещё больше. Стал ближе. И всё же я почти пугаю саму себя, когда моя ладонь стремительно обхватывает сильную и красивую левую руку ниже локтя.

- Эдвард... - мы сидим в машине на парковке около арены уже никак не меньше пары минут, но я не тороплюсь заводить двигатель и чувствую неуверенность Беллы, пристёгнутой на переднем пассажирском сидении.

- Если с тобой или с малышкой что-то случится, я не переживу, ясно?

- Папа, а мы скоро поедем домой?

- Да, сразу после того, как мамочке вручат диплом.

- А это долго? - Эйден дёргает мою белую рубашку за рукав.

- Ты где-то остановился?

- Нет.

- Тогда... куда ты? Почти ночь на дворе. Останься... - это звучит убедительно и уверенно, и не так, будто ей потребовалось эмоционально переступить через себя, чтобы сказать эти на первый взгляд незатейливые слова.

- Что ты делаешь?

- Он коснулся моей обуви, а она далеко не самая чистая. Прости…

- Ничего, я разберусь. Иди ко мне, Эйден, - Белла поднимает его с пола, обернув руку вокруг маленького туловища, столь уверенно и стремительно, как, думая лишь о том, что надо соблюдать повышенную осторожность, я вряд ли бы смог.

- Поэтому ты так себя запустил? - она касается моего основательно заросшего щетиной лица, и её голос глух и печален, а я только могу представлять, насколько там всё плохо, потому что стараюсь лишний раз не смотреть на себя в зеркало.

- Может быть, мне просто нравится? Смена имиджа, и всё такое.

- А что об этом думает Белла? - это последнее, что она стала бы делать. Размышлять, как я тут поживаю и выгляжу.

- Одному оставаться нельзя. Таня бы этого не хотела, - ну, мы никогда не узнаем всей правды. За человека никто не может сказать однозначно, а её нет, чтобы поведать нам, какого бы будущего ей хотелось для меня.

- А что, если я не думаю, что могу? Действительно провести с кем-то всю оставшуюся жизнь?

Я оглядываюсь назад, на Эйдена на заднем сидении, понимающий, что через каких-то пару недель ему исполнится полгода, а Белле в тот же день девятнадцать, а меня даже не будет рядом, чтобы их поздравить и отметить оба этих события в узком кругу, но осознающий, что каждый из нас сделал свой выбор. Не в пользу друг друга, но какая теперь уж разница. Она должна выучиться, получить образование и стать тем, кем хочет, даже если сама пока ещё не определилась, а я… мне остаётся лишь её отпустить.

- Мне просто хотелось видеть тебя лицом к лицу, вот и всё. А сейчас садись в машину. Я сложу коляску.

- Прости, Эдвард, но я не сяду. И в твой дом мне тоже пока не хочется. Мне нужны пространство и воздух. Я там словно задыхаюсь...

Каллен отлучается к машине и возвращается с пледом. Я расправляю его со своей стороны не слишком быстро, в то время как Эдвард уже опускается на спину. Складки на его серых джинсах автоматически расправляются в тот же миг. Лёгкий ветер проходится по телу мужчины, но он будто не замечает того, как потоки воздуха жаждут забраться под бежевую рубашку с завёрнутыми рукавами и чуть приподнимают ткань над поясным ремнём. Но я вижу всё.

Он поворачивает голову ко мне, даже не вздрогнув от звучания моего голоса. Я бы испугалась, если бы кто-то оказался у меня за спиной подобным образом, но Эдвард Каллен выглядит вполне спокойно. Нельзя сказать, что для него я словно сливаюсь с окружающей природой, но в остальном я ощущаю, что, может быть, совершаю ошибку. Что-то запретное. В нас здесь вдвоём уже есть что-то безрассудное. Может случиться всё, что угодно, и никто об этом не узнает. Никто даже не будет знать, где меня искать.

Я наблюдаю за тем, как Эдвард Каллен улыбается своей спутнице, и чувствую ухудшение настроения, в то же время осознавая собственную глупость. Ведь стараться не заснуть из-за кого-то, кого ты совсем не знаешь, это не иначе, как нелепо. Единственное оправдание, которое приходит мне на ум, заключается в том, что при свете дня мыслить рационально гораздо проще, чем ночью. Но я всё равно продолжаю созерцать. И именно в этот момент Элис и обнаруживает, что я словно потерялась.

Каллен вдруг оказывается рядом со мной. Я собираюсь сказать, что он не может говорить мне такие слова, но внезапно забываю обо всём, о чём только что размышляла и как хотела действовать. Из-за подушечки большего пальца мужчины, оказавшейся на моей нижней губе, способность думать адекватно покидает меня. Отныне я словно статуя, какая-то окаменелость или скульптурное изваяние.

Казалось бы, чем ты ближе, тем реальнее иллюзия или притворство, или обман, ощущение безразличия со стороны другого человека, но Эдвард Каллен проводит рукой по волосам, и это разрушает мою убеждённость в том, что я совершенно ему не запомнилась. Всё как раз наоборот. В его глазах узнавание. Любопытство. Может быть, ещё и удивление. И он тоже другой. Не такой, как ночью.

До отчего дома остаётся пройти не больше пары кварталов, когда яркий свет ксенона за спиной отбрасывает тень от моего тела на асфальт впереди. Машина приближается на большой скорости, пока шум не становится гораздо тише, выдавая замедление хода. Автомобиль вскоре равняется со мной. Серебристый. Блестящий. Эффектный. Идеально чистый. Или кажущийся таким в весенних сумерках.

- Я… я приду чуть позже.

- Ты не придёшь, - говорит Белла со скребущим мою душу отчаянием, - по крайней мере, до тех пор, пока я не усну, - это, вероятно, истина, но что она вообще знает? Да ничего.